кончил Рамзес, – нет достаточных доказательств для обоснования этой гипотезы, но она столь же разумна, как и любая другая, и я уверен, что вы все согласитесь.
Эмерсон снова повернул голову ко мне. Мы посмотрели друг другу в глаза. Наши губы раздвинулись. Мы произнесли хором:
– Я собирался предложить эту гипотезу сам.
– Она вертелась на кончике моего языка.
– Я так не думала, – призналась Нефрет. – Но гипотеза правдоподобна, и она подтверждается заявлением синьора Риччетти: существуют те, кто поможет нам, если сможет. Если теософы настолько безобидны и великодушны, как говорит Рамзес, то они…
– Великодушные люди гораздо опаснее преступников, – прорычал Эмерсон. – Они всегда могут найти лицемерные оправдания для совершения актов насилия.
За ним осталось последнее слово. Слуги начали подавать ужин. Кое-кто из них понимал по-английски, и представлялось целесообразным отказаться от этой темы.
За исключением подтверждения моей истории, Эвелина не проронила почти ни единого слова. Мне не терпелось услышать её теории, потому что я с большим уважением относилась к её здравомыслию. Однако и для неё, и для Уолтера день выдался тяжёлым, и я решила, что им лучше отправиться спать сразу после того, как мы допили кофе. Когда Эвелина последовала за хромавшим супругом к их комнате, я вручила ей бутылку жидкой мази.
– Судя по походке Уолтера, очевидно, что он не ездил верхом уже несколько месяцев, Эвелина. Завтра утром без этого лекарства он окостенеет, как мумия. Хорошо втирайте его, особенно в… э-э… нижние конечности.
Она поблагодарила меня и пожелала мне спокойной ночи.
Каюта была маленькой, кровать – узкой. Но я возлагала надежды на мазь.
9.ПОХОРОНЕН ЗАЖИВО!
Солнце едва успело подняться над горизонтом, когда я вышла из нашей комнаты, оставив Эмерсона в традиционных попытках справиться с утренним умыванием путём обильного обливания холодной водой себя и пола. Бодро шагая к верхней палубе, я миновала салон и, к своему удивлению, увидела, что Уолтер уже сидел там.
Он поднялся с улыбкой, согревшей его лицо.
– Надеюсь, ты не против, что я посмотрел твою работу, Амелия. Я знаю, что это дерзость, но не удержался, когда увидел, что ты переводишь «Апопи и Секененру».
– Конечно же, не против. – Я имела в виду его раннее пробуждение. Это плохо предвещало примирение, на которое я надеялась, и выражение его лица, хотя и любезное, как всегда, испытывало недостаток в неопределимых, но (на мой опытный взгляд) безошибочных признаках того, что (по моему опыту) следует за самим примирением.
– В последние дни пришлось пренебречь переводом, – продолжила я, скрывая своё разочарование. – Любопытный текст, согласен?
– Хочешь придумать окончание, как ты сделала с другими египетскими сказаниями?
– Я надеялась, что да, но, признаюсь, не могу придумать логического конца. Текст далеко не полный, и смысл послания короля гиксосов ускользает от меня. Это, очевидно, смертельное оскорбление – но почему? О, безусловно, высокомерное требование – это требование монарха к низшему, но здесь определённо кроется нечто большее. И почему Секененра и его придворные не знают, как ответить?
– Вполне может быть скрыт какой-то неясный религиозный смысл, – согласился Уолтер. – Как тебе известно, дорогая сестра, египетская религия невероятно противоречива, и животное, подобное гиппопотаму, может быть добрым или злым – доброжелательная богиня родов в одном аспекте, смертельный враг бога солнца Ра в другом. Сет, убийца Осириса, принял форму этого животного, когда сражался с сыном Осириса Гором в знаменитом сказании «Охота на красного гиппопотама». Гиксосы считались поклонниками Сета, но это, – покачал головой Уолтер, – только усиливает загадочность ситуации. Почему король гиксосов требует убоя животного, которое представляет его бога?
– Уолтер, кажется, ты навёл меня на мысль! – воскликнул я. – Ты пытаешься использовать современную западную логику. Но необходимо погрузиться в нелогичный разум древних египтян.
– Никто не может сделать это лучше, чем ты, дорогая сестра.
Прежде чем я успела ответить на изящный комплимент, Эмерсон ворвался в салон.
– Мы опоздали, – обвинительным тоном заявил он. – Где все?
– На верхней палубе, – ответила я, поднимаясь. – Мы всегда завтракаем там, как тебе прекрасно известно.
Нефрет и Рамзес уже ели, потому что во время первого приёма пищи обходились без церемоний. Я наливала чай, когда к нам присоединилась Эвелина. Мне удалось удержать чайник, прежде чем он упал и разлился.
– О Господи! – воскликнул Уолтер, глядя на свою жену. – Когда ты приобрела этот ансамбль, моя дорогая? Я никогда не видел, чтобы ты носила его.
– Мужчины никогда не помнят женскую одежду, – отпарировала Эвелина, усаживаясь на стул, который Рамзес придвинул её.
– Я не верю, что мог забыть об этом!
Да и я не верила. Это была копия рабочего костюма, который я носила до того, как осуществила дерзкий переход к штанам и куртке, как у мужчин. Турецкие брюки[154] Эвелины оказались ещё объёмнее, чем мои, и ярко-синего цвета. Ботинки, доходившие до колен, явно были неношеными.
– Не пойму, к чему тратить время на разговоры о моём гардеробе, Уолтер, – холодно произнесла Эвелина. – Мы должны вернуться к теме, которую обсуждали вчера вечером.
Эмерсон, естественно, не заметивший ничего необычного во внешности Эвелины, со стуком опустил чашку на блюдце.
– Я не собираюсь возвращаться к ней. Вы не забыли, что у нас – археологическая экспедиция? Задача, стоящая перед нами, огромна, а выполнено крайне мало.
– Рэдклифф, ты знаешь, что мы в твоём распоряжении, – ответил Уолтер. – Скажи нам, что нужно делать.
Эмерсон отодвинул чашку и положил локти на стол.
– Гробница, несомненно, принадлежит Тетишери. Но рисунки... короче говоря, не те, что я ожидал. Ответы на вопросы, возникшие у меня, могут появиться, когда мы закончим очищать входной коридор.
Он сделал паузу, чтобы набить трубку, и Рамзес воспользовался возникшим временным молчанием, чтобы отметить:
– От рисунков в этом коридоре осталось так мало, что я подозреваю, что он был намеренно разрушен.
– Что? – вскрикнул Уолтер. – Как ты пришёл к такому выводу?
– Бесполезный вопрос, мой дорогой Уолтер, – вздохнула я. – Лучше не спрашивай его, потому что получишь исключительно подробный ответ. Полагаю, картины нарисовали на гипсе, а гипс оторвался от камня, к которому был прикреплён, и упал на пол коридора. Надписи, найденные вчера, были частью росписи. Чёрт тебя дери, Эмерсон, я уже привыкла к твоей приводящей в ярость скрытности, но почему ты молчал об этом? Должно быть, ты уже видел другие фрагменты раньше, иначе так тщательно не просеивал бы мусор.
– Наверное, привычка, – с лёгким налётом смущения ответил Эмерсон. – Правда в том, что я нашёл всего несколько кусочков, не больше десяти сантиметров в поперечнике. Бо́льшую часть рисунка, вероятно, измельчили в порошок, но я надеюсь найти больше деталей на уровне пола.
– Вот почему ты так медленно работал. – Восхищение преодолело раздражение Уолтера. – Любой другой археолог пропустил бы это доказательство, Рэдклифф.
– Это не может быть важным доказательством, – признал Эмерсон. – Но достоверно никто не скажет. – Вынув часы, он взглянул на них и раздражённо рявкнул: – Если всеобщий допрос окончен, возможно, вы позволите мне заняться делом.
Быстро рванувшись, я догнала его до того, как он достиг трапа.
– Остались ли ещё какие-нибудь маленькие секреты, которые ты скрыл от меня? – спросила я.
Он одарил меня хмурым взглядом из-под насупленных бровей.
– О, ты заинтересовалась гробницей, вот как? Пожалуйста, не прекращай из-за меня играть в сыщика; я не могу отвлекать тебя от удовольствия обыскивать комнаты людей и заниматься бессмысленными спекуляциями о шпионах и преступных бандах.
Я задумалась:
– Странно, не правда ли, что мы больше не видели синьора Риччетти? Без сомнения, он скрывается в подполье, отдавая указания...
У меня перехватило дыхание, потому что Эмерсон крепко сжал меня в объятиях.
– Ты безнадёжна, Пибоди! Можешь воображать всё, что тебе взбредёт в голову, обыщи каждую комнату в Луксоре – только пообещай своему многострадальному супругу, что воздержишься от неоправданного риска. Никаких преследований подозреваемых по тёмным улочкам, никаких вторжений в секретную штаб-квартиру Риччетти…
– О, у него есть секретный штаб? В Луксоре?
Пытаясь нахмуриться и не засмеяться, Эмерсон заткнул мне рот любящим поцелуем.
– Обещай, Пибоди.
– Эмерсон, на нас смотрят. Дети…
– Обещай!
– Обещаю, Эмерсон.
Эмерсон снова поцеловал меня, спокойно и решительно.
– Ничего скверного в том, чтобы подавать хороший пример, – отметил он, взглянув на собравшихся неподалёку, в число которых входили не только наша семья, но и Селим с Юссуфом. Затем он поднял меня на лошадь и уселся на свою.
Но если бы он потрудился взглянуть на Нефрет, то мог бы задуматься о том, стоит ли подавать примеры. Не столько из-за изгиба её губ, сколько из-за мечтательного выражения в глазах.
Нам потребовалось ещё три дня, чтобы закончить расчистку входного коридора. Необычайная терпеливость Эмерсона была вознаграждена: на полу рядом со стенами, нашлось примерно пятьдесят фрагментов окрашенного рельефа лежавшие там, где упали более трёх тысячелетий назад. Необходимо было зафиксировать их местоположение на полу, так как это могло дать представление об их первоначальном расположении на стене. Один за другим фрагменты размером с ноготь поднимали и помещали в подносы с надписями. Даже я, давно привыкшая к деликатности прикосновений Эмерсона, изумлялась и восхищалась ловкостью, с которой эти большие коричневые руки обращаются с хрупкими осколками.
Какие это были блаженные дни! Присев на корточки в пыли, склонив спины над работой, радуясь случайным встречам с капризными летучими мышами, протирая глаза, покрасневшие от пыли... я наслаждалась каждым мигом, и Эмерсон был счастлив, как человек, полностью занятый трудом, в котором добился выдающихся достижений. Мы все не сидели без дела: каждый фрагмент полагалось сфотографировать (сэр Эдвард), скопировать (Эвелина и Нефрет) и описать (мисс Мармадьюк). Уолтер с помощью Рамзеса (по настоянию последнего), приступил к сборке фрагментов. Это была неблагодарная задача – по замечанию Уолтера, попытки собрать мозаику, когда большинство частей отсутствует.