У ног Девы лежала гирлянда из белых роз, которую она возложила здесь в тот день, когда приходила вместе с Карлом, чтобы поклясться ему вечно его любить и, если он умрет, умереть вместе с ним.
Пришел день, когда нужно было исполнить клятву, и она пришла сказать Деве в похвалу себе, что обещание будет ею сдержано, как если бы это обещание не было кощунственным.
И так как ничего другого она не хотела ей поведать, Елена коротко помолилась, поцеловала благословенные стопы Богоматери и прошла к главному входу в церковь.
В грозовом небе появился просвет. На какой-то миг дождь перестал лить и, словно сквозь два огромных темных глазных века, лазоревое небо выглянуло из двух облаков. Воздух был полон электричества. Гром долго и угрожающе ворчал, а молнии почти беспрерывно бросали голубоватый отсвет на уличную мостовую и на дома.
Елена вышла из церкви.
Ленгарт подлетел со своей каретой, предлагая ей сесть.
— Мне душно, — сказала она, — дайте мне немного пройтись.
— Я поеду за вами, — сказал Ленгарт.
— Если хотите, — ответила она.
Нищие, что всегда стоят на паперти, сбежались к ней; она поискала в кармане, достала оттуда несколько золотых монет, раздала их и пошла дальше.
Те, кто получил деньги, остановились в оцепенении: они решили, что молодая и прекрасная новобрачная просто ошиблась и, думая, что она раздает, как принято, серебряные деньги, на самом деле раздавала золото.
И они отошли потихоньку, опасаясь, что ошибка может выясниться и придется возвращать полученное.
Но вот к ней подошли другие, еще не знавшие о ее странной расточительности, пожелали ей счастливого брака, чего Елена не слушала, и получили такую же милостыню.
Когда она проходила по тем улочкам, что ведут на Саксенхаузенский мост, количество попрошаек удвоилось — сбежалась целая толпа бедняков. Вынув из карманов все золото и раздав его, Елена начала отдавать свои драгоценности, которыми она была увешана, и говорила при этом какой-нибудь матери семейства, немощному старцу, ребенку, не ведавшим о цене того, что они получили:
— Молитесь за нас!
И когда ее спрашивали, за кого молиться, она отвечала:
— Бог нас знает, он поймет, когда вы будете молиться о нас.
Так постепенно она сняла с себя браслеты, серьги, ожерелье, разделив его на три или четыре части, потом один за другим раздала перстни, за исключением обручального кольца, доставшегося ей от матери Карла и полученного ею из рук священника.
И каждый говорил:
— Бедная дама, она сошла с ума!
Однако каждый с эгоизмом бедняков, не задумываясь о том, сошла ли она с ума или нет, брал у нее то, что она давала, и тотчас же уносил, как вор уносит драгоценность, которую ему только что удалось украсть.
Когда она пришла на Саксенхаузенский мост, на ней уже не было ни золота, ни драгоценностей.
Бедная женщина с больным ребенком сидела у подножия статуи Карла Великого. Она протянула к Елене руку.
Елена поискала, что бы ей дать, и, не найдя ничего, сняла с плеч свою кружевную шаль и бросила ей.
— Да что же мне с ней делать? — удивилась бедная женщина.
— Продайте ее, добрая матушка, — ответила Елена, — она стоит тысячу франков.
Бедная женщина сначала подумала, что над ней посмеялись, но, разглядев доставшуюся ей превосходную вещь, она поверила в сказанное Еленой и бросилась бежать в сторону Франкфурта, крича на ходу:
— Господи Боже! Только бы она не обманула!..
Елена подошла к одному из железных колец, вмурованных в мост и свисавших над водой, сняла пояс, завернулась в платье и обвязала пояс вокруг ног. Затем, взобравшись на круглые скамьи, идущие вдоль парапета моста, она подняла глаза к Небу и сказала:
— Господи, ты разлучил нас только для того, чтобы соединить! Благодарю тебя, Господи!
Затем, бросившись в воду, она крикнула:
— Карл, вот я!
На Соборе пробило восемь утра.
В эту самую минуту Бенедикт входил к Елене.
Карл был приготовлен к погребению.
Обе женщины, которым была поручена эта благочестивая забота, молились около кровати, но Елены не было.
Сначала Бенедикт стал оглядываться по сторонам, предполагая, что он увидит ее в каком-нибудь углу, где она могла молиться, стоя на коленях, но, не видя ее нигде, он поинтересовался, куда же она ушла.
Одна из женщин ответила:
— Она вышла час тому назад, сказав, что идет в церковь Нотр-Дам-де-ла-Круа.
— Как она была одета? — спросил Бенедикт. — И… — добавил он с беспокойным предчувствием, — она ничего не сказала, ничего не оставила для меня?
— Это вас зовут господин Бенедикт? — опять заговорила женщина, уже отвечавшая на вопросы молодого человека.
— Да, — сказал он.
— В таком случае, вот вам письмо.
И она передала ему записку, оставленную Еленой на его имя. Бенедикт поспешно развернул ее.
В ней было только несколько строк:
«Мой возлюбленный брат!
Я обещала Карлу перед Божьей Матерью в церкви Нотр-Дам-де-ла-Круа, что не переживу его. Карл умер, и я собираюсь умереть.
Если тело мое найдут, постарайтесь, дорогой Бенедикт, чтобы его положили в тот же гроб, вместе с моим супругом. Для этого я вас и просила, чтобы он был достаточно широк.
Надеюсь, Бог позволит, чтобы я вечно спала рядом с Карлом.
Я оставляю 1000 флоринов тому, кто найдет мое тело, если это будет какой-нибудь лодочник, рыбак, бедный отец семейства. Если же это будет человек, который не сможет или не пожелает получить эти 1000 флоринов, я оставляю ему мое последнее благословение.
Следующий день после смерти Карла — день моей смерти.
Мое последнее прости всем, кто меня любит.
Елена».
Бенедикт дочитывал письмо, когда бледный и промокший Ленгарт появился на пороге, крича:
— Ах, какое несчастье, господин Бенедикт! Госпожа Елена только что бросилась в Майн. Пойдемте, быстрее, пойдемте!
Бенедикт посмотрел вокруг себя, схватил носовой платок, лежавший на кровати и еще весь пропитанный духами и слезами молодой женщины, и ринулся из комнаты.
Карета Ленгарта ожидала у дверей. Бенедикт прыгнул в нее.
— К тебе, — сказал он, — быстро!
Привыкнув подчиняться Бенедикту беспрекословно, Ленгарт погнал лошадей бешеным галопом. Впрочем, его дом стоял на дороге, по которой надо было ехать к реке.
Подъехав к двери, Бенедикт выскочил из кареты, тремя скачками поднялся на второй этаж и открыл дверь:
— Ко мне, Резвун!
Собака понеслась следом за хозяином и одновременно с ним оказалась в карете.
— К реке! — крикнул Бенедикт.
Ленгарт начал понимать: ударом кнута он тронул лошадей с места, и они опять поскакали галопом.
По дороге Бенедикт снял с себя редингот, жилет и рубашку и остался только в панталонах.
Подъехав к берегу реки, он увидел лодочников с крюками, отыскивавших тело Елены.
— Ты видел, как она бросилась к реку? — спросил он у Лен гарта.
— Да, наше превосходительство, — ответил тот.
— Откуда она бросилась?
Лен гарт указал ему место.
— Двадцать флоринов за лодку! — крикнул лодочникам Бенедикт.
Один из них подплыл.
Бенедикт прыгнул в лодку, и за ним туда же устремился Резвун.
Затем, приблизившись к тому месту, где исчезло тело Елены, он поплыл по течению, придерживая Резвуна и заставляя его нюхать носовой платок, который он взял с кровати Карла.
Подплыв к одному месту на реке, Резвун издал мрачный вой.
Бенедикт отпустил его.
Собака рванулась и быстро исчезла в воде.
Через секунду она опять появилась, печально скуля.
— Да, — сказал Бенедикт, — да, она здесь.
И тогда он сам исчез в воде.
Через мгновение он появился над водой, поддерживая за плечо мертвую Елену.
Тело Елены, как она того хотела, заботами Бенедикта положили в гроб вместе с Карлом.
Дали обсохнуть на ней ее свадебному платью, и оно и стало ее саваном.
XLVIПОЖИВЕМ — УВИДИМ
Когда Карл и Елена были отнесены в святую обитель вечного покоя, Бенедикт подумал, что настало время — поскольку для семьи, которой он был предан, он уже более ничего не мог сделать полезного, — Бенедикт, повторяем, подумал, что настало время напомнить Штурму о том, что ему, Бенедикту, завешано исполнить волю Фридриха фон Белова.
Неизменно оставаясь приверженцем условностей, он оделся самым тщательным образом, на маленькой золотой цепочке подвесил к петлице орден Почетного легиона и орден Вельфов и затем объявил о себе у генерала Штурма.
Генерал был у себя и кабинете и приказал, чтобы Бенедикта немедленно пропели к нему.
Увиден его, он приподнялся в кресле, указал на стул и опять сел сам.
Бенедикт отказался от приглашения и остался стоять.
— Сударь, — сказал он генералу, — несчастья в семье Шандрозов, случившиеся одно за другим, предоставляют мне возможность раньше, чем я предполагал, прийти к вам и напомнить, что в свой смертный час Фридрих фон Белов завещал мне святую обязанность: отомстить за него.
Генерал отозвался кивком; Бенедикт ответил ему таким же кивком.
— Ничто теперь не задерживает меня во Франкфурте, кроме желания исполнить последнюю волю моего друга. Вы знаете, какова эта последняя воля, я вам об этом уже говорил. С этого самого момента честь имею быть в вашем распоряжении.
— То есть, сударь, — сказал генерал Штурм, ударив кулаком по письменному столу перед собой, — то есть вы пришли вызвать меня на дуэль?
— Да, сударь, — ответил Бенедикт. — Желания умирающего священны, а воля Фридриха фон Белова была такова, что одному из нас, вам или мне, придется исчезнуть из этого мира. Говорю вам это с тем большим доверием, что знаю: вы смелый человек, сударь, ловкий во всем, что касается физических упражнений, и превосходно владеете шпагой и пистолетом. Я не офицер прусской армии, и вы никоим образом не являетесь моим начальником. Я — француз, вы — пруссак. За нами Йена, за вами Лейпциг; таким образом, мыс вами враги. Все это дает мне надежду, что вы не станете чинить препятствий для исполнения моего желания и что завтра же вы будете столь любезны направить мне двух своих секундантов, они встретятся у меня с моими секундантами от семи до восьми утра, и я буду иметь удовольствие узнать от них час, место и род оружия, какие вам будет угодно выбрать. Мне подойдет любое, сударь, ставьте ваши условия, какие вам будет угодно, делайте так, как найдете лучшим. Надеюсь, вас это устроит.