Марфа вынула огурец, подумала и запихала обратно. А действительно, что? Подумаешь, увидел ее голой! Как говорится, не он один. Дожевав огурец, она потянулась, налила рюмку и выпила.
Федор смотрел с любопытством. Марфа приняла светский вид.
– Ничего. И вообще, я не о том. Я все думаю, как они меня нашли? Может, эти гады телефон мой прослушивают?
– Так ты их знаешь? – удивился сосед.
– Не знаю, но догадываюсь.
– Они что, в ЦРУ работают?
– Нет. Просто держат отель в Приозерске. Не отель даже, а гостевой дом. Небольшой.
– Тогда прослушивание телефонов им не по зубам. Подослать отморозков – дело другое. Это вполне реально. Кстати, что ты такое натворила, чтобы за тобой из Приозерска в Питер приперлись?
– Выкрала у хозяина гостевого дома его жену.
Федор подавился куском хлеба и долго кашлял.
– Зачем? – спросил он наконец, утирая слезы.
– Хозяин, его Денис зовут, с тещей над ней издевались. Избивали, мучили. Юля как крестьянка крепостная жила.
– Понятно теперь. Лишила мужика собственности?
– Получается, что да. Надо бы ей позвонить на всякий случай. Вдруг они и ее нашли.
– Звони.
– Боюсь. А вдруг они все же телефон прослушивают.
– Слушай, не глупи.
– Все равно, – заартачилась Марфа, хотя прекрасно понимала, что Федор прав.
Федор глянул и спорить не стал. Шок у девчонки еще не прошел, потому и мерещатся всякие ужастики. Он налил в кружки кипяток и бросил по чайному пакетику.
– Позвонить можно с любого телефона, хоть с моего, но поговорить с этой Юлей все же стоит. Она лучше возможности своего благоверного знает. И встретиться с ней надо. Но не сегодня.
– Думаешь, они за углом караулят?
– Может, и караулят, если полные идиоты. Просто теперь мы должны продумывать каждый свой шаг. Согласна?
Согласна ли она? Да она руками и ногами согласна сразу и во веки веков!
Марфа с готовностью кивнула.
Вообще, здорово, что он предлагает свою помощь. Здорово, но странно. Странно, потому что первым делом она должна призвать на подмогу любимого человека. Только она почему-то не кинулась звонить Володе. Ей даже в голову не пришло. Зато сразу согласилась на помощь соседа, хотя почти ничего о нем не знает и даже не поинтересовалась, не пострадал ли в драке он сам. Ну Марецкая!
– Федор, а ты сам-то в порядке? Они тебя не очень сильно…
– Сильно. Но не очень. Да не переживай, я привык.
Это он о чем?
– Привык быть битым? – с сомнением в голосе уточнила Марфа.
Федор усмехнулся и протянул бутерброд.
Она обвела взглядом широченные плечи и здоровые кулаки. Чего-то он недоговаривает. Ладно, попробуем включить интервьюера.
– Расскажи о себе. Как ты живешь, чем занимаешься? – с профессиональной заинтересованностью попросила она, прихлебывая чай.
Он посмотрел на нее, словно раздумывая, говорить или нет.
«Не то спросила?» – подумала Марфа, глядя на его лицо.
То ли задумчивое, то ли растерянное.
Федор
Он помолчал, а потом бесцветным голосом сказал:
– Да нечего рассказывать. Я ведь совсем недавно вышел.
Марфа шумно отхлебнула из кружки и переспросила:
– Откуда вышел?
– Из тюрьмы.
Она пододвинулась поближе к столу и сложила руки. Приготовилась слушать. «Как ученица на уроке», – усмехнулся он.
– Да, я сидел. Три года. Хотя получил четыре.
– За что?
– За нанесение тяжких телесных одному подонку.
Ему странно было снова рассказывать ту историю. Когда-то он делал это каждый день, а потом старательно пытался забыть. Сейчас, глядя в серьезные серые глаза, он говорил словно не о себе. Будто кино пересказывал. Плохое кино.
В тот день они с ребятами из полка отмечали возвращение из долгой и трудной командировки. В северном городке, где базировался авиационный полк, все были на виду, поэтому, если кто начинал без меры, как говорил герой известного фильма, «водку пьянствовать и безобразия нарушать», комполка Семеныч наказывал всех скопом, без разбора.
– У нас же один за всех, а все за одного, как я понимаю? – задавал он один и тот же риторический вопрос всякий раз, когда кто-то из летчиков косячил.
Посему один из их немаленькой компании всегда оставался трезвым, чтобы потом без приключений доставить к родному порогу всех остальных и проследить, чтобы никто не потерялся по дороге. В тот день роль «дежурного по апрелю» досталась ему. Он даже обрадовался. Почему-то было тревожно на душе, водка все равно не зашла бы. Да и аппетита не было.
Около полуночи, проследив за отправкой «ценного груза» по разным адресам, Федор решил дойти до дома пешком. Близился август. В родном Питере белые ночи к тому времени уже приказали долго жить, но здесь, на Севере, они не заканчивались по полгода. «Белая мышь, иногда пробегающая сквозь день», – сказал о белых ночах Александр Розенбаум.
Шагалось легко, и даже тревога стала постепенно уходить.
А потом произошло то, что, как часто говорят, навсегда разделило его жизнь на до и после. Выражение избитое, но от того не менее точное.
Почему-то позже ему пришлось долго восстанавливать произошедшие в ту ночь события в деталях, как будто он находился в неадекватном состоянии. Все проявлялось в виде вспышек. Непонятная возня, которую он услышал, и вскрик. Провал. Вспышка. Распятая на асфальте неподвижная, словно тряпочная, фигурка и животное, срывающее с нее одежду. Снова провал. А потом снова вспышка. Он бьет в черное от крови лицо, а чьи-то руки душат его. Очередная вспышка, и он понимает, что лежит, скрючившись, на земле, а рядом воет и рычит зверь. Дальше – опять провал. Ну а затем то, что было записано в протоколе. Это он уже помнил до запятой.
Он не считал себя невинно осужденным и понимал, что все было по закону, но чувство, что все случившееся с ним по человеческим меркам несправедливость, все три года разъедало его изнутри, превращая в другого человека.
Или в того, кем он был на самом деле.
Своим родителям Федор Волынцев был не особо нужен. С раннего детства он жил с этой мыслью и привык к ней. Они всегда были заняты каждый собой. Отец шутил, что зачал его между двумя мазками кисти. Мать, наверное, между двумя походами в косметический салон.
Когда из тотального одиночества своего детства Федор попал в летное училище, то почувствовал себя Золушкой на балу. Другие страдали под гнетом суровой военной дисциплины, а он радовался, ощутив себя наконец-то в своей стае. Сколько всего, о чем он и сам не догадывался, полезло из него хорошего. Он терпеть не мог штампованные фразы типа «душа компании», но, вспоминая себя прежним – веселым, заводным, легким, думал, что это клише точно про него. Он и был душой компании. Светлой душой.
А через шесть лет вернулся мрачным пессимистом, к тому же – как он догадывался – жутким занудой.
Он по-прежнему был уверен, что родителям не был нужен ни тогда, когда был тощим болезненным мальчиком, ни тогда, когда стал военным летчиком – скажи честно, кого ты хотел удивить? – ни тем более теперь, когда приехал после отсидки.
Наверное, Волынцевы знали, что он в городе. А может, и не знали. Сообщать им об этом Федор не собирался. Боялся их равнодушия или даже презрения, брезгливости.
Одному лучше. Во всех смыслах.
Марфа слушала, подперев ладонями щеки. Хорошая девочка. Неиспорченная, хоть и строит из себя опытную раскрепощенную бабу. Только ничего у нее не получится. Он научился сразу видеть в человеке его нутро, а не маскарадный костюм, который тот на себя натянул. Эта девушка с красивым именем Марфа, наверное, тоже от чего-то защищается. Знать бы от чего. А с другой стороны, зачем ему знать? Ведь ясно, что такая надолго возле него не задержится. Такие, как она, летают, а он даже уже не ползет. Так, за плинтусом отлеживается.
– Ты же не убил его, – сказала Марфа, когда Федор замолчал.
– Он теперь овощ.
– Так ему и надо. Я читала про такие истории. Один мужик, профессиональный боксер, защищал свою дочь от педофила и убил его на месте. Был в состоянии аффекта и не рассчитал силы. Он не хотел убивать.
– Раз убил, значит, хотел.
– Ну…
– Без «ну». На то он и профессионал. Ему не нужно думать, с какой силой бить. Тело все сделает за него. На автомате. Поэтому, когда профессионал убивает, значит, именно это он и собирался сделать.
– А ты? Ты хотел убить?
– Да.
– Но не убил.
– Да потому и не убил, что непрофессионал.
– Ты же военный. Вас там учат.
– Я летчик, а не спецназовец. Нас учили, конечно, но это совсем не то.
Он посмотрел на нее, ожидая сам не зная чего – страха, неприязни? – и увидел серьезное личико и задумчивый взгляд. Ее совсем не напугал рассказ, но на всякий случай он все же спросил:
– Ты не боишься жить по соседству с уголовником?
Она посмотрела на него без улыбки:
– А ты не боишься жить рядом с девицей, которую сегодня чуть не прихлопнули неизвестно за что? А вдруг завтра все повторится?
– Если и повторится, то не здесь.
– Успокоил, нечего сказать.
Марфа закашлялась.
– Они не получили того, чего хотели. Значит, наверняка попробуют снова, но в другом месте: где не будет меня или… еще кого-то.
– Ужас ужасный, кошмар кошмарный!
– Они тебе что-нибудь говорили? Можешь вспомнить?
Вспомнить? Да она до конца жизни не забудет!
Марфа посмотрела куда-то вбок:
– Интересовались, куда я ее спрятала.
Федор покачал головой:
– Похоже, в самом деле муж. Видно, сильно ты его огорчила. А куда ты ее спрятала?
– Поселила у себя дома в Пушкине.
– Выходит, муж со товарищи приехали ее забирать?
– Я с перепугу не сразу поняла. Мозги от ужаса атрофировались. Но тот, который меня бил, так и спросил: «Куда ты, сука, ее спрятала?»
Федор задумчиво положил указательный палец на нос. Палец уткнулся в переносицу. Марфа заметила, что он так делает, когда думает. Смешно.
– Ты чего улыбаешься? Ничего веселого в этой ситуации нет.