— Хорошо, поживем — увидим!
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Присутствие пруссаков во Франкфурте и тот террор, что они развязали, не окончился вместе с событиями, о которых мы только что рассказали, но которыми приходится ограничить наше повествование.
Прибавим лишь несколько строк, чтобы завершить наш труд так же, как мы его и начали, страницами, посвященными только политике.
К концу сентября 1866 года стало известно, что город Франкфурт, потеряв свою самостоятельность, свое звание вольного города, свою привилегию быть местом заседания Сейма и, наконец, свои права как составной части Союза, был вынужден присоединиться 8 октября к Прусскому королевству.
Седьмого числа по городу был дан приказ всем домам вывесить прусские флаги, а всем горожанам — проявить большую радость по поводу захвата его прусской короной.
Сумрачный и дождливый день поднимался на следующее утро; ни один дом не вывесил черно-белых флагов, ни один горожанин не прошел по улицам ни весело, ни печально, все окна оставались закрытыми, все двери — запертыми.
Франкфурт можно было принять за мертвый город.
Флаги были видны лишь на казарме, на бирже, на телеграфе и на здании почты.
Только на площади Рёмера собралось триста — четыреста человек — все из предместья Саксенхаузена. Странно было, что каждый из этих людей держал на поводке какую-нибудь собаку: бульдога, сторожевую, спаниеля, легавую, грифона, борзую или пуделя.
Казалось, здесь устроили собачью ярмарку.
Среди толпы двуногих и четвероногих ходил взад и вперед Ленгарт, рассказывая о чудесах, которые он увидел в Париже, и все слушали Ленгарта так, как внимают словам врача или начальника.
Он и руководил этим сборищем своих земляков из Саксенхаузена, и именно он сказал им, причем по секрету, чтобы каждый из них прихватил с собой собаку.
Все люди и собаки устремили глаза на окно, из которого должны были обратиться к ним с заявлением.
Они стояли там с девяти часов утра.
В одиннадцать часов в Императорском зале в Рёмере собрались члены Сената, христианское и еврейское духовенство, преподаватели школ, верхушка администрации, главнокомандующий фон Бойер с офицерским составом гарнизона. Все они должны были присутствовать при вступлении во владение бывшим вольным городом Франкфуртом его милостивого величества короля Пруссии.
Гражданский губернатор, барон Патов, и гражданский комиссар, г-н фон Мадай, вышли из зала заседаний Сената, который ранее служил залом выборов германских императоров, и вошли в Большой зал.
Вслед за несколькими вступительными словами г-н Патов прочел присутствовавшим текст свидетельства о вступлении короля во владение бывшим вольным городом, а затем заявление короля о присоединении города к прусской короне.
Теперь оставалось прочесть то же самое народу.
Окно открылось под шум веселого шепота и насмешливых приветствий жителей Саксенхаузена и под зевоту их собак.
Кроме саксенхаузенцев, площадь занимала (мы забыли об этом сказать) рота 34-го линейного полка и его оркестр.
Господин фон Мадай громким голосом прочел следующий документ:
«Высочайшее и всемогущественное заявление Его Величества короля Пруссии жителям бывшего вольного города
Франкфурта».
То ли голос г-на фон Мадая оказался особенно неприятен слушателям, то ли слова «бывшего вольного города Франкфурта» возбудили их неприязненные чувства, но несколько собак принялись жалобно выть.
Господин фон Мадай подождал, пока восстановится тишина, и продолжил нее так же от имени короля:
«Свидетельством, сегодня обнародованным мною, я присоединяю вас, жители города Франкфурта-на-Майне и подчиненных ему местностей, к моим подданным, вашим соседям и немецким братьям».
Пять-шесть собачьих голосов взвыли it знак протеста по поводу этого присоединения. Господин фон Мадай, казалось, не обратил на это внимания и опять принялся за чтение:
«Путем военного решения вопроса по переустройству нашей общей немецкой родины вы лишены независимости, которой вы пользовались до настоящего времени, и теперь входите в объединение большой страны, население которой близко вам по языку, обычаям и по единству интересов».
Такая новость, пожалуй, не удовлетворила чаяний кое-кого из слушателей: поднялись жалобы, ворчание и даже стенания.
Господин фон Мадай, видимо, понял этот горестный протест:
«Если не без печали вам придется отрываться от прежних связей, которые были вам дороги, я постараюсь уважать эти чувства и принимаю их в качестве гарантии того, что вы сами и ваши дети станете преданно служить мне и моей династии».
Огромный бульдог ответил лаем, но в нем явно соединились мнения трехсот — четырехсот окружавших его сородичей.
Такая реплика вовсе не смутила г-на фон Мадая, и он продолжил:
«Вы должны признать необходимость произведенных действий, ибо, если плоды ожесточенной войны и кровавых побед не будут потеряны для Германии, долг самосохранения и забота о национальных интересах настоятельно требуют, чтобы город Франкфурт был связан с Пруссией — крепко и навсегда».
В эту минуту одна из собак сорвалась с поводка и, несмотря на крики: «Стой, непутевая! Остановите непутевую!» и преследование ее пятью-шестью саксенхаузенскими мальчишками, она исчезла на Еврейской улице.
«И, как говорил блаженной памяти мой отец, — продолжал г-н фон Мадай, — только для блага Германии Пруссия расширила свои владения. Предлагаю вам серьезно это обдумать и, полагаясь на ваше немецкое сознание и право, поклясться мне в верности с такой же искренностью, как это делает мой народ.
Да будет на это воля Господа!
Вильгельм I.
Дано в моем замке Бабельсберг, 3 октября 1866 года».
И г-н фон Мадай добавил, возвышая голос и в манере заключительной речи:
— Да здравствует король Вильгельм Первый! Да здравствует король Пруссии!
И в тот же миг черно-белый флаг взвился на самом высоком шпице Рёмера.
Ни одного звука не последовало в ответ на возглас г-на фон Мадая. Только слышался голос Лен гарта, как будто он занимался дрессировкой собак:
— А теперь, мои собачки, теперь, когда вы имеете честь стать прусскими собаками, кричите: «Да здравствует король Пруссии!»
Тогда каждый из хозяев придавил хвост, лапу или ухо своей собаке, и страшный вой и визг, от самых высоких нот до более низких тонов, раздались с такой силой, что только прусский гимн «Хвала тебе в венце победном!» в исполнении музыкантов 34-го полка смог заглушить собачий концерт.
Вот таким образом вольный город Франкфурт был присоединен к Прусскому королевству.
Многое сметали на живую нитку, но не сшили!
ЭПИЛОГ
Пятого июня 1867 года изящно одетый молодой человек двадцати шести — двадцати семи лет, в петлице которого красовалась полукрасная, полуголубая с белым лента, допивал чашку шоколада в кафе Прево на углу бульвара и улицы Пуасоньер.
Он спросил себе газету «Знамя».
Официант два раза попросил повторить название газеты, и так как в заведении ее не оказалось, он вышел, купил ее на бульваре и принес посетителю.
Тот быстро пробежался взглядом по газете — ясно было, что он искал статью, о существовании которой ему уже было известно.
Наконец его глаза остановились на следующих строках:
«Сегодня, в среду, 5 июня, король Пруссии приезжает в Париж.
Вот полный список лиц, сопровождающих Его Величество:
г-н фон Бисмарк,
генерал фон Мольтке,
граф Пуклер, обер-гофмейстер двора,
генерал фон Тресков,
граф фон Гольц, бригадный генерал,
граф фон Легендорф, флигель-адъютант короля,
генерал барон Ахилл Штурм…
Безусловно, молодой человек увидел все, что ему надо было, ибо он не стал продолжать своих изысканий по поводу лиц, сопровождавших его величество. Однако он попытался выяснить время прибытия короля Вильгельма и выяснил, что это произойдет в четверть пятого, на Северном вокзале.
Вскоре молодой человек взял карету и отправился занять место на пути, по которому король должен был проследовать в Тюильри.
Королевское шествие опоздало на несколько минут.
Наш молодой человек ждал на углу бульвара Маджента, потом он поехал вслед за кортежем и проводил его до Тюильри, в особенности пристально рассматривая карету, где находились генерал фон Тресков, граф фон Гольц и генерал Ахилл Штурм.
Их карета въехала во двор Тюильри вместе с каретой прусского короля, но выехала оттуда почти тотчас же и вместе с теми тремя генералами, что в ней были, направилась в гостиницу «Лувр».
Там все трое вышли; они явно хотели остановиться по соседству с Тюильри, где находился их государь.
Молодой человек тоже вышел из кареты и смог увидеть, как каждого из них в сопровождении служителей гостиницы развели по номерам.
Какое-то время он еще подождал, но ни один из генералов больше не показался.
Тогда молодой человек опять сел в карету и исчез за углом улицы Пирамид. Он узнал все, что ему было нужно.
На следующий день тот же молодой человек, куря сигарету, около одиннадцати часов утра прогуливался перед кафе, примыкавшим к гостинице «Лувр» и носившим то же название.
Через десять минут он убедился, что ожидание его было не напрасным.
Генерал Штурм вышел из гостиницы «Лувр», сел за один из мраморных столиков, расставленных у окна, и попросил чашку кофе и рюмку водки.
Все это происходило как раз напротив места, где были казармы зуавов.
Бенедикт вошел в казарму и через минуту вышел оттуда в сопровождении двух офицеров.
Он подвел их к окну и показал на генерала Штурма.
— Господа, — сказал он, — вот прусский генерал, к которому у меня есть дело, достаточно серьезное для того, чтобы один из нас двоих был убит на месте дуэли. Я обратился к вам с тем, чтобы попросить о любезности стать моими секундантами, поскольку вы офицеры, поскольку вы не знаете меня, как не знаете и моего противника, и потому не станете проявлять ни к нему, ни ко мне никакой предупредительности, обычной для тех светских людей, кому доводится быть секундантами на дуэли. Сейчас мы войдем, сядем за его столик, я выскажу ему свои претензии, и вы сами увидите, серьезно ли наше дело и есть