эффенди… Ситт Хаким… вы же не верите... Если бы я хотел умереть, я бы прыгнул со скал Эль-Дира, и это было бы легче, чем смерть, которую подобный поступок обрушит на мою голову. Вахьат-эн-неби[139], жизнью Пророка клянусь…
– Хм, – задумался Эмерсон. – Знаешь, Хамед, я почти склонен тебе верить. Тогда зачем он туда пошёл?
Его хватка ослабла. Хамед выдохнул и поправил складки ткани вокруг горла. Я разделял мнение Эмерсона, что опровержения, высказанные в испуге, были подлинными, но перерыв дал ему время снова собраться с умом.
Наконец он пробормотал:
– За мальчишкой. Он мой, я хорошо заплатил за него. Это моё право забрать его обратно.
– А Солиман влез не в ту комнату? – услужливо поддакнул Эмерсон, отталкивая рычащего Абдуллу назад.
Хамед не попался на удочку.
– Он не мог пройти через окно вашего сына, там на страже стоял человек. Девушка проснулась, прежде чем он успел покинуть её комнату, и закричала. Солиман молод и глуп; он потерял голову, но хотел лишь заставить её перестать звать на помощь. – И добавил, хитро взглянув на Эмерсона: – Она сильная и храбрая, как пустынная кошка, Отец Проклятий; если бы она не сопротивлялась, Солиман не стал бы... Я отдаю его тебе. Поступай с ним, как знаешь, он заслуживает наказания за свою глупость.
– Благородный жест, – сухо бросил Эмерсон. – Он, вероятно, уже на полпути к Судану. И пусть остаётся там. Какими бы ни были его причины, он осмелился возложить руки на мою дочь. Если я найду его, то убью.
Спокойная определённость этого утверждения была гораздо страшнее яростного крика. Хамед содрогнулся.
– А что касается тебя, – продолжал Эмерсон, – я не могу хладнокровно убить такой жалкий мешок костей, как ты, и не позволю Абдулле сделать это. Я нарушу своё собственное правило и дам тебе второе – и последнее – предупреждение. Если ты или кто-либо, действующий по твоему наущению, снова побеспокоите меня, я разрешу Абдулле продолжить действия, от которых в настоящее время его удерживаю. У него много друзей и родственников, и возможно, они пожелают помочь. Ты понял меня.
– Да, да! – Старик соскочил со своего скалистого сиденья и упал на колени. – Ты милостив, Отец Проклятий; благословение Аллаха да пребудет на тебе.
Одна скрученная рука потянулась к руке Эмерсона, который с отвращением оттолкнул её. И тут выражение его лица изменилось. Схватив руку Хамеда, он внимательно осмотрел её.
– Посмотри сюда, Пибоди.
Я бы предпочла, чтобы эта отталкивающая конечность находилась подальше от меня, но, вглядевшись, поняла, что вызвало любопытство Эмерсона. Под въевшейся в кожу грязью виднелась сеть бледных шрамов, покрывавших тыльную сторону кисти и простиравшихся по скрюченным пальцам.
– Его искалечили не ревматизм или артрит, – охнула я. – Его руки были сломаны… раздавлены… камнепадом или...
– Ногой в сапоге. – Эмерсон хладнокровно задрал рукав халата Хамеда до локтя. Обнажённое предплечье было бугристым и морщинистым, но без рубцов. Он отпустил руку Хамеда и рассеянно вытер свою о штаны. – Эти повреждения нанесли ему умышленно. Они на обеих руках и только на руках. Он симулирует хромоту, но, как ты уже заметила, он может двигаться так же быстро, как змея, если захочет. Кто сделал это с тобой, Хамед? И когда, и почему?
Тонкие губы скривились в тихом рычании.
– Рискну предположить, Эмерсон, – ответила я. – Шрамы старые – десять или более лет. Хамед участвует в торговле древностями много дольше. Мы знаем, кто контролировал торговлю в Луксоре в то время, и мы знаем, как он контролировал её.
– Молодец, Пибоди. Единственный оставшийся вопрос – почему?
– Очевидно, он пытался обмануть Риччетти, – пожала я плечами. – Он должен был поступить именно так, а Риччетти – именно так отреагировать. Детали важны? Ради всего святого, поехали, Эмерсон.
– Хм, да, конечно. Я не могу больше терпеть его зловоние. Идём, Абдулла.
Я оглянулась на дом. Лейла стояла в дверном проёме, положив руку на бедро. Она широко улыбнулась и подняла руку на прощание.
– Думаю, богатая вдова, – сказал Эмерсон, наблюдавший за обменом любезностями. – Дом должен быть её собственным, и у неё достаточно характера, чтобы запугивать Хамеда. Интересно, сколько ей известно о его деятельности?
Я крепко сжала его руку.
– Не достаточно, чтобы оправдать твой визит.
– Откуда ты знаешь, сколько... О, – замялся Эмерсон. – Я понял тонкий намёк, Пибоди. Или это была угроза? Излишне, уверяю тебя. Где этот кот?
– Охотится, – ответила я, когда Анубис рысью подбежал с жирной крысой во рту. Он уронил её у ног Эмерсона.
– Самый деликатный из вас, – сказал последний, подбирая крысу за хвост и передавая её Абдулле. – Подожди, пока мы уйдём, прежде чем выбросить её, Абдулла, невежливо быть неблагодарным.
– Тьфу, – сжал губы Абдулла.
Эмерсон усадил кота себе на плечо, и я заметила:
– Этот парень – пожалуй, его можно назвать одним из головорезов – несомненно, вёл себя очень странно. Как тебе удалось довести его до такого невероятного ужаса?
– Не мне, – ответил Эмерсон. – А тебе. Или, выражаясь точнее, этому твоему нелепому зонтику. Разве ты не знаешь, что он считается невероятно сильным магическим оружием?
– Вечно ты шутишь.
– Ты стала легендой при жизни, Пибоди, – торжественно произнёс Эмерсон. – Истории рассказываются и повторяются вокруг деревенских костров, с каждым повторением усиливая производимый эффект. Легенды о великой и грозной Ситт Хаким, чей могучий зонт способен поставить сильных людей на колени и заставить умолять о пощаде. За это следует поблагодарить наших верных людей, – добавил он со смехом. – Особенно Дауда; он лучший рассказчик в семье.
– Просто нелепо, – фыркнула я.
– Но полезно. – Эмерсон согнал с лица улыбку. – Не слишком полагайся на эту легенду, дорогая. В неё верят только самые суеверные и наименее искушённые местные жители.
Я обернулась, чтобы посмотреть на Абдуллу, который топал позади нас, бормоча про себя. Похоже, что он до сих пор злился, потому что ему не разрешили изуродовать Хамеда. Поймав мой взгляд, он застенчиво признался:
– Это правда, Ситт. Дауд не верит в истории, а рассказывает их только потому, что он большой лжец и любит всеобщее внимание.
Когда мы уселись на коней, Эмерсон застыл на несколько мгновений, не отрывая взгляд от холмов на севере. Тоска на его лице была такой же острой, как и у влюблённого, наблюдающего за недостижимой возлюбленной, но, обладая благородной душой, он поступился стремлением ради долга.
– Возвращайся к могиле, Абдулла, и пусть начинают работать. Я присоединюсь к тебе, как только смогу.
– Мальчик… – начал Абдулла.
– Я позабочусь о нём. – Эмерсону не нужно было спрашивать, какого мальчика он имел в виду. – Отдай мне статуэтку, Абдулла, и отправляйся.
Только забота о коне, находившемся не в лучшем состоянии, помешала Эмерсону вынудить его к галопу. Он чуть ли не дрожал от отчаяния, потому что на горизонте виднелся долгожданный объект его поиска, и ему не терпелось начать работу над ним. Я разделяла его грусть, но археологическая лихорадка, как у меня, так и у мужа, уступила место более священным узам. Спокойно передвигаясь бок о бок, мы обсудили наши ближайшие планы и выработали стратегию.
Вначале, конечно же, мы отправились к Рамзесу, которого нашли сидящим в постели и дающим Давиду урок древнеегипетского языка.
– Господь Всемогущий, Рамзес, ты должен отдыхать! – воскликнула я, а Давид ретировался в угол, сжимая тетрадь и карандаш. – Где Нефрет?
– Готовит куриный суп, – ответил Рамзес. – Я не хочу клятый куриный суп, мама, я хочу яйца и бекон. Она не давала мне завтракать, только...
– И абсолютно правильно, – прервала я. – Как видишь, Эмерсон, твой сын в хорошей форме. Беги, дорогой. Я знаю, как ты жаждешь исследовать свою драгоценную гробницу.
– Как и ты. – Эмерсон потянул меня к двери. – Спасибо, дорогая. Я не забуду твою благородную жертву, и всё подробно расскажу сегодня вечером.
Стремление к долгу (и, конечно, материнская привязанность) не помешало моим мыслям блуждать в течение всего напряжённого дня. О, как заманчивы были изображения, заполнявшие мозг – завораживающие обломки, покрывавшие комнату плотным слоем мусора, раскрашенное изображение под ковром из летучих мышей – и это тёмное, неизведанное отверстие в стене.
Если Эмерсон пройдёт через эту дыру без меня, я его убью, подумала я.
Я вызвала доктора из Луксора – с улыбкой вспоминаю, как был ошеломлён Эмерсон, когда я высказала своё намерение – и скромно приняла его поздравления по поводу профессионализма принятых мной мер. Осталось совсем немного, заявил он. По моей просьбе и вопреки категорическому нежеланию Рамзеса он наложил несколько швов на разрез. Оставив Рамзеса мятежно созерцать большую миску куриного супа, я направилась искать Гертруду. Её не было ни на верхней палубе, ни в салоне, поэтому я постучала в дверь её каюты.
После того, как я назвалась, последовали долгая пауза и множество шелестящих, торопливых звуков. Наконец она открыла дверь.
– Извините, что заставила вас ждать, миссис Эмерсон. Я была… я не была одета должным образом.
Оставалось только предположить, что она полностью разделась, так как то, что она на себя набросила, было свободным халатом. Сморщив нос от сильного запаха благовоний, я спросила:
– Почему вы прячетесь в комнате в такой прекрасный день?
– Я занималась… пыталась заниматься. – Она откинула прядь каштановых волос со щеки. – Не могу перестать думать о прошлой ночи. Искренне сожалею...
– Ещё больше причин выйти на солнечный свет и свежий воздух, – бодро перебила я, потому что не желала слышать повторных оправданий и извинений. – Нет смысла киснуть в комнате. Захватите на палубу книгу и попросите Махмуда принести вам чайник чая.
– Да, это... это хорошая мысль. – Она беспомощно оглянулась через п