– Ничего, – великодушно ответил я, – надеюсь, ждать придется не до глубокой ночи.
– Пойдемте, я вас накормлю ужином, – предложила она.
От ужина я отказался, а выпить чаю с тортом согласился с превеликим удовольствием. Истомина усадила меня в той же гостиной, в которой мы беседовали с ней в прошлый раз, поставила на стол торт, конфеты и всякие другие вкусности и отправилась на кухню заваривать чай. Интересно, а где ее муж? В моем кондуите указано, что он наличествует, а я здесь уже во второй раз и никакого мужа не наблюдаю. Может, разошлись? Если бы, не приведи господи, он умер, у меня были бы сведения из паспортного стола. Стало быть, жив.
Я оглядывал комнату и вспоминал затертое выражение «остатки былой роскоши». Видно, что в этом доме когда-то был достаток, но эти времена давно прошли. Мебель, бывшая дорогой и модной в восьмидесятые годы, во времена моего детства, устарела не только морально, но и физически, хотя мой хозяйственный глаз углядел старательные попытки сохранить ее товарный вид. Все в этой комнате было идеально чистым, сверкающим и отполированным, любовно ухоженным, но – увы – старым. Это вполне соответствовало тому, что сказала мне Светка Безрядина: Истомина была одно время очень известной, популярной, но давно уже ничего не пишет. Иными словами, когда-то деньги в семье водились, и весьма приличные, но теперь Майя Витальевна живет более чем скромно. Конечно, для нее те пять тысяч евро, которые принес ей в конвертике Клюев, – это не кот начхал, поэтому она и контракт внимательно не прочла, и данные издательства не записала. Какая разница при таких-то деньжищах?
Скрипнула дверь, медленно открылась, в комнате появилась сначала голова, а затем и туловище дряхлого старика, опирающегося на палку. Это еще кто? Не муж – это точно, я помню, что он ровесник Майи Витальевны, а этому деду лет девяносто, если не больше. Дед молча проковылял к столу и начал пристально вглядываться в вазочки и тарелки. Протянул трясущуюся руку, жадно схватил горсть шоколадных конфет и сунул в отвисающий карман просторной домашней вязаной кофты. Потом наконец соизволил остановить свой взор на мне.
– Украду конфетку, пока Майка не видит, – сообщил он мне с видом заговорщика. – А то она ругаться будет. Она их для себя покупает, мне не дает, а я ворую.
Он захихикал, продолжая буравить меня глазками из-за толстых стекол очков.
– Наверное, вам нельзя сладкого, – предположил я. – У вас диабет?
– У меня? Хи-хи-хи… С чего это у меня будет диабет? Нет у меня никакого диабета.
– Может, какая-то другая болезнь, при которой сладкого нельзя?
– Еще чего. Нет у меня никаких болезней. Я еще их всех переживу! Просто Майка жадная, она все вкусненькое покупает только для себя и своего Женьки, а мне ничего не дает, голодом морит. Надеется, что я сдохну. Но я не таков!
Он попытался гордо выпрямиться, для чего оперся на палку двумя руками, не сводя при этом алчно блестящих глаз от блюда с нарезанными кусками домашнего торта. Так, появился «свой Женька», стало быть, муж, Евгений Николаевич Чаинов, как гласят записи в моем кондуите. А вы-то кто, уважаемый? Не иначе, отец Майи Витальевны. Во всяком случае, по возрасту подходит.
– А ты кто таков? – спросил меня дед. – Ученик Майкин? Рукопись принес?
– Нет, я из милиции, участковый.
– О! Вот это дело! Это очень хорошо, очень! Майка – воровка, ее давно пора к ногтю…
– Дядя Жора!
Истомина буквально ворвалась в комнату, держа в одной руке большой чайник с кипятком, в другой – красивый заварочный чайник. Лицо ее было одновременно негодующим и почему-то испуганным.
Дед, названный дядей Жорой, пригнулся, втянул голову в плечи и затравленно посмотрел на нее.
– Только не бей меня, Маечка, девочка моя дорогая, – залепетал он, шаркая мимо нее к двери, – я ничего такого не сделал, я только вышел вот поздороваться с молодым человеком, все-таки гость в доме, надо быть вежливым… Я пошел к себе, я пошел… Уже ушел.
Истомина грохнула чайниками об стол и закрыла лицо руками. Я деликатно молчал. Пауза затягивалась и становилась тягостной. Наконец хозяйка дома подняла голову и с вызовом посмотрела мне в глаза.
– Я знаю, что он вам сказал, и примерно представляю, что вы подумали. Пойдемте.
– Куда?
– Пойдемте, – настойчиво повторила Майя Витальевна. – Лучше увидеть самому, чем слушать мои объяснения и не верить им.
Она направилась в коридор, и я послушно последовал за ней. Мы вошли в другую комнату, где в глубоком мягком кресле восседал дядя Жора с телевизионным пультом в руке. Напротив него стоял дорогой телевизор с большим экраном, и старик деловито переключал программы в поисках того, что ему интересно.
Я обвел глазами комнату и обомлел. Помимо кресла и телевизора здесь стояла широкая кровать, аккуратно застеленная и накрытая золотистым шелковым покрывалом, шкаф для одежды, небольшой диванчик с подушками и шерстяным пледом и два стола. Один – маленький, изящный – стоял в изголовье кровати, на нем телефон, лампа-ночник, стеклянный кувшин с водой, стакан и куча склянок и упаковок с лекарствами, одним словом, это был типичный прикроватный столик не очень здорового человека. А вот большой стол, расположенный рядом с креслом, поразил мое воображение напрочь: он весь был уставлен большими и маленькими вазочками с конфетами, халвой, зефиром, пастилой, печеньем разных сортов. На отдельной тарелке лежали несколько изрядных кусков того самого торта, на который с таким вожделением глядел старик, находясь в гостиной. Надо признать, на том столе, за которым меня собирались поить чаем, разнообразие десертов было не столь изобильным, как здесь, у дяди Жоры. И комната эта была не тесной, и шторы на окнах – дорогими, а уж про мебель я вообще молчу. Даже мне, человеку, далекому от дизайнерских изысков, и то было понятно, что эту комнату обставляли не так давно и не жалея денег.
Истомина стояла рядом, испытующе глядя на меня. А дед, казалось, не обращал на нас ни малейшего внимания, продолжая щелкать пультом и перескакивая с программы на программу.
– Смотрите сюда, – требовательно произнесла она, открывая платяной шкаф и доставая с полки деревянную шкатулку.
Дядя Жора, однако, не настолько был увлечен телевизором, чтобы не заметить этого.
– Зачем ты это трогаешь? – завопил он. – Ты у меня и так все украла, это мое последнее, на похороны отложено. Вот товарищ из милиции, я при нем официально заявляю: ты воровка, ты все у меня украла, оставила нищим и бездомным. У меня было всё! А теперь у меня ничего нет!
Я думал, у меня барабанные перепонки лопнут. Истомина же, казалось, ничего не слышала. Она открыла шкатулку и достала оттуда сберкнижку и пачку долларов.
– Вот, пересчитайте. И посмотрите, сколько лежит на счете.
– Да зачем мне это считать? – рассердился я.
Не хватало мне еще влезать в эту семейную дрязгу.
– Пересчитайте, – твердо повторила она.
Я покорно подчинился. Две тысячи долларов. Открыл сберкнижку и посмотрел сумму.
– Обратите внимание на дату последнего вклада, – велела Истомина.
– Зачем?
– Я объясню. Чтобы не было недоразумений.
Я посмотрел. Последний раз деньги на счет вносились четыре месяца назад. Я сложил деньги и книжку в шкатулку, которую Майя Витальевна снова убрала в шкаф.
– Что это вы там считаете? – требовательно вопросил дед.
– Мы считаем деньги, – холодно и слегка раздраженно ответила она.
– Какие деньги?
– Твои, дядя Жора. Твои деньги. И смотрим твою сберкнижку.
– Что ты там можешь считать? – снова начал кричать он. – Откуда там деньги? Там ничего нет, у меня же все украли. Ты и украла. Ты меня всего обокрала, положила в шкатулку какие-то бумажки и всем показываешь, как будто это деньги. Кого ты хочешь обмануть? Милицию? Не выйдет!
Майя Витальевна тронула меня за руку, и мы молча вышли. Оказавшись снова в гостиной, она тяжело села на стул и обхватила голову руками.
– Что это был за спектакль, Майя Витальевна? К чему все это?
– Дядя Жора – брат моей мамы, он совсем одинокий, у него никого нет, кроме меня. Жена умерла давно, детей не было. У меня есть младшая сестра, она живет в Канаде с мужем, наши родители уехали к ней, вот и получилось, что я – единственная дядина родственница. Он уже очень стар, ему девяносто четыре года, он не может жить один, и мы с мужем взяли его сюда. Дядину квартиру мы сдаем за пятьсот долларов в месяц, все деньги я кладу на его счет в Сбербанке. Не каждый месяц, конечно. Как поднакопится приличная сумма, которую уже страшно хранить дома, – так иду в банк. В последний раз я относила деньги четыре месяца назад. Плата за последние четыре месяца лежит в шкатулке, вы сами видели и считали. Из этих денег я не беру ни копейки, понимаете? Ни копейки! – а ее голосе зазвучало отчаяние. – Я содержу дядю Жору полностью за свой счет. Не думайте, я не считаю это подвигом, это нормально, потому что он всю жизнь был очень близок к нашей семье, он всегда очень меня любил, и я его тоже любила. Он много для меня делал, и я ему всегда буду благодарна за это. Мне не в тягость за ним ухаживать, мне не жалко кормить его и покупать ему лекарства, просто мне очень обидно, когда он каждому встречному начинает рассказывать, как я его обокрала, лишила его квартиры, денег, в общем, всего. Люди же могут поверить, понимаете? У него старческий маразм, сенильное слабоумие, но тот, кто никогда с этим не сталкивался, просто не может себе представить, что эти слова могут быть неправдой. Люди, особенно молодые, которые мало сталкивались с глубокой старостью, начинают думать, что я действительно повела себя непорядочно и что дядя Жора говорит правду.
– Успокойтесь, – мне было отчаянно жаль эту женщину, и я старался говорить как можно мягче и теплее, – успокойтесь, Майя Витальевна, я постоянно имею дело со стариками. Некоторые из них интеллектуально сохранны, некоторые страдают склерозом, а есть и такие, как ваш дядя. Я знаю, как это бывает. Можете быть уверены: в вашей порядочности я не сомневаюсь.