ь, я приняла решение о новой стратегии, детали которой станут понятны по мере продвижения). Ошеломлённое выражение лица молодого человека сменилось проблесками разума, когда я упомянула Риччетти.
– Я слышал об этом типе, – признался он. – И несколько грязных историй, связанных с ним. Если он – один из причастных...
– Он возвращается. Прекращаем беседу, – перебила я, увидев возвращение Эмерсона.
Сэр Эдвард кивнул, едва успев бросить:
– Можете положиться на меня, миссис Эмерсон. Во всех отношениях и в любое время.
Эмерсон снова стал прежним: весёлым, восторженным и властным. И начал громогласно излагать инструкции.
– Мне нужна сотня фотографий этой комнаты, прежде чем мы прикоснёмся хоть к чему-нибудь. Нет, я не снял запрет на искусственное освещение, мы будем использовать отражатели. Я уже справлялся с подобным раньше при почти столь же сложных условиях. Необходимо, чтобы вы, сэр Эдвард, находились над саркофагом вместе со своим снаряжением. Немедленно возвращайтесь в Луксор и захватите побольше пластин, иначе вам не хватит. И побольше отражателей.
– Пусть он закончит ланч, Эмерсон, – вмешалась я. – Уже не нужно спешить.
– Спасибо, миссис Эмерсон, но я закончил. – Сэр Эдвард поднялся. – Простите, сэр, но если я могу спросить... Мне казалось, вы не хотите, чтобы кто-нибудь двигался в комнате. Я не понимаю, как достичь саркофага, не пробираясь сквозь обломки.
Эмерсон задумчиво смерил его взглядом.
– Как вы смотрите на трапецию[191]?
– Он пытается шутить, – объяснила я удивлённому молодому человеку.
– Я думал о возможностях, – спокойно продолжал Эмерсон. – И считаю, что мы можем установить пандус от дверного проёма до вершины саркофага. Вам следует быть осторожным, сэр Эдвард: если вы поскользнётесь и упадёте на мои древности, я убью вас.
– Да, сэр. Я вернусь, как только смогу, профессор.
Эмерсон, пожирая бутерброды с огурцом, махнул ему рукой. Эвелина, бросив взгляд на одинокую фигурку, сидевшую со скрещёнными ногами в тени, сказала:
– Я возьму ланч для Давида и посижу с ним.
– Приведи его сюда, – приказал Эмерсон.
– Но ты говорил… – начал Рамзес.
– Сейчас не осталось надежды сохранить этот секрет, – перебил Эмерсон. – Если бы мы действовали согласно первоначальному плану, то могли бы сохранить тайну в течение дня или около того, но наша предстоящая деятельность, несомненно, будет замечена. Я сам скажу мальчику – столько, сколько необходимо.
Рамзес вскочил.
– Я приведу его, тётя Эвелина.
Отдаю должное Эмерсону за бо́льшую хитрость, чем я ожидала от него. Он изложил Давиду дело таким образом, чтобы тот считал, будто является одним из немногих избранных, заслуживающих нашего доверия. Высказывания Эмерсона, хотя и малость витиеватые, были шедевром убедительной риторики:
– По-прежнему витает опасность, над тобой и над нами. Но прогони страх прочь. Я буду защищать тебя, как собственного сына. И ты будешь присматривать за ним – за своим братом и своим другом. Разве не так?
Давид двинул рукой в любопытном жесте; я не поняла – то ли в христианском крестном знамении, то ли в классическом арабском приветствии. Он ответил по-английски:
– Это так, Отец Проклятий.
– Хорошо, – заключил Эмерсон на том же языке. Поднявшись на ноги и положив руки на бёдра, он оглядел нас одного за другим и улыбнулся. – Ну что ж, начнём.
12.ЛУЧШЕ ДРУЖИТЬ С ДЕМОНОМ,ЧЕМ ВРАЖДОВАТЬ С НИМ
– Вполне очевидно, – заявила я Эвелине, – что мы должны немедленно предпринять шаги, чтобы обезоружить наших врагов.
Вечерние тени протянулись по земле, когда мы бок о бок ехали к «Амелии». За нами лежали холмы и пустынная равнина; впереди и с обеих сторон поля ячменя и сахарного тростника сияли зелёным, как изумруды в золотом свете.
– Я не знаю, что ты имеешь в виду, Амелия, – бросила на меня испуганный взгляд Эвелина. – Но, конечно, атака не только опасна, но и не нужна. Если наша защита достаточно сильна...
– Невозможно, моя дорогая. Даже вооружённого полка у могилы и другого, охраняющего лодку, было бы недостаточно.
– Хотелось бы, чтобы они у нас были.
– Мне тоже, – призналась я. – Изобилие надёжных защитников наверняка уменьшит опасность. Наши бравые друзья полностью заслуживают доверия и готовы защитить нас даже ценой своей жизни, но их едва хватает, чтобы охранять гробницу. Охранники, нанятые Службой Ведомства древностей, хуже, чем бесполезны; большинство из них – местные жители, которые грабят гробницы не хуже воров. Но тебе известно так же, как и мне: если бы местные таланты, как их называет Эмерсон, были нашей единственной заботой, я бы безмятежно спала. Я лично знаю большинство негодяев: они бесчестны, жадны и ненадёжны, но я не верю, что кто-либо из них способен на хладнокровное убийство. А Риччетти уже убивал – и даже ещё хуже.
Эвелина вздрогнула.
– А этот злобный взгляд, который Рамзес бросает на свою «сестру»...
– Моя дорогая девочка, я тринадцать лет пытаюсь удержать Рамзеса от неприятностей, и дело не в том, чтобы защитить его, а в том, чтобы помешать ему найти льва, которому он сможет положить голову в рот. Нефрет ничуть не лучше, – горько добавила я. – Я ожидала, что с ней придётся нелегко, но абсолютно не предполагала, какую форму примут эти затруднения. Рамзес и Нефрет непрестанно соперничают, и каждый пытается превзойти другого. Нет, Эвелина, защита – это хорошо, но она не сработает, когда на сцене эти двое. Мы должны найти наших врагов и обезвредить их!
Я была несколько озадачена, узнав, что Уолтер пришёл к такому же выводу. Совсем не в его духе советовать прямые действия – по крайней мере, не похоже на того изнеженного учёного, в которого он превратился – и я намеревалась уберечь его от опасности. Мне показалось, что я поняла, почему его обуяла такая воинственность, и я молча проклинала Эмерсона за то, что тот не позволил Уолтеру разделить с ним бдение в могиле. Если бы Уолтеру разрешили принять на себя эту опасную обязанность, он не чувствовал бы насущную необходимость доказать свою мужественность. (Большинство мужчин, похоже, считают, что её лучше всего продемонстрировать, ввязавшись в драку.)
И всё же я не могла даже мысленно упрекать Эмерсона; в моём сердце не оставалось места для каких бы то ни было чувств, кроме всеобъемлющей заботы об отсутствующем супруге. Он отказался вернуться на дахабию вместе с нами.
– Сегодня – самая опасная ночь, Пибоди.
– Ты говорил это и раньше, Эмерсон! А что будет завтра вечером и на протяжении всех последующих ночей?
– Я что-нибудь придумаю, – ушёл от ответа Эмерсон. Затем его губы изогнулись в улыбке, а в синих глазах появилось знакомое мне сияние. – Ты же не думаешь, что я намерен бесконечно обходиться без твоего… э-э… общества? Сегодня вечером я бы попросил тебя остаться со мной, если бы твоё присутствие на борту не было абсолютно необходимо.
Решение остаться с ним – а также с Абдуллой, и Даудом, и шестью другими любопытными и общительными людьми – не требовало особой привязанности, за исключением возможности, что я могу пригодиться Эмерсону для защиты. Но принять такое решение означало пренебречь другими, нуждавшимися в моей заботе. Эмерсон был прав; меня звал долг, и не могу выразить, сколь явно при этом проявлялось нежелание со стороны мужа отпускать меня.
Ответственность просто устрашала. Возможно, именно осознание её придавало моим любимым в тот вечер особенную уязвимость: Рамзесу и Нефрет, энергичным, пылавшим безрассудным мужеством юности; Эвелине, изящной и хрупкой, как девушка, в чайном платье с оборками; Уолтеру, похудевшему и несколько размякшему за годы учёных занятий, нервно поправлявшему очки. И, конечно, Бастет, выбравшей на этот раз общество Рамзеса. Хотя она меня беспокоила меньше других. Она чувствовала гораздо острее, чем любой из детей. Как и Анубис, удалившийся с Эмерсоном.
Давид был частью нашей компании, хотя создавалось противоположное впечатление. Он отошёл в угол и уселся там, скрестив ноги и откалывая куски от каменного обломка. Это была не голова Нефрет, а небольшая, более плоская фигурка, которая вроде бы принимала очертания ушебти. Я предположила, что он просто хотел чем-нибудь занять руки, подобно тому, как женщина вышивает или вяжет.
Во время ужина мы говорили только об археологии. Лишь после еды Уолтер внезапно сменил тему.
– Почему вы с Рэдклиффом не сказали мне, что виделись и разговаривали с Риччетти? – требовательно спросил он.
– Ты говоришь о нём так, будто знаешь его, – возразила я, надеясь, что мне не придётся придумывать оправдание.
– Встречался однажды. Много лет назад, но истории, связанные с ним, превратили его в персону, которую не так-то просто забыть. Проклятье, Амелия, ты не имела права скрывать это от меня. Если бы я знал, что он вернулся к делам...
– То попытался бы отправить меня домой, – прервала Эвелина.
– Прежде всего я не позволил бы тебе приехать сюда.
– Позволил? – Её голос должен был предупредить его, что пора остановиться. Но поскольку Уолтер был мужчиной, то начал терять самообладание:
– Ты не знаешь, на что способен такой мерзавец, как Риччетти. Ты не привыкла к насилию.
Её голос повысился.
– Ты, кажется, забыл обстоятельства, при которых мы впервые встретились[192].
Вполне уместный упрёк. Естественно, он ещё больше разозлил Уолтера.
– Кажется, ты считаешь, что можешь защитить себя – и меня? – дурацким зонтиком, который прятала все эти годы? Но, видишь ли, я знал о его существовании. И не видел причин возражать, раз уж тебе нравилось играть роль героини…
– О Боже, – перебила я. – Пожалуйста, Уолтер, Эвелина – не перед детьми.
Но оба слишком сильно разозлились, чтобы прислушаться ко мне. Эвелина вскочила. Оборки на её груди дрожали от участившегося дыхания: