– Стало быть, три дня у нас… – задумчиво проговорил тер-Андраник. – Теперь остаётся решить, дожидаться ли нам Абаса с войском или же идти немедля на арабов, надеясь, что тот не запоздает.
– Святой отец, я – Паргев, – взял слово всё тот же крестьянин в арабском халате. – Это Мартирос, Езрас, Вазген, Вардан и Арташ, – он указал на своих товарищей.
– Нас люди выбрали говорить за них, и не потому, что у нас отцы в ишханах ходили, – продолжил Паргев. – Так я тебе, святой отец, вот что скажу: мы уж довольно ждали, пока царевичи да князья подойдут и магометан погонят, заждались уж так, что не хочется больше. Я, Паргев, сыновей на княжеских воинах схоронил, да и ладно б сыновей – жену и дочерей трёх тоже схоронил, пока магометане по деревням что хотели делали… Так вот, мы не помирать зазря пришли, но и ждать, пока опять зима наступит, не хотим. Потому пойдём на араба и ударим, помолясь, а там – Бог поможет…
– Довольно, добрый Паргев, – прервал его тер-Андраник. – Твоя боль мне близка, как и твои слова. Есть ли иные мнения?
Мартирос, Езрас, Вазген, Вардан, Арташ, Саак Геларкуни, Ерванд Кюрикян, Мушег Мамиконеан, шестеро советников сказали своё слово. Каждый говорил в меру своего умения и в пределах своего красноречия, но от сердца. Были и те, кто возражал Паргеву, но в главном все оказались согласны: ждать Абаса здесь нельзя. Потому завтрашний день объявили последним днём сборов, а после же – выступать на арабов. Остановиться решили за холмами в виду острова, но скрытно от арабского лагеря и потянуть, если удастся, время до прихода подмоги.
Когда, наконец, этот совет закончился, Ингвар уже едва ли не лишался чувств от голода. Князь Саак позвал прибывших поужинать, и в душе у северянина началось уже истинное ликование. Он не говорил и даже не слушал, о чём говорят другие, он сперва жадно налегал на хлеб и сушёное мясо, нарезанное ломтями, а потом почуял дивный запах рыбы. Как давно он не ел рыбы!
– Рыба ишхан, – гордо сказал Саак. – Только что выловили, для вас именно!
Запечённая на углях с хрустящей корочкой, рыба оказалась изумительной, Ингвар тотчас простил князю Сааку длительное тягостное ожидание и даже поднял за него тост. Но чем ближе был конец трапезы, тем серьёзнее становился варяг, словно вспоминая что-то. Когда ужин завершился и настал черёд расходиться на ночёвку, северянин, слегка помедлив на пороге княжеского шатра, догнал тер-Андраника.
– Отче, крести меня завтра, – сказал он ему, слегка запинаясь от волнения.
Тер-Андраник спокойно кивнул:
– Хорошо, ближе к вечеру, – затем глубоко втянул холодный ночной воздух и добавил: – Доброй ночи!
Ингвар добрёл до палатки, которую для них где-то раздобыл Саркис, зарылся в овчину и заснул таким крепким сном, что многие уже крещёные праведники ему бы позавидовали. Весь следующий день войско готовилось к походу, а северянин готовился к свершению таинства. Тер-Андраник хотел крестить варяга в церкви, но тот настоял, чтобы таинство было совершено прямо в водах озера. Помня, как долго молодой человек медлил и какая перемена произошла с ним здесь, тер-Андраник не стал спорить и согласился. Саркис с утра проводил с другом беседы о сути таинства, о рождении свыше от воды и Духа, о решении быть с Богом и о других вещах, которые Ингвар уже давно знал и множество раз обдумал за месяцы колебаний. Нового нательного креста искать не стали – оставили Ваганов, но чистую белую рубаху раздобыли. Тер-Андраник испытывал соблазн превратить крещение язычника в торжественное действо, призванное поднять боевой дух их малого воинства, но сразу же от этой мысли отказался. Позвали только Саркиса, Вараздата да Айка.
Вечер был прохладный, но солнечный, огромный огненный шар опускался за серо-синие холмы, зажигая зелёные волны Севана и играя на блестящих рукоятях мечей и застёжках плащей пришедших. Ингвар глядел на солнце, как зачарованный, никогда, ему казалось, он не видел подобного. Даже утопающее в раскалённых крышах и куполах солнце Константинополя не могло с этим сравниться. Ингвар знал, что, сколько бы ему ни отмерено было ещё прожить, этот день он будет помнить до самого конца.
Тер-Андраник начал таинство, Ингвару как взрослому разрешили обойтись без восприемника. Охрипшим и срывающимся от волнения голосом северянин произносил «Отче наш», отрекался от Сатаны, дел и коварств его, трижды преклонял колена и после уже твёрдо вслед за тер-Андраником повторял:
– И обращусь к свету Богопознания!
К свету! Богопознания. Кажется, в этих словах и заключалось всё, что было нужно ему в те мрачные дни, когда он, точно лишённый дара зрения, натыкался на каждый угол на своём пути, набивая больные шишки… Теперь же – к свету! Богопознания.
Когда настал черёд для погружения, у Ингвара вновь захватило дух. Ветер надувал, словно парус, рубаху у него на спине; северянин пошёл вслед за священником в ледяную воду; галька врезалась в ступни; вода поначалу казалась обжигающе холодной, но варягу не привыкать, да и с каждым новым шагом становилось проще.
И вот Ингвар, наконец, услышал слова:
– Крещается раб Божий…
На голову ему легла рука тер-Андраника и властно послала вниз.
– Во имя Отца!
Ингвар окунулся и вынырнул, череп ломило от холода, мир словно в тысячу раз сильнее насытился красками.
– И Сына!
Снова с головой вводу.
– И Святого Духа!
На третий раз вода уже словно согревала Ингвара, он хрипло дышал всей грудью.
– Аминь!
Оставшаяся часть таинства прошла для Ингвара как в тумане, он то горячо молился Богу, то думал о своём, о грядущей битве, об Ануш, об отце и доме. Солнце село, оставив после себя лишь синие сумерки.
– Мир тебе, спасённый Богом! Мир тебе, помазанник Божий!
Тер-Андраник закрыл пузырёк с миром и с улыбкой обнял нового христианина.
– День ушёл, а с ним и твоя прежняя жизнь. Для греха ты умер, помни об этом.
На шее у Ингвара висел крест, а в руке он держал шнурок с молотом Тора.
– Брось в озеро, – махнул тер-Андраник.
Ингвар отдёрнул руку.
– Отца подарок.
Тер-Андраник долго и пристально смотрел Ингвару в глаза и ничего не говорил, затем перекрестился и вздохнул:
– Тогда носи. Не как знак твоих прежних богов – они для тебя тоже мертвы. Как память об отце носи, греха в том не будет.
Затем все остальные принялись поздравлять новокрещённого, стыдливо замечая, что подарков из-за внезапности случая у них не нашлось. Вопреки традиции, тер-Андраник предложил и обычную для таких событий праздничную трапезу перенести.
– Скоро в бой, попостимся сегодня. Ну или выспитесь хотя бы.
И все разошлись. Ингвар медленно шёл к палатке; он не мог в точности сказать, изменилось ли что-нибудь в его жизни, но на душе было очень спокойно. Зайдя под полог и скинув плащ, северянин задумчиво запустил руку за пазуху, пощупал крест, а потом заветный мешочек. Наверное, лучшего времени, чтобы прочитать эту украденную страницу, давно уже ставшую для Ингвара тайным посланием свыше, не придумаешь. Ингвар снял шнурок с шеи, достал нож и сковырнул железные спайки. Затем порылся в вещах Саркиса и отыскал там огарок свечи, установил, зажёг. Осторожно развернул лист и поднёс ближе к свету.
Ингвар вглядывался в буквы и никак не мог понять, что же там написано. Буквы оказались не такими, какие он привык читать в ромейских книгах, хотя и схожими внешне. После длительных бесплодных попыток прочитать написанное северянин задул свечу, откинулся на своё ложе и расхохотался. Вот так шутка, всё это время он таскал на шее эти самые слова, думая что приближается к возможности их прочесть, почувствовать, что годы, прошедшие с того дня в библиотеке у Николя, прошли не зря… А оказалось, что он не приблизился к желаемому и на шаг. Вернее, только на шаг-то, может, один и приблизился, а до цели ещё не меньше сотни.
Поняв, что уснуть ему так просто не удастся, Ингвар вновь надел плащ, обулся и отправился на поиски тер-Андраника. Священник отыскался без труда – он в своей платке читал при свече, судя по всему, Священное Писание. Когда к нему просунулся Ингвар, священник оторвался от текста, бровь его, по обыкновению, удивлённо поднялась вверх:
– Только не говори, что ты передумал, раскрестить назад я тебя не смогу, – усмехнулся он.
– Для такого я б нашёл священника посговорчивее, – ответил Ингвар и протянул тер-Андранику измусоленный листок. – Я вот зачем.
Тер-Андраник сразу понял, о чём речь.
– А, решился-таки…
– Решился, да прочесть не могу.
Священник взглянул на текст, долго хмурился, шевелил губами, но затем покачал головой и протянул пергамент обратно Ингвару.
– Увы, я тебе тут не помощник.
Ингвар растерянно молчал.
– На этом языке пишут ромеи, но те, что живут западнее, это язык римских епископов, и, к своему стыду, я не читаю на нём.
– Совсем? – с надеждой спросил Ингвар.
– Некогда в библиотеках Константинополя я учил его, но, признаюсь, без должного усердия. Поэтому написанное здесь для меня такая же тайна, как и для тебя. Но совет дать могу: будешь в Севанаванке, отыщи там отца Нерсеса, он всю жизнь посвятил чтению, и, думаю, нет в мире языка, на котором он не мог бы связать двух слов. Он поможет.
Ингвар разочарованно кивнул.
– Жаль, я надеялся, это станет знаменательным завершением дня.
– Самое главное в твоём дне уже случилось, а может, и в жизни. Что же до знамений – за большие знамения и спрос большой. Иди-ка спать.
На следующий день войско выступило в поход. Двигались быстро, обоза почти не было. Погода стояла хорошая, на солнце блестели наконечники копий, кольчуги, пестрели взятые у арабов халаты, трепетали на ветру стяги дома Хайказун. Жара на севанских берегах – дело нечастое, но и холода уже остались в прошлом, для сечи – лучше некуда. Никто из идущих на битву не имел заблуждений насчёт врага. Он силён, превосходит числом и готовится праздновать победу. Они шли на битву, чтобы испортить ему праздник. Может быть, кто-то и мог равнодушно наблюдать за танцами чужаков на земле, где облупленные каменные кресты ещё прикрывают могилы их предков, но не они. Многие из этих людей шли биться, чтобы защитить оставшихся где-то в безопасных горах жён, детей, сестёр; а многие уже их потеряли и теперь в сердцах своих хранили только ненависть и холодное безразличие к своей собственной участи. Молебны были отслужены, молитвы спеты, теперь близился час крови и мести. Ингвар покачивался в седле и думал, что теперь он и сам стал одним из этих «взявших меч» христиан.