– Ему придётся ненадолго встать с кровати, – продолжила я. – Чтобы перестелить простыню и вытрясти её от крошек. Кроме того, невежливо игнорировать Гертруду.
– Хм, – протянул Эмерсон. – Раз ты так говоришь, Пибоди... Но сначала... – Он повернулся к Давиду, присел на корточки у подножия кровати и обратился к нему по-арабски. – Хамед сказал мне, что человек, который пришёл сюда прошлой ночью, не причинил никакого вреда девушке. Он пришёл за тобой, потому что Хамед купил тебя.
– Он солгал. – Но мальчик избегал встречи с глазами Эмерсона.
– В соответствии с английским законодательством покупка и продажа людей невозможна, – согласился Эмерсон. – Но есть более старые законы, и есть те, кто ставит их выше нынешних. Хамед не имеет претензий к тебе, пусть даже ты ему не веришь. А ты?
Последние два слова хлестнули, будто пощёчина. Мальчик вздрогнул – и я тоже. Как я могла быть настолько слепой? Существует лояльность, основанная на рабстве – полная обид и ненависти, но признанная теми, кто верит в этот кодекс. И для них она может заменить все другие обязательства.
– Отец… – начал Рамзес.
– Помолчи, Рамзес. Давид?
Мальчик покачал головой.
– Нет. Нет, Отец Проклятий. Клянусь Ситт Мириам, её Сыном[140], святыми...
– Хорошо, – кивнул Эмерсон. – Я верю твоим словам. Ты когда-нибудь изготавливал для Хамеда статую богини-гиппопотама?
Он не знал, что был недобрым. Эмерсон не способен на преднамеренную жестокость по отношению к ребёнку. Но грубые вопросы тяжело давались мальчику, привыкшему к ударам и ругательствам и ещё не научившемуся доверять. Глаза Давида потупились, и его невнятный ответ был едва слышен:
– Айва[141]. Я не знал...
– Прекрати издеваться над ребёнком, Эмерсон, – прервала я.
– Издеваться? – Эмерсон повернулся ко мне лицом, голубые глаза блестели от негодования. – Дьявол, Пибоди, как ты можешь предполагать, что я способен на такое?
Давид не испытывал благодарности за моё вмешательство. Подарив мне укоризненный взгляд, он расправил плечи и заговорил, как мужчина.
– Я сделал её. Я сделал две. Таурт, госпожа родов. Это была хорошая работа.
– Отличная работа! – воскликнула я. – Значит, та статуя, которую мы нашли в гробнице, тоже подделка?
– Довольно, – сказал Эмерсон, протягивая руку за трубкой. – Я внимательно рассмотрел её сегодня днём. Ты знаешь, как она там оказалась, Давид?
Мальчик покачал головой, а я удивилась:
– Как он мог? Он находился здесь и был слишком болен, чтобы двигаться, когда туда поставили эту проклятую штуку. Эмерсон, брось трубку. Забери их с Рамзесом на палубу. Чай вскоре будет готов.
Рамзес настаивал на том, что он может идти – и это соответствовало истине – но, поскольку Эмерсон преисполнился решимости, он с негодованием подчинился тому, что его понесли на руках. Кроме того, ему пришлось терпеть дальнейшие перебранки с Нефрет, которая, дай ей волю, закутала бы его в шерстяные покрывала с ног до подбородка, а также с Гертрудой.
Однако после надлежащих изъявлений заинтересованности Гертруда перенесла своё внимание на Нефрет. Я не сомневалась в том, что её заботливость была подлинной, но изрядно раздражающей и совершенно ненужной, и в конце концов мне пришлось прервать мисс Мармадьюк, прежде чем Нефрет разразится грубостями.
– Возьмите ещё бутерброд, Гертруда, пока профессор Эмерсон рассказывает нам о могиле. У нас ещё не было возможности обсудить итоги дня.
Эмерсон был первым, кто согласился с тем, что об этом почти не говорили.
– Я решил последовать совету Рамзеса и расширить нижний проход, – объяснил он. – Опасность падения камней слишком велика. Мы не можем использовать взрывчатку, поэтому это займёт определённое время.
Рамзес выразил своё удовольствие услышанными сведениями и заявил о своём намерении «вернуться на работу», как он выразился, к тому времени, когда фактически начнётся работа над самой могилой.
– Но, – продолжил он, не давая никому возможности для комментариев, – меня интересует именно та статуя, о которой ты упоминал, отец. Обозначали ли твои недавние вопросы, что статуэтки не было в гробнице, когда ты с мамой впервые… э-э… навестили грабителей? Возможно, вы не заметили этого, будучи озабочены взаимной безопасностью. Альтернатива, как мне вряд ли нужно указывать…
– Ты слишком много говоришь, Рамзес, – прервала Нефрет. – Уверена, что в твоём состоянии это тебе вредит.
– Совершенно верно, – согласилась я, пока Рамзес пытался придумать, как ответить на это неискреннее замечание. – В первый раз статуэтки там не было. Можете мне поверить, я бы её не пропустила. И вряд ли стоит указывать альтернативу. Но не пойму, как её могли доставить туда, при выставленной нами охране. Если только…
– Искренне надеюсь, – процедил Эмерсон, стиснув зубы на черенке трубки, – что ты воздержишься, Амелия.
– ... если нет другого пути в гробницу. Секретного прохода.
– Чепуха, Амелия.
– Как ты можешь быть уверен? Мы не очистили преддверие. Вход может быть спрятан под обломками.
– Потому что... О, да зачем сейчас пытаться искать причину? Проклятая вещь вышла из лавки Хамеда, но почему она оказалась в гробнице и как она там оказалась, сейчас, невозможно определить. Я отказываюсь от дальнейших обсуждений. Что это, последняя почта? – Эмерсон швырнул трубку на блюдо, засыпав пеплом оставшиеся бутерброды, и потянулся к бумагам и конвертам на соседней скамье. – Что-нибудь интересное?
– В моих сообщениях – нет. Больше ничего не могу сказать, потому что я не открываю письма, адресованные другим.
За этим мягким упрёком последовало неловкое молчание. Мисс Мармадьюк заговорила о прекрасной погоде и красоте заката. Я отвечала автоматически – эти предметы не требовали полной концентрации моего разума – и наблюдала за Эмерсоном, разрывавшим конверт, который ранее привлёк моё внимание. Только это письмо обещало возможность какого-то интересного развития событий, потому что доставил его посыльный, а почерк был незнакомым. Поделится ли муж со мной? Почтит ли меня своим доверием?
Он не собирался этого делать. Единственной видимой реакцией стала мелкая дрожь красивого изогнутого подбородка и движение руки, державшей письмо. Он собирался положить его в карман. Я протянула руку и забрала письмо.
Прочитав сообщение, я сказала стюарду:
– Передайте повару, что нас с профессором за обедом не будет.
Эмерсон выпалил в пространство, не обращаясь ни к кому лично:
– Ад и проклятие!
Когда Дауд оттолкнулся от берега, Эмерсон раздражённо сказал:
– По крайней мере, ежедневный перерыв начинается раньше, чем обычно. Возможно, я смогу наконец-то спать всю ночь.
– Как ты думаешь, что он хочет? – спросила я, поправляя кружевной шарф на волосах.
– Амелия, с тех пор, как ты прочитала эту записку, ты уже двадцать раз спрашиваешь одно и то же. Какой смысл в пустых размышлениях? Мы скоро узнаем ответ от самого Риччетти.
– Но, Эмерсон, ты знаешь, что это неправда. Он нагородит горы лжи, чтобы ввести нас в заблуждение. Запутать нас – вот для чего он нас пригласил.
Я была включена в это приглашение. Осознание этого вполне оправдало меня за чтение чужого письма – ведь если бы я этого не сделала, Эмерсон ни словом бы мне не обмолвился.
Сам Эмерсон продолжал дуться и не отвечал, поэтому я продолжила:
– Не правда ли, странное совпадение, что Риччетти появился в Луксоре сразу после того, как мы нашли статую гиппопотама? Возможно, именно таким причудливым способом он решил объявить о своём прибытии.
Как я и ожидала, эта речь вызвала ярость Эмерсона, а с разозлившимся мужем, по моему опыту, легче иметь дело, чем с надутым.
– Ты чертовски увлечена любопытными совпадениями, Амелия! Возможно, он здесь уже несколько недель. Что касается мистического значения гиппопотамов, могу только предположить, что перевод сказок ударил тебе в голову. Почему, к дьяволу?..
И так далее. Спор помог ему остаться оживлённым и счастливым во время путешествия. Я прислонилась к его плечу и наслаждалась видами.
Риччетти пригласил нас пообедать с ним в Луксоре. Когда мы приехали, он был уже на месте, в центре взоров присутствующих. Если бы не официанты в фесках и красных туфлях, обеденный салон Луксора мог располагаться в любом английском отеле – дамастовые скатерти и салфетки, хрустальные бокалы и изящный фарфор, а также посетители в традиционных европейских вечерних нарядах. Риччетти выделялся в этом окружении, как канюк в клетке с воробьями. Присутствие двух охранников, стоявших за ним неподвижно, как статуи, придавало особенную экзотическую окраску всей сцене. Ему отвели один из лучших столиков в углу возле окон, и, увидев нас, он поднял руку в знак приветствия. Глаза не отрывались от нас, словно ведомые пружиной.
Лекция, прочитанная мне по дороге, привела Эмерсона в (относительно) дружелюбное настроение. Он позволил Риччетти завершить свои извинения передо мной за неспособность подняться («Немощи моего возраста, миссис Эмерсон»), прежде чем поставить локти на стол и заметить:
– Давайте перейдём к делу, Риччетти. Я не собираюсь преломлять с вами хлеб или позволять моей жене оставаться в вашем присутствии дольше, чем это необходимо. Амелия, не прикасайся к вину!
– Но, друзья мои! – воскликнул Риччетти. – Как я могу предложить тост за ваш успех, если вы не поднимете бокалы вместе со мной?
– Итак, вы знаете, что мы нашли гробницу, – резюмировала я.
– Весь Луксор знает. Конечно, это не стало для меня неожиданностью. Я был уверен в ваших способностях.
– Вы пригласили нас не для того, чтобы поздравлять, – огрызнулся Эмерсон. – Что дальше?
– Вот что, Эмерсон, – вмешалась я, – я полностью согласна с тобой в том, что нет нужды длить нашу беседу без необходимости, но ты не задаёшь правильные вопросы. Синьор Риччетти будет болтать только о возобновлении старых знакомств и об удовольствии пребывать в нашей компании. Позволь мне справиться с этим. Синьор, как долго вы находитесь в Луксоре?