Когда я отпустила комплимент её платью, она потупила глаза.
– Надеюсь, вы не считаете меня легкомысленной, миссис Эмерсон. Моё недомогание, пусть даже кратковременное и несущественное, заставило меня понять, что я сбилась с пути. Физическое тело и его атрибуты скорби или тщеславия бессмысленны; я вновь посвятила себя Высшему Пути.
Господь Всемогущий, подумала я. Она почти такая же напыщенная, как Рамзес.
И именно Рамзес разразился в ответ многословной лекцией о системе гегелевской, каббалистической и индуистской мистики. Понятия не имею, откуда он взял эти сведения. Через некоторое время Эмерсон, которому быстро наскучила философия, перевёл разговор на египетскую религию. Мисс Мармадьюк внимала с широко раскрытыми глазами и задавала вопросы прерывающимся от волнения голосом. Только и слышалось: Профессор то, Профессор это, а каково ваше мнение, Профессор?
Будучи мужчиной, Эмерсон отнюдь не возражал против подобного внимания. Только под конец вечера я смогла коснуться более важного предмета – занятий.
– Как только вы скажете, миссис Эмерсон, – последовал немедленный ответ. – Я была готова всё это время...
– Не нужно извиняться, – резко прервала я. – Вы не могли не заболеть, а до этого мы были заняты подготовкой к отъезду. Значит, завтра? Отлично. Французская, английская история – вы можете начать с «Войны Роз»[79], дети уже дошли до неё – и литература.
– Да, миссис Эмерсон. Касательно последней я думала, что поэзия...
– Не поэзия. – Не знаю, что вызвало этот ответ. Возможно, воспоминание о смущающей дискуссии с Рамзесом по поводу некоторых стихов мистера Китса[80]. – Поэзия, – продолжила я, – слишком сильно потрясает юные умы. Я хочу, чтобы вы сосредоточились на забытых шедеврах литературы, созданных женщинами, мисс Мармадьюк – Джейн Остин[81], сёстрами Бронте[82], Джордж Элиот[83] и другими. Я захватила книги с собой.
– Как пожелаете, миссис Эмерсон. Э-э… вам не кажется, что, например, «Грозовой перевал» – слишком сильное потрясение ума для молодой девушки?
Нефрет выразительно взглянула на меня. Она почти не разговаривала весь вечер – верный признак того, что новая наставница отнюдь не пришлась ей по душе.
– Я не предлагала бы изучать его, если бы так считала, – ответила я. – Итак, завтра в восемь.
Всё это время Эмерсон нетерпеливо ёрзал. Он полагал, что я излишне волнуюсь по поводу образования детей, поскольку, по его мнению, единственными предметами, достойными изучения, были египтология и языки, необходимые для занятия этой наукой. Теперь он перестал постукивать ногой и одобрительно посмотрел на меня.
– Восемь часов, а? Да, совершенно верно. Вам лучше пораньше лечь, мисс Мармадьюк, сегодня первый день, как вы встали с постели. Рамзес, Нефрет, уже поздно.
Получив это ободряющее напутствие, остальные удалились, оставив нас, как и предполагал Эмерсон, в покое.
– Мисс Мармадьюк, безусловно, стала совсем другой, Эмерсон.
– А по-моему, ничуть не изменилась, – неопределённо ответил Эмерсон. – Ты говорила с ней о брюках, Пибоди?
– Я имела в виду не её одежду, Эмерсон, а её поведение.
– А-а. Ну, это почти то же самое. Ляжем сегодня пораньше, Пибоди, а?
Позже, когда глубокое дыхание Эмерсона заверило меня, что он надёжно погрузился в объятия Морфея, лунный свет чертил на нашем ложе серебристую дорожку, а робким вздохам ночного ветерка и журчанию воды полагалось навеять мне покой и сон – позже я лежала без сна, размышляя о преображении мисс Мармадьюк или Гертруды, как она попросила меня называть её.
Существовало лишь одно очевидное объяснение улучшения её внешности и манер. Великолепные физические качества и рыцарское поведение Эмерсона (по отношению к дамам) часто побуждали женщин влюбляться в него (и вряд ли стоит упоминать, что безнадёжно). Подобное случалось не впервые.
Я призадумалась и осознала, что это происходило почти каждый год! Юная журналистка; египетская красавица с трагической судьбой, отдавшая жизнь за моего мужа; безумная верховная жрица; немецкая баронесса; и совсем недавно – таинственная женщина по имени Берта, которую Эмерсон считал смертельно опасной и лукавой, как змея. Впрочем, он отрицал, что она была влюблена в него, как тогда, так и впоследствии (либо из-за присущей ему скромности, либо из-за боязни обвинений).
Да, это становилось однообразным. Я надеялась, что мисс Мармадьюк не станет очередной жертвой Эмерсона. Возможно, она являлась чем-то более зловещим. Был ли это пример моей известной способности к предвидению, которая заставила меня видеть её в образе огромной чёрной птицы? Но не вороны и не грача – неизмеримо более крупной и зловещей хищной птицы.
Стервятники слетались.
Когда победитель уходит, мелкие людишки разбивают его завоевания на осколки и делят их между собой. Вспомните, например, события после смерти Александра Македонского, когда его генералы превратили империю без правителя в собственные королевства. Возможно, нелепо сравнивать Александра с Сети, нашим великим и злобным противником, но у них было много общего: беспощадность, интеллект и, прежде всего, неопределимое, но мощное качество, называемое харизмой[84]. Как и империя Александра, монополия Сети в незаконной торговле древностями в Египте зависела только от его способностей. Как и у Александра, его империя осталась без лидера – и теперь в небе парили падальщики.
Риччетти являлся одним из них. Его уход от дел десять или более лет назад, вполне вероятно, не был добровольным. Нет, не добровольным, подумала я; его изгнал Сети, а теперь и самого Сети убрали со сцены. Была ли «мисс Мармадьюк» наёмницей Риччетти или конкуренткой? Сколько других появилось после сражения в гробнице[85]? И кто из них – те самые, «намеревающиеся помочь вам, если это будет в их силах»? Это заявление Риччетти должно было подразумевать, что он тоже принадлежит к желающим помочь, но, конечно, ему не следовало безоговорочно верить. Честность не принадлежит к наиболее ярким чертам преступного характера.
Смерть Сети не освободила нас от опасности. А наоборот, увеличила число наших врагов. Бесконечная война Эмерсона (и моя) с незаконной торговлей древностями сосредоточила на нас всю ярость мошенников-торговцев, и если бы могила, которую мы искали, оказалась действительно неизвестной и не разграбленной, каждый вор в Египте попытался бы всеми возможными способами добраться до неё раньше, чем мы.
Естественно, я не собиралась обсуждать эти интересные мысли с Эмерсоном. Он, конечно, пришёл к такому же выводу; но, будучи Эмерсоном, решил игнорировать опасность, и намерен идти вперёд, пока кто-нибудь не швырнёт в него камень. Как обычно, мне придётся принимать меры предосторожности, от которых отказался Эмерсон: охранять его и детей, постоянно быть начеку и подозревать всех подряд. Что ж, пусть так. Я готова. Я положила голову на плечо моего неосмотрительного мужа и погрузилась в сладкий сон без сновидений.
К полудню десятого дня лодка обогнула изгиб реки, и мы увидели раскинувшуюся перед нами величественную панораму Фив. На Восточном берегу колонны и пилоны храмов Луксора и Карнака светились в лучах заходящего солнца. На западе вал утёсов окружал ярко-зелёные поля и граничившую с ними пустыню.
Нашим пунктом назначения был Западный берег, и когда дахабия маневрировала по направлению к земле, мы все столпились у перил. Мисс Мармадьюк не смогла влезть в мои брюки, хотя я и предложила ей. (Поскольку на самом деле оказалась намного шире в определённом регионе, чем выглядела.) Выполняя – как она объяснила с ненужным многословием – мои пожелания, она надела прогулочную юбку, достаточно короткую, чтобы демонстрировать аккуратно обутые ноги, а также блузку с длинными рукавами и пробковый шлем. Талию обозначал широкий кожаный ремень. Она выглядела довольно презентабельно, но ни один мужской взгляд не задерживался на ней в присутствии Нефрет. Я заказала для девочки костюмы, схожие с моими: брюки и куртки из фланели и саржи с множеством полезных карманов. Ансамбль дополняли крепкие маленькие ботинки, рубашка и аккуратно завязанный галстук, а также традиционный пробковый шлем. Её волосы были заколоты на затылке, но она совсем не выглядела симпатичным мальчиком.
Первым, кого мы увидели, был Абдулла. Он со всей командой приехал на поезде ещё на прошлой неделе, и я не сомневалась, что он заставил людей высматривать наше прибытие, чтобы оказаться под рукой, когда мы начнём пришвартовываться. Все прибывшие жили в Гурнехе. У Абдуллы в деревне имелись бесчисленные друзья и родственники, а сама деревня располагалась в удобной близости к области, где мы собирались работать.
Когда встречавшие поднялись на борт, мы направились в салон для беседы и угощения – виски и содовая для нас, сплетни для остальных, так как законы Рамадана все ещё действовали. Абдулла, величественный, как библейский патриарх, уселся в резное кресло. Другие – Дауд, племянник Абдуллы, его сыновья Али, Хасан и Селим – удобно расположились на полу, а Рамзес сел рядом с Селимом, который в один незабываемый сезон оказался его близким компаньоном (то есть соучастником преступления)[86]. Хотя Селим был всего на несколько лет старше Рамзеса, теперь он стал женатым мужчиной, отцом растущей семьи. Но при этом сохранил ребяческую joiedevivre[87] и вскоре завязал оживлённую беседу с Рамзесом.
– Всё в порядке, Эмерсон, – сказал Абдулла. – Мы закупили заказанные тобой материалы и сообщили, что ты будешь нанимать рабочих. Сказать им, чтобы приходили завтра?