мыслей, форм, которые только англичанин в со-
стоянии воплотить в действительность, овладеть
ими и их использовать. Для немцев же, несмот-
ря на всю глубину их страстности и большую го-
товность к жертвам, - это лишь причина диле-
тантских действий, которая в своем враждебном
государству проявлении разрушает, отравляет
и ведет к самоубийству. Это было то невидимое
английское воинство, которое Наполеон оставил
со времени Иены на немецкой территории.
13
Недостаточное понимание конкретной дейст-
вительности стало роковым для Германии. Оно
уже с расцветом эпохи Гогенштауфенов^, когда
все, вплоть до провинциального бюргерства
XIX столетия, окрещенного именем немецкого
Михеля^, преисполненные сознания своего ду-
ховного превосходства, чувствовали себя выше
требований дня, - противоборствовало друго-
му инстинкту и навязало ему развитие, превра-
тившее его нынешнюю историю в густую сеть
ужасных катастроф. Наименование <Михель>
воплощает в себе совокупность наших недостат-
ков, принципиальное недовольство превышаю-
щей наши силы действительностью, требую-
щей послушания и уважения, несвоевремен-
ную критику, несвоевременную потребность
в отдыхе, погоню за идеалами вместо быстрых
действий, быстроту действия вместо осторож-
ного взвешивания, <народ> как кучу ворчунов,
народное представительство как компанию со-
бутыльников высшего порядка. Все это англий-
ские свойства, но в их немецком карикатурном
изображении. У нас прежде всего домогаются
клочка частной правовой свободы, гарантиро-
ванной законом независимости, и эти требова-
ния предъявляются как раз в такой момент,
когда Джон Буль^, повинуясь верному ин-
стинкту, повременил бы с ними.
19 июля 1917 года - первый акт немецкой
революции^. Это не была просто смена руко-
водства, но именно, как это должно было от-
крыться противникам по резкой форме, - это
был государственный переворот, совершенный
английским элементом, воспользовавшимся
14
подходящим случаем. Это не было выступлени-
ем против политической бездарности власти,
но против всякой власти вообще. Бездарность
правительства? Видели ли эти круги, в которых
не было ни одного государственного человека,
хоть соринку в глазу тех, кто нес ответствен-
ность за переворот? Могли ли они в этот час
предъявить вместо политических способнос-
тей, которых у них не было, что либо другое,
кроме принципа? Это не было восстание наро-
да, который только наблюдал, опасливо, с со-
мнением, хотя и со свойственной Михелю сим-
патией ко всему, что направлено против сидя-
щих наверху, это была революция во фракци-
онных комнатах. Партией большинства у нас
называется союз, состоящий из двухсот членов,
а не большая часть народа. Эрцбергер^, в во-
просах тактики наиболее одаренный из них де-
магог, великолепно устраивавший засады, нео-
жиданные нападения, скандалы, виртуоз в дет-
ской игре свержения министерств, человек аб-
солютно не обладавший государственными спо-
собностями английского парламентария, но ов-
ладевший его ухватками, увлек за собой рой бе-
зымянных, падких до какой бы то ни было об-
щественной роли и поэтому не слишком разбор-
чивых людей. Это были эпигоны бидермейеров-
ской революции 1848 года^, рассматривавшие
оппозицию как мировоззрение, и эпигоны со-
циал-демократии, которым недоставало желез-
ной руки Бебеля^. Он, со своим жизненным
здравым смыслом, не потерпел бы этого позор-
ного политического спектакля, он потребовал
бы и добился бы диктатуры справа или слева.
15
Он разогнал бы этот парламент и приказал бы
расстрелять пацифистов и всех утопических
мечтателей о союзе народов.
Таков был <штурм Бастилии> немецкой рево-
люции.
Суверенитет партийных вождей есть англий-
ская идея. Чтобы его осуществить, нужно было
бы быть англичанином по инстинкту и иметь за
собой и в себе уклад английской общественной
жизни. Мирабо^ думал об этом: <Мы живем
в великое время; но люди очень маленькие, и я
не вижу никого, с кем бы я мог пуститься в пла-
вание>. Никто не имел права в 1917 году повто-
рить за ним эти гордые и в то же время смирен-
ные слова. Сломить твердость государственной
власти, не признавать больше никаких решаю-
щих авторитетов, хотя сами не доросли еще до
решений, - таков чисто отрицательный смысл
этого государственного переворота. Низверже-
ние государства, подмена его олигархией второ-
степенных партийных главарей, которые по-
прежнему считали оппозицию своим призвани-
ем, а управление государством - наглостью,
систематическое разрушение и подтачивание
основ внутреннего порядка перед лицом смею-
щегося врага и перед приходящими в отчаяние
зрителями, проба только что обретенной власти
на спинах важнейших чиновников, подобно то-
му, как негритянский король пробует оружие
на своих рабах, - таков был новый дух, пока
в роковой час последнего сопротивления это го-
сударство не исчезло.
16
III
Вслед за неожиданным выступлением <англий-
ских> противников государства, неизбежно по-
следовало, в ноябре 1918 года, восстание марк-
систски настроенного пролетариата^. Поле дей-
ствия было перенесено из зала заседаний на ули-
цу. Прикрываясь мятежом <отечественной> ар-
мии, выступили читатели радикальной прессы,
покинутые наиболее умными вождями, которые
только наполовину были убеждены в правоте
своего дела. Вслед за революцией глупости по-
следовала революция пошлости. Это снова был
не народ, и даже не обученная социализму мас-
са, негодный сброд во главе с отбросами интелли-
генции был тем элементом, который вступил
в бой. Истинный социализм, проявившийся в ав-
густе 1914 года^, здесь был предан в то время,
когда он сражался в последней схватке на фрон-
те или лежал в братских могилах, в которых бы-
ла погребена половина населения Европы.
Это было бессмысленнейшее действие в не-
мецкой истории. Трудно было бы найти ему по-
добие в истории других народов. Француз с пол-
ным правом отклонил бы сравнение этих собы-
тий с 1789 годом как оскорбление своей нации.
И это была великая немецкая революция?
Как все это было плоско, гнило, как мало бы-
ло в этом убеждения! Там, где ожидали героев,
нашлись только освобожденные преступники,
сочинители, дезертиры, которые рыча и совер-
шая кражи, опьяненные своей значительнос-
тью и отсутствием опасности, бродили, устра-
17
няли, правили, колотили, сочиняли. Скажут,
что каждую революцию оскверняют такие фи-
гуры. Конечно. Только с той разницей, что при
других революциях народ в целом проявлял се-
бя с такой стихийной силой, что осадок исче-
зал. Здесь действовал только этот осадок.
Не было великой толпы, скованной в одно целое
единой мыслью.
В партии Бебеля было нечто солдатское, что ее
отличало от социализма всех остальных стран^.
Звонкая поступь рабочих батальонов, спокой-
ная решимость, дисциплина, готовность уме-
реть за что-то потустороннее. С тех пор, как ин-
теллигентные вожди недавнего прошлого броси-
лись в объятия вчерашнего врага - домартов-
ского мелкого мещанства - вдруг испугавшись
осуществления того, за что они боролись в тече-
ние сорока лет, испугавшись ответственной ми-
нуты, когда они должны были творить, а не на-
падать на существующее, - душа партии угас-
ла. Здесь - впервые! - отделились друг от дру-
га марксизм и социализм, классовая теория
и народный инстинкт. Относительную чест-
ность проявили только спартаковцы^. Более
умные потеряли веру в догму, но не нашли еще
в себе мужества порвать с ней. И мы видели ра-
бочий люд, отщепленный в своем сознании от
народа, благодаря нескольким вколоченным
в его мозги положениям и понятиям, видели
вождей, которые изменили своему знамени,
и их армию, продолжавшую свой путь вперед,
спотыкаясь, без предводителей. На их умствен-
ном горизонте была книга, которую они никогда
не читали, а их вожди, по своей ограниченнос-
18
ти, никогда не понимали. Победителем в рево-
люции никогда не бывает отдельный класс -
1789 год был ложно понят, буржуазия - это
только слово, - а увлечь всех вперед может
только кровь, только идея, ставшая телом и ду-
хом. Это приходится постоянно повторять. Лю-
ди 1789 года называли себя буржуазией, однако
всякий истинный француз был и остается и сего-
дня буржуа. Каждый истинный немец - рабо-
чий. Таков стиль его жизни. У марксистов
власть была в руках, но они добровольно отказа-
лись от нее; восстание произошло, по их убежде-
нию, слишком поздно. Оно было ошибкой.
IV
Понимаем ли мы вообще что-нибудь в револю-
ции? Когда Бакунин^ хотел завершить мятеж
в Дрездене преданием огню всех общественных
зданий и наткнулся на сопротивление, он за-
явил, что <немцы слишком глупы для этого>,
и пошел своим путем. Неописуемое безобразие
ноябрьских дней беспримерно. Ни одного вели-
чественного момента, ничего воодушевляюще-
го; ни одного крупного человека, ни одного ис-
торически значительного слова, ни одного
дерзновенного преступления. Все запечатлено