енилось: к вредности, избалованности и стервозности добавилась малая толика человечности и храбрости. А вот теперь… даже не знаю, что сказать. Взять себе безродного, с непонятно какой наследственностью ребенка? Причем даже из чужого народа? Нет, ты смотри: она ее уже любит, с рук не спускает, тетешкает как родную… Извечный материнский инстинкт? Может быть, но, кажется, это не все. Что-то в этом еще есть. Только точно не знаю, что именно.
— Пришла в себя?
— Нет, пусть спит… — гнома крепко прижала девочку к себе, будто подозревая, что я ее отниму. — Могу ее разбудить, но лучше пусть сама отойдет. И не рычи так. Тише: напугаешь, медведь. Ты башку упырью прихватил? Нет? Я из зубов его для девочки эликсир укрепляющий сделаю. Чтобы здоровенькая росла.
— Прихватил, — я взял за повод Явдоху и помог ей вырвать санки из сугроба. — Как назовешь-то?
Франка мечтательно улыбнулась.
— Милкой. Милицей! Самая раскрасавица вырастет у меня. Такая прямо…
— Вредная, как ты?
— И вовсе я не вредная! — возмутилась гнома. — Сам ты такой. Вон смотри, на большак вышли. Сколько там до Овчариц? Милу надо обиходить. Помыть, переодеть и по… Ой!.. а там кто-то свернул прямо к нам…
Я уже и сам увидел несколько саней, до отказа заполненных разномастно вооруженными мужиками. Не служивыми, а именно мужиками. Не перепутаешь. Толстые стеганые тягилеи, кое у кого кольчужки, нашитые прямо на тулупы; в руках вилы, цепы и дубины с совнями, сработанными из кос. Интересно, на кого они собрались? Снаряд точно не охотничий.
— Твою же… — я неожиданно рассмотрел среди крестьян крепкого широкого мужичка в белом балахоне со знаком Синода, накинутом прямо поверх полушубка. Белоризец тоже оказался вооруженным, держал на коленях толстую и длинную дубину, окованную железом.
— Я попробую им глаза отвести, — всполошилась гнома, пряча сверток с девочкой под шкуры. — А если что, ударю. Не отдам дитенка хамам!
Явдоха воинственно фыркнула и ударила передними копытами, соглашаясь со своей хозяйкой. Вот же… И на кой мне, спрашивается, это бабское воинство?
— Угомонитесь, не за нами идут!.. — прикрикнул я на них, но сам на всякий случай поправил ножны с мечом и клевец. — Не суетись, говорю тебе. Идем, как шли, нам нечего бояться.
В обозе тем временем нас тоже углядели. Два кудлатых здоровенных пса, ломая подлесок, рванули вперед и басовито забрехали, пока не решаясь приблизиться ближе.
— Кто такие и кудыть вас несет? — грозно поинтересовался здоровенный усач в обшитом бляхами тулупе. Его товарищи повыскакивали из саней и, целясь своим дрекольем, обступили нас полукругом. Еще пара потащила большой рыбацкий невод. Нас ловить, что ли? Ну нихрена себе…
— А ты кто есть, морда усатая? — я медленно вытащил меч и шагнул вперед. — А ну опустите деревины, а то плашмя затусую их в дупла ваши смердящие. Живо, сказал!
— Ты погодь, вашество… — усач резко помягчел тоном и махнул своим. — Осади, осади, Дичок, я сказал. Значица, староста я. Осип Нехлюй. С Овчариц. А назваться вам придется, ибо не посмотрим, что…
— Зовусь Вран. — Предупреждая неминуемый конфликт, я назвался первым пришедшем в голову именем, и показал на Франку. — Это становая боярыня Велислава, великого рода Жмериков. Я ее ближник. Лихие людишки разбили обоз, мы едва ушли от них, заплутав в пущах. Вот выбираемся уже седмицу. Сего вам хватит.
И скосил глаза на белоризца. Он молча стоял рядом со старостой, внимательно слушал меня и поигрывал синодским знаком. Если что, ляжет первым. Вот не настроен я воевать с селянами, но если придется, не отступлю.
— Ну… дык, оно понятно… — покрутил усами староста и нерешительно добавил: — Но, в любом разе, досмотреть вас требоваца…
Остальные мужики при словах старосты одобрительно загалдели, потрясая дрекольем.
— А больше ты ничего не хочешь, морда? — я шагнул вперед слегка толкнув старосту грудью. — Очумел вконец? Боярыню собрался досматривать? Ась? Я не ослышался?
Староста отступил, чуть не упал, хотел что-то сказать, но не смог от злости, и схватился за совню. Односельчане его поддержали, и быть бы беде, но вдруг вмешался белоризец.
— Тихо! — неожиданно звучно рявкнул он. — Тихо, сказал. И ты, Вран, не кипятись. Я отец Гордий, настоятель в Овчарицах. Тут такое дело, вырдалак завелся в округе. Бедов натворил — не счесть. Выпил намедни трех людишек, скотины положил порядочно. Вот мы на поиск и собрались, ибо терпеть уже невмочь. Надобно нам убедиться, что вы людского роду. Хотя вижу уже, что людского… — священник обернулся к селянам и показал рукой на кудлатого пса, ластившегося ко мне. — Видали? Собака не станет к упырю ластиться. Облает враз. И в боярыне ничего не чует…
— Так бы и сказали, — буркнул я, вытащил мешок из саней и вытряхнул голову упыря под ноги селянам. — Вот он, ваш «вырдалак». А точнее — захлюст, но тоже упырьего роду. Пытался и нас ночью выпить. Только не сложилось у него.
— Ох етить, иклы-то страшенные…
— Ты гля, зенки-то…
— Ослобонил нас…
— Таращится буркалами…
— Вона как, а мы…
— Надобно повиниться пред боярыней…
— Кланяйся, браты, кланяйся… — селяне, боязливо поглядывая на башку упыря, и впрямь принялись нам почтительно кланяться. Староста даже на колени бухнулся от усердия.
— Великое дело ты сделал, Вран, — священник, не чинясь, тоже поклонился. — Великое. А не видал ты там случайно девчушку малую? Увел ее упырь два дни назад. Пять годков ей без двух дней будет. На Милку она отзывалась. Сиротка, на общем прокорме в селе. Но тоже ведь жаль…
Я в растерянности оглянулся на Франку. Гнома скрипнула от злости зубами и отодвинула полог, показав девочку.
— Вот. Не успел ее тронуть упырь. Все в порядке. А ежели вы удумаете!.. — Франка повысила голос и с угрозой посмотрела на отца Гордия. — То…
Гнома встала и показала селянам на открытой ладони пламенеющий огненный сгусток, да и сама она стала выглядеть страшней некуда: глаза сверкают, на лице злоба и решимость всех порешить самым зловещим образом. И вокруг фигуры — дрожащее сияние, огненное. Сущая демоница, защищающая своего детеныша.
Селяне ожидаемо прониклись, охнули и опять попадали на колени.
— Погоди, боярыня, — священник, не обращая внимания на Франку, нагнулся над девочкой, прикоснулся к ней своим знаком, а потом с улыбкой выпрямился. — Так и есть, не тронул. Чудо сие великое. Слышь, обчество, Милку-то монстра не тронула. В рубашонке девка родилась! Чудо есть сие, благодарите Старших! В голос благодарите!
Я облегченно выдохнул, а жители Овчариц, не вставая с колен, затянули какой-то заунывный псалом, прославляя Старших Сестер, оборонивших девочку Милицу. Священник умело дирижировал хором, размахивая своей дубиной. А про меня, чьими руками свершилась справедливость, все как-то забыли. Ну и ладно.
— Видишь, как все хорошо решилось, — кивнул я Франке. — И Милка Милицей оказалась, да еще и беспризорной, так что думаю, никто возражать не будет, если ты ее заберешь. На крайний случай, денег им дадим.
— Угу… — гнома спрятала от меня подозрительно заблестевшие глаза и прижала к себе девочку. А Мила, не просыпаясь, выпростала свои ручонки из-под полога и обняла гному. Так это по-доброму получилось, что даже я расчувствовался. Надо же… прорывать стало мозги примороженные. Я давно уже приметил, что у меня с этим делом прогресс наметился, совсем не то что раньше: два слова не мог связать и больше слушал, чем говорил. Как же там это словечко мудреное звучит… итегрировался, что ли? Нет: интегрировался в общество! Так, кажется, правильнее будет. Или неправильно? Толком не знаю, но стал более разговорчивее и даже способен на какие-то чувства, кроме похотливых. Но и эти как раз никуда не делись. Да, и еще… бояться стал. Не раз ловил себя на этом полезном чувстве.
Селяне, отбив положенные поклоны, наконец угомонились и делегировали старосту к нам с Франкой выразить решительное приглашение в Овчарицы, для последующей всяческой благодарности. Отец Гордий тоже рекомендовал погостить. Чем мы и воспользовались.
Для новоявленной становой боярыни Велиславы и ее ближника Врана, то есть меня, освободили сани, Явдоху привязали цугом, и процессия двинулась. Священник присоседился к нам и любезно развлекал избавителей разговорами. И вообще, никакого подвоха я не заметил: отец Гордий или не знал о розыске, или очень искусно скрывал это знание. Но тут ничего не поделаешь, придется рискнуть. С Милкой нам дальше ходу нет. А пока можно немного разведать обстановку.
— А чего сами полезли на упырину? А боярские дружинники?
— Дык, нет никого, — покачал головой священник. — Вообче никого. На прошлой седмице становой боярин Петрик со своей дружиной ушел на смотр к князю. В полном, стал-быть, составе, едва с два десятка воев замок охранять оставил. А волостного княжеского урядника с его командою кинули на усиление Донатова Вала. И чародеи все кудыть запропали. Мы за ними аж в Заречье посылали. В волостном Соборе Синода тоже отказались помочь, без объяснений. Грят, не до того нам, а ежели невмоготу, помолитесь и сами опчеством на упыряку идите. Вера поможет. Вот так-то.
— А в чем дело-то? — я слегка насторожился. То, что власти самоустранились — это, конечно, хорошо, но все равно подозрительно.
— Дык почти всегда так, — охотно пояснил священник. — Близится годовщина Сечи. Но, правда, так хлопотно первый раз. Обычно суеты поменьше.
— Ну годовщина… А в чем беспокойство-то?
— Дык есть вроде пророчество… — неуверенно буркнул отец Гордий. — Токмо оно еретическое и стал-быть запрещенное…
— Ну-у… если запрещенное, — разочарованно протянул я и как бы невзначай сунул белоризцу флягу с огневицей. — На, хлебни, отче, во избавление, значит…
— Это можно! — с чувством заявил отец Гордий, осенил баклажку знаком Синода и алчно припал к горлышку. — Ух-х… благослови тя Старшие, вовеки и присно, хорошо это зелие греховное…
А после третьего захода на огневицу шепотом поведал, что полторы сотни лет назад был такой юродивый белоризец-расстрига Дамус из румийского града Ностра, и оный, опившись отвара грибков лесных под названием пятнашки, частенько распутно бесчинствовал и прилюдно пророчествовал. Даже нашлись последователи, за пророка почитавшие сего Дамуса и распространявшие подметные письма с евойными пророчествами. Закончилось все как должно, то бишь на костре. Но вот только со временем начали смекать людишки, что уж очень частенько пророчества юродивого совпадают с действительностью. Он предсказал и смерть на охоте отца нынешнего правителя Жмудии, а также разрыв отношений с алвами, две войны, и мор с потопом, случившиеся незадолго после его мученической смерти. Да много чего… Только изъяснялся сей пророк вельми мудрено — стихами, какими-то катренами, кои можно по-разному трактовать. Но при Синоде якобы есть специальный Приказ, где сии пророчества разбирают. А по поводу годовщины Сечи, звучит так…