ми хозяйственными партиями, парламентаризм
*При этом следовало бы установить систему, по которой
каждый трудящийся, офицер и административный чи-
новник так же, как рабочий физического труда, имел бы
текущий счет в своего рода государственной сберега-
тельной кассе, куда все обязанные что-либо вносить
должны направлять свои взносы. Отдельным лицам на
основании определенного правила распределения пола-
гается известная сумма, соразмерная с числом лет служ-
бы и величиной семьи.
124
старого склада обречен на гибель. Обе партии
имущих, образовавшиеся из представителей
высшего класса, были организованы как объе-
динения политического характера и в конце
концов оказывались солидарными в хозяйст-
венных вопросах. Даже борьба за систему сво-
бодной торговли, в которой к 50-м годам XIX ве-
ка - последней эре классического парламента-
ризма - победили виги, закончилась полным
соглашением. Тори и виги отличались друг от
друга только постольку, поскольку одни отдава-
ли предпочтение войне и покорению, другие -
купеческому проникновению, смелости и хит-
рости пирата. Ныне же экономические противо-
речия порождают две новые партии - партию
денег и партию труда - и эта борьба не может
более вестись парламентскими средствами.
Здесь спор идет уже не о форме, но о самой сущ-
ности, и поскольку обе партии отказываются
подчиниться чуждому им принципу, принципу
государства, его беспартийному авторитету, нет
выхода, кроме окончательного подчинения од-
ной хозяйственной партии другой.
XX
Маркс распространил на всю историю картину
промышленной Англии, воспринятую им и без
того в весьма схематическом и сомнительном по-
нимании. Он утверждает, что его хозяйственная
система годится для всего человеческого общест-
ва, прибавляя при этом, что она - самое сущест-
венное в ходе истории. Маркс похож здесь на
Дарвина, который также исходил из Мальтуса,
125
и утверждал, что его система сохраняет значение
для <всех организмов>, между тем как на деле
она приложима только к высшим человекопо-
добным животным, и становится абсурдной, ес-
ли отдельные законы, такие, как половой под-
бор, мимикрию и наследственность, серьезно
применять к грибовидным или кораллам.
Материалистическое понимание истории, ко-
торое признает экономическое состояние причи-
ной (в физическом смысле слова), а религию,
право, нравы, искусство и науку лишь функция-
ми экономики, несомненно в нашей поздней ста-
дии развития обладает какой-то убедительнос-
тью, так как оно обращается к мышлению безре-
лигиозных и лишенных традиций людей боль-
ших городов. Материалистическое понимание
истории убедительно не потому, что хозяйствен-
ное положение действительно стало <причи-
ной>, а оттого, что искусство и религия стали
бессильными, пустыми и внешними и на деле
производят впечатление теней единственно
сильно развитой формы, выражающей совре-
менность. Все это прежде всего английское - ре-
лигия как Cant, искусство как Comfort для выс-
шего класса и подаяние для низшего (<искусство
для народа>), - проникли в другие страны вме-
сте с английским жизненным стилем.
Гегель стоит над уровнем исторической дей-
ствительности, его же ученик Маркс - ниже
этого уровня. Если устранить метафизику Геге-
ля, то в его лице выступает политический мыс-
литель, обладающий таким сильным понима-
нием действительности, какого второго не зна-
ет новая философия. Он ставит, как пруссак по
126
духовному сродству, в центр своего весьма глу-
бокого, почти по-гетевски задуманного разви-
тия государство, с той же уверенностью, с ка-
кой Маркс, как англичанин по духу, ставил
в центре своего механически-дарвинистическо-
го понятия <эволюции> (по-немецки <прогрес-
са>) хозяйство. Государство, по Гегелю, есть
творческое начало истории, политика - это
история. <Человеческое общество> - не его
слово. Высшие чиновники поколения Бисмар-
ка были по большей части строгими гегельян-
цами. Маркс же мыслит историю вне государ-
ства, он смотрит на нее как на арену борьбы
партий, как на спор частных хозяйственных
интересов. Материалистическое понимание ис-
тории - это английское понимание, историчес-
кий аспект необузданного народа викингов
и торговцев.
Однако ныне невозможен такой образ мышле-
ния. XIX век был веком естествознания, XX
век - век психологии. Мы не верим больше во
власть разума над жизнью. Мы чувствуем, что
жизнь господствует над разумом. Понимание
людей для нас важнее, чем абстрактные и общие
идеалы; из оптимистов мы превратились в скеп-
тиков: нас интересует не то, что должно про-
изойти, а то, что произойдет, и нам важнее гос-
подствовать над фактами, чем стать рабами иде-
алов. Логика природы, цепь причин и следствий
кажется нам поверхностной, только логика ор-
ганического, судьба, инстинкт, который мы
в себе чувствуем, его всемогущество, которое мы
видим в смене событий, раскрывают глубины
возникновения. Марксизм - это идеология. Это
127
обнаруживается и в его разделении истории на
периоды, что материалист перенял у христиан-
ства после того, как угасла сила веры. Путь эво-
люции ведет от древности через средние века
к новому времени, а в конце ее стоит реализо-
ванный марксизм - земной рай. Было бы лиш-
ним опровергать это представление. Внушить
современному человеку новый взгляд, из кото-
рого с необходимостью сама собой образуется
иная картина исторического процесса, - такова
наша задача. Жизнь не имеет <цели>. Человече-
ство не имеет <цели>. Существование вселен-
ной, в которой мы, на нашей маленькой плане-
те, представляем лишь незначительный эпизод,
нечто слишком возвышенное для того, чтобы
жалкие понятия, как <счастье большинства>,
могли бы быть целью и смыслом бытия. Вели-
чие зрелища в его бесцельности. Так восприни-
мал это Гете. Но эту жизнь, которую мы получи-
ли в дар, эту окружающую нас действитель-
ность, куда бросила нас судьба, наполнить наи-
большим содержанием, жить так, чтобы мы
могли гордиться собой, так поступать, чтобы ос-
тавить по себе что-нибудь в постоянно меняю-
щейся жизни, - вот наша задача. Мы не <люди
в себе>. Это идеология прошлого. Мировое
гражданство - жалкая фраза. Мы люди опреде-
ленного столетия, определенной нации, опреде-
ленного круга и типа. Это необходимые усло-
вия, чтобы мы могли придать нашему существо-
ванию смысл и глубину, быть деятельными, со-
гласно уже самому слову <деятель>. Чем боль-
шим содержанием мы заполним эти данные
нам границы, тем значительнее наше влияние.
128
Платон был афинянином, Цезарь - римляни-
ном, Гете - немцем: то, что они были ими цели-
ком и прежде всего обуславливало их всемирно-
историческое значение.
С этой точки зрения мы противопоставляем
ныне, в разгар германской революции, марк-
сизм социализму. Социализм, представляющий
собой все еще неразгаданную прусскую сущ-
ность, - это действительность высшего поряд-
ка; марксизм же - это литература. Но литера-
тура становится устаревшей, а действитель-
ность побеждает или отмирает. Пусть сопоста-
вят социалистическую критику на интернацио-
нальных конгрессах с социалистическим фак-
том существования партии Бебеля. Утвержде-
ние, будто идеи творят мировую историю, пред-
ставляет собой болтовню заинтересованных пи-
сак. Идей не высказывают. Художник созерцает
их, мыслитель их чувствует, государственный
деятель и солдат их осуществляют. Идеи осозна-
ются только тогда, когда они входят в кровь, ин-
стинктивно, а не путем абстрактного размышле-
ния. Они доказывают свое существование на-
родным духом, типом человека, символикой
действий и произведений; и знают ли вообще об
этих идеях люди, через которых они проявля-
ются, говорят ли они о них, пишут об этом или
нет, правильно ли при том или ложно их толку-
ют, - все это несущественно. Жизнь - это пер-
вое и последнее, и жизнь не знает системы, про-
граммы, разума, она существует ради себя са-
мой и благодаря себе самой, и глубокий поря-
док, в котором она осуществляется, можно
лишь видеть и ощущать - и потом, быть может,
129
описать, но не разделять на хорошее и дурное,
правильное и ложное, полезное и желательное.
Поэтому марксизм не есть то, что мы называем
идеей. В нем рассудочно и, следовательно, про-
извольно объединены внешние отличительные
черты и формы двух идей. Такой способ мышле-
ния носит преходящий характер. Он имел влия-
ние, так как каждый народ пользовался этими
понятиями как оружием. Безразлично, понима-
ли ли их или нет. Они действовали потому, что
звук этих слов и сила выражений вызывали веру
во что-то. Во что? Это опять была неизменная
идея собственной жизни, собственной крови.
Марксизм рушится ныне в шумной оргии,
в попытке осуществить себя. <Коммунистичес-
кий манифест>, начиная с 1918 года, совершен-
но так же становится простой литературной до-
стопримечательностью, как Contrat social*, на-
чиная с 1793 года. Истинный, инстинктивный
социализм как выражение старо-прусской сущ-