Бенедикт отразил удар из второй позиции и, ответным выпадом уткнув саблю в грудь противнику, сказал ему:
— Видите, я правильно сделал, что отломил острие рапиры. Без этого ваша рубашка была бы проткнута насквозь вместе с телом.
Майор ничего не ответил, но быстро снова встал в боевую стойку.
Перед ним был опытный боец, уверенный в своих движениях, владевший собой, умевший сочетать вместе с французской живостью хладнокровие человека, отважного и знающего свои силы.
На этот раз Бенедикт, полагая, что пора кончать, остался на месте, спокойно, но угрожающе сдвинул брови, не отводя пристального взгляда, опустив лезвие и все время держась полусогнутым в своей оборонительной позиции. Похоже, на этот раз он решил подождать, но, поскольку все в его поведении оставалось непредсказуемым, он вдруг прыгнул на шаг вперед без подготовки, без вызова, словно ягуар, резко опустил голову и из-под руки противника, внезапно призванного к защите, провел удар, оставивший след на его груди; после этого он тут же отпрыгнул назад и опустил саблю, оказавшуюся в исходном положении.
Разрезанная словно бритвой, рубашка окрасилась кровью.
Секунданты бросились было к ним.
— Не беспокойтесь, — вскричал майор, — ничего нет, простая царапина! Не стану отрицать, что у этого господина рука не легкая.
И он встал в положение к бою.
Однако, несмотря на свою смелость, он колебался. Его поражало это проворство, и он инстинктивно почувствовал ожидающую его очень большую опасность. Сомнений не было, противник сохранял дистанцию и все время оказывался вне досягаемости его сабли, выжидая, когда враг, атакуя, раскроется. Майор понимал, что его противник до сих пор только развлекался, но дуэль подходила к концу и при первой и самой малой ошибке он будет жестоко наказан. В замешательстве не находя обычной опоры о клинок противника, держа свою саблю в руке, он лишался чутья и терял сообразительность.
Все его умение фехтовать было повергнуто в ничто. Этот клинок, с которым ему не удавалось скреститься и который внезапно возникал перед ним, действуя разумно и умело, опытный в такого рода борьбе, парализовал всю его отвагу.
Он нс мог позволить ни одного опрометчивого движения перед врагом, все время находившимся вне дистанции, столь бесстрастным и столь проворным, явно желавшим завершить этот бой как артист, каковым он и был, то есть каким-нибудь блестящим выпадом или же, что казалось невозможным, желал, подобно античному гладиатору, умереть в величественной позе.
Но вот, в отчаянии видя перед собою это красивое тело, эту вызывающую и полную изящества защиту, эту подзадоривающую улыбку на губах, майор почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо, и, не сдержавшись, он процедил сквозь зубы:
— Der ist der Teul'el! («Но это же дьявол!»)
И, сделав прыжок вперед, забыв об острие противника — ведь оно все равно было сломано, — он поднял руку и обрушил на Бенедикта удар саблей со всей силой, но при этом совершил ошибку — подался вперед вслед за рукой.
Подобный удар сабли, если от него не увернуться или его не отразить, должен был рассечь голову, как рассекают яблоко.
Но и на этот раз клинок встретил только пустоту, Бенедикт в легкой и изящной уловке, хорошо известной французским мастерам, опять ушел от него.
В тот же миг зрителям показалось, что вспыхнула молния, рука майора вся покрылась кровью и бессильно повисла вдоль тела. Кисть выронила оружие — теперь саблю поддерживал только темляк, и она повисла острием к земле.
Секунданты поспешили к майору, который, все больше бледнея, тем не менее кивнул своему врагу, улыбнулся и сказал:
— Благодарю вас, сударь; первый раз вы могли проткнуть меня насквозь, а продырявили только рубашку, второй раз вы могли разрезать меня пополам, а я отделался только бритвенным порезом, третий раз вы могли по своему выбору рассечь мне голову или лишить меня руки, а я отделался всего лишь легким ударом. Теперь вам остается сказать мне, сударь, чтобы остаться со мною до конца любезным, по какой причине вы пощадили меня.
— Сударь, — произнес Бенедикт с улыбкой, — однажды, будучи в гостях у господина Фелльнера, бургомистра Франкфурта, я был представлен красавице, прелестной женщине, обожающей своего мужа. Ее зовут госпожой баронессой фон Белов. Получив вашу карточку, я подумал, что эта дама, возможно, ваша родственница, и хотя она, и без того прелестная, в трауре должна была бы стать еще красивее, я не захотел, чтобы подобному расцвету красоты она была бы обязана мне.
Майор посмотрел Бенедикту прямо клико, и, как бы ни владел собой солдат со стальным сердцем, на глазах у него проступили слезы.
— Госпожа фон Белок — мои жена, сударь, — сказал он, — и поверьте, что, где бы вы ее ни встретили отныне, к ее приветствии, обращенном к вам, будет заключаться следующий смысл: «Мой муж глупо искал с нами ссоры, сударь; из любви ко мне вы избавили его от смерти, так будьте же благословенны!» — и она протянет вам руку с такой же благодарностью, с какой я теперь протягиваю вам мою.
Затем, смеясь, он прибавил:
— Извините, что я протягиваю вам левую руку. По вашей вине я не могу дать вам правую.
И на этот раз, хотя рана его коксе не была опасной, майор Фридрих не оттолкнул хирурга.
Мгновенно рукав рубашки у майора был разорван, и стала видна продольная рана, неглубокая, но страшная на вид: она тянулась от дельтовидной мышцы до предплечья.
Хирург пошел смочить полотенце к ледяной коде ручья у подножия скалы и обернул им руку майора. Затем он соединил края раны пластырем.
Все приходили в ужас от того, чем все могло бы обернуться, если бы тот, кто нанес рану, не отдернул саблю к себе, вместо того, что было так легко, ударить ею со всего размаха.
Хирург подбодрил майора, заверив, что тому ничто не помешает этим же вечером уехать во Франкфурт.
Бенедикт предложил свою карету недавнему противнику, но тот, поблагодарив, решил не спешить с отъездом, поскольку ему было любопытно посмотреть, как развернутся события у других дуэлянтов. Он объяснил причину своей задержки тем, что обязан, дабы не нарушать правил учтивости, подождать г-на Георга Клейста.
Господин Георг Клейст, уже по первой дуэли имевший возможность судить о том, с каким человеком он связался, предпочел бы оказаться за двадцать льё от места дуэли, но он сохранил самообладание и, хотя и сильно побледнел, наблюдая за первой схваткой, а еще больше — когда увидел, как перевязывали рану майора, сказал первым:
— Извините, что я беспокою вас, господа, но теперь моя очередь.
— Подчиняюсь вашим приказаниям, — сказал Бенедикт.
— Вы не одеты так, как это полагается человеку, собирающемуся стреляться на пистолетах, — заметил Бенедикту, осмотрев его костюм, полковник Андерсон.
— Честное слово, — ответил Бенедикт, — меня не заботит, каким оружием я буду драться; меня заботит лишь то, чтобы чувствовать себя непринужденно во время дуэли. Вот и все.
— Вы можете, по крайней мере, опять надеть свою куртку и застегнуть ее.
— Уф! Слишком жарко!
— Может быть, нам следовало начать с пистолетов. Дуэль на саблях должна была до крайности натрудить вам руку.
— Моя рука — моя рабыня, дорогой полковник, она знает, что обязана меня слушаться, и вы сейчас посмотрите ее в работе.
— Хотите посмотреть на пистолеты, на которых вы будете стреляться?
— Вы их видели?
— Да.
— Что это за система?
— Дуэльные пистолеты, их взяли напрокат с утра у одного оружейника с Большой площади.
— Двуствольные?
— Нет, одноствольные.
— Позовите моего второго секунданта и проследите за тем, как зарядят оружие.
— Иду.
— Главное, чтобы не выскользнули пули.
— Я сам всажу их в ствол.
— Полковник, — сказали дна прусских офицера, — хотите руководить заряжанием?
— Я пришел для этого. Но, послушайте, как же такое случилось, — сказал полковник Андерсон, — у господина Георга Клейста теперь будет только один секундант?
— Пусть оба эти господина останутся со стороны господина Клейста, — сказал майор, — а я перехожу на сторону господина Бенедикта.
И так как его уже перевязали, он пошел и сел на скалу, давшую название поляне.
— Спасибо, сударь, — с улыбкой сказал Бенедикт, — вы знаете, что мы бьемся не на жизнь, а на смерть.
В это время заряжались пистолеты, и полковник Андерсон, как и обещал, собственноручно вогнал пули в стволы пистолетов.
Бенедикт подошел к майору.
— Итак, — сказал ему тот серьезным тоном, — вы что, его убьете?
— Что вы хотите! С пистолетом не шутят, это ведь не сабля или шпага.
— У вас, должно быть, есть какой-нибудь способ увечить людей, когда вы не хотите нанести им смертельную рану или убить их наповал.
— И все же я не могу не попасть I» пего ради пашет удовольствия. Он цель пойдет распекать на все лады, что я никудышный стрелок.
— Так! Выходит, я наставляю праведника. Спорю, вы что-то задумали.
— Уж конечно, задумал, но нужно, чтобы он сам поступал благоразумно.
— Что же ему нужно делать?
— Ничего, пусть не двигается, это ведь нетрудно.
— Вот они гам закончили.
И в самом деле, секунданты определяли шаги. Отмерив сорок пять шагов, полковник Андерсон отмерил еще с каждой стороны по пятнадцать и в виде барьера, который нельзя было переступать, положил с каждой стороны сабельные ножны, тогда как воткнутые в землю сабли отмечали точки отправления.
— По местам, господа! — крикнули секунданты.
Более всех прочих, несомненно, был увлечен всей этой подготовкой Франц Мюллер. Он первый раз видел, как люди играют жизнью, встав один против другого, и все больше восхищался тем, кто делал это легко и весело.
А ведь тот, кто делал это легко и весело, был Бенедикт, его противник, этот ненавистный француз.
Таким образом, Францу Мюллеру пришлось в душе превозносить и ненавидеть одного и того же человека, и притом одновременно.
Но его восхищение достигло полного восторга, когда, после того как г-н Георг Клейст выбрал себе пистолет, полковник принес другой Бенедикту, а тот за беседой с майором даже не взглянул на оружие и, продолжая болтать с раненым г-ном Фридрихом, пошел и занял свое место.