Шли с остановками, торопиться смысла не было, дабы не оказаться в виду вражеского лагеря засветло. Место для ближайшей ночёвки знали заранее – за холмами в паре тысяч шагов от арабских огней; ночевали без костров, чтобы не привлекать внимания. Высланные раньше соглядатаи, возвращаясь, сообщали, что арабы укрепили лагерь и что внутри немало пленных – будущий товар на невольничьих рынках.
Посовещавшись, тер-Андраник, князь Саак и Ерванд Кюрикян отправили сотню лучников обойти арабов с запада, остальным же приказали ждать и готовиться к удару; ждать тихо, не выдавая себя. Абаса не было. Ни передовых отрядов, ни гонцов – никого. О предательстве не говорили, но не думать об этом было уже невозможно, да и от горькой правды не спрячешься. Царевич мог стать царём, и для этого ему просто нужно немного опоздать к битве. Но всё же попробовать потянуть время стоило.
– На вашу удачу, я тоже здесь, – сказал тер-Андраник. – Завтра я отправлюсь на знакомство с Нсыром и предложу ему переговоры.
– Без царя? – беспокойно спросил Ерванд.
– От имени царя. Он простит.
– И что ты ему скажешь? – Вараздат теребил краешек плаща. – Туфлю поцелуешь заместо государя?
Саак Хайказун невесело усмехнулся.
– Предложу сдачу, только и всего, – продолжил тер-Андраник. – От имени царя. Но попрошу и кое-что взамен – отпустить пленных.
– Так они и послушают, – поморщился Вараздат. – Это ж львиная доля их добычи, они за них уйму серебра выручат где-нибудь в Мараге или Тхписе…
– Верно, – священник не дал ему закончить. – Поэтому он попытается нас обмануть. Я скажу ему, что в случае отказа Ашот Еркат будет биться, а как бьётся Ашот Еркат, Нсыр уже, поди, наслышан. Царь проиграет, но жизнь свою продаст дорого. Искушение обойтись без боя будет слишком велико, но едва ли сильнее, чем жадность, поэтому Нсыр попробует нас надуть, и тут-то мы и выторгуем у него день-другой.
– Э, как всё просто! – присвистнул Вараздат.
– Непросто, но и пути другого у нас нет, – ответил за священника Ерванд Кюрикян.
– А то, что ты придёшь не с острова, а с другой стороны, их не насторожит? – спросил князь Саак.
Все закивали.
– Ждал этого вопроса, но в том-то и дело, что меня арабы знают, и хоть Нсыр человек новый здесь, наверняка найдётся хоть один, который подтвердит, что мои слова – не просто пыль.
На том и порешили. Это была соломинка, но как не ухватиться за неё в таком положении. Над озером взошла полная луна, это значит – скоро Пасха.
Ингвар слушал этот разговор хмуро, и, когда все закончили, он догнал священника, в сердцах схватил его за локоть и выпалил:
– Тебя убьют там, не ходи!
Тер-Андраник криво улыбнулся, двинул бровью и снял с локтя руку Ингвара.
– Сынок, обернись, нас и так всех скоро перебьют.
Повисло молчание, затем тер-Андраник овладел собой и прибавил уже своим обычным спокойным голосом:
– Это моя чаша, и я её выпью до дна. За меня не беспокойся, я ведь не пытался вырвать у тебя твою.
* * *
Наутро тер-Андраник пешком отправился к белеющим арабским шатрам; в пыльной затёртой рясе, с седыми взлохмаченными волосами он выглядел совсем как монах-паломник, не ведающий в жизни ничего, кроме утреннего и вечернего молитвенного правила. Оружия он не взял, как и всегда, кроме спрятанной за голенище сапога плети, мало ли верхом возвращаться придётся. Если вообще придётся, положа руку на сердце, тер-Андраник этого не знал. Если замысел провалится и Нсыр на переговоры не пойдёт, то голову священника ещё до заката насадят на копьё и воткнут его в гальку на севанском берегу или же отправят в подарок царю на остров.
Тер-Андраника беспокоило отсутствие вестей от царя. Священник кинул взгляд в сторону озера, из голубых глубин которого, точно горб гигантского морского чудища, торчал остров, а на самой его верхушке – монастырские стены. Царь там, сидит за стенами и носа не кажет; тер-Андраник, уходя, велел следить за любым шевелением на острове и в любой момент готовиться навести у арабов шороху. Бить решили всеми силами, потому как в запасе оставлять попросту некого, бить сначала пешими, разобраться оборонительными кольями и преградами, расчистить дорогу для конницы. А там уж дело за всадниками князя Саака.
Ветер с озера развевал полы рясы, пробирая до мурашек. «Здесь всё похоже на дом всё-таки», – сумбурно думал тер-Андраник. Похоже на берег Вана, озера его детства. Хорошо, что увидел его ещё раз, и зимой, как хотелось, вернее сказать, ранней весной, но когда мир ещё оставался зимним, холодным, с пронизывающим ветром… Как во времена Айка-прародителя, когда он привёл их народ в эти края. Было ли тогда холодно? Тер-Андранику с детства хотелось верить, что да, потому что не могло его воображение нарисовать картины величественнее, чем заледеневшие холмы, стеклянная гладь озера и три сотни семей, которые станут его, Андраника, предками, и язык их будет звучать по всем горам и равнинам, меж всех окрестных морей… Но теперь он, одинокий священник, идёт говорить с арабами, униженно просить и умолять об отсрочке всё на той же земле, где все ещё веками живут потомки Айка. Тер-Андраник почувствовал себя старым, он отгонял от себя эту мысль, но он чувствовал это с самого известия о смерти Ани. Его Ани. Он много упустил в её жизни, утешал себя, что хотя бы Саркис всё же подле него, старший сын всё-таки, а дочь – успеется, он ведь любит её и жениха ей доброго найдёт… Но теперь она мертва, а он, отец её, стар. Упущено время. Вспоминал тер-Андраник и белое, землистое лицо Азата, когда тому сказали о смерти Ани. В душе священник надеялся, что строптивая дочь примет предложение парня, но неволить не хотел её… Хороший ведь парень, как бы не погиб теперь с тоски или от дурости… Разрозненные мысли кружили в голове, пока ноги отбивали шаг по сухой прошлогодней траве, а навершия арабских шатров становились вё ближе. Что сказать Нсыру, тер-Андраник знал, хотя и не был уверен, доберётся ли до него.
На краю вражеского лагеря дозорные заметили бредущую в их сторону фигуру, тер-Андраник отсчитывал про себя удары сердца, и вот, под его ногами в траву зарылась арабская стрела. Это было предупреждение. Священник вскинул руки вверх и крикнул по-арабски что есть силы:
– Я хочу говорить с востиканом!
Затем он подождал на месте и осторожно сделал шаг вперёд, ещё одной стрелы не последовало, и он двинулся дальше. Люди за прикопанными в земле кольями становились всё отчетливее: бороды, шлемы с тюрбанами, натянутые луки, и вот тер-Андраник подошёл вплотную.
– Ты кто такой? – спросил один из стражей, широкий малый с изрытым оспинами лицом.
– Царь Ашот Еркат прислал, говорить от его имени.
– Ты похож на проходимца, – с сомнением сказал рябой.
– Тогда убей меня прямо здесь и посмотри, что будет.
– Да ничего не будет, – хмыкнул рябой, а тер-Андраник улыбнулся внутри себя его проницательности.
– Отыщи кого-нибудь поважнее, чем голодранец, которому и осла с мешком пшеницы не доверят, и он тебе скажет, кто я такой, – с вызовом ответил тер-Андраник вслух.
Рябой по-прежнему не доверял, но его товарищ, худощавый парнишка, почти мальчик, украдкой ткнул его в бок со словами:
– Да пусти ты его, может, нам ещё спасибо скажут… Я отведу.
Совет юноши перевесил, и тер-Андранику знаком показали перебираться. Когда он оказался по ту сторону сколоченных вместе заострённых кольев, его обыскали, но ничего, кроме плети, не нашли. Рябой повертел её в руках и сунул обратно священнику, обороняться ей здесь от толпы хорошо вооружённых людей было бесполезно, тем более божьему человеку.
Юнец повел тер-Андраника по лагерю меж обычных шатров и палаток, обычный лагерь, почти знакомый даже, только речь отовсюду звучала чужая. Шатры стояли беспорядочно: кое-где очень кучно, а местами с большими зазорами, холмы, на которых располагался лагерь, дробили его на части, а кусты и деревца мешали обзору. По правую руку тер-Андраник по-прежнему видел озеро, а слева, когда они поднимались на пригорки, виднелись загоны – иначе было не сказать – для пленных. Мужчины, женщины, дети и даже старики – своя цена, в конце концов, найдётся каждому. Некоторых держали и просто так, они сидели на земле, кто связанный, кто в колодках; надзирателей, казалось, немного, но и возможностей для побега тоже. Священник смотрел на пленников с грустью, даже если в грядущей битве удача улыбнётся христианам – большую часть этих людей всё равно перебьют.
Шатёр Нсыра с золотым навершием и увитыми цветным плетением шёлковыми пологами возвышался над всем лагерем. Его было видно отовсюду, и пока тер-Андраник и его провожатый петляли меж палаток попроще, священник не отрываясь смотрел вверх, словно желая взглядом проникнуть через ткань и время и узнать, что ждёт его там, внутри. Прежде чем они достигли цели, тер-Андраника передавали от одного спутника к другому, и каждый новый спутник оказывался кем-то всё более высокопоставленным и влиятельным и подводил священника всё ближе к шатру, но внутрь его провести не мог. По дороге священник молчал, делая вид, что языка он не знает, от греха подальше. Наконец им удалось поймать статного араба с красивой ухоженной бородой, без кольчуги и без оружия, тот смерил священника пытливым взглядом и спросил:
– О чём тебя прислали говорить?
Тер-Андраник узнал этого человека – Собук, Юсуфов гулям; значит, Нсыр не побрезговал людьми прежнего востикана, а может быть, просто хотел держать возможных недругов поближе к себе.
– О чём прислали говорить, скажу, когда перед востиканом меня поставишь, – ответил священник.
– Ну смотри, старик, а то, может быть, и договорились бы мы с тобой… – хитро взглянул на него Собук.
Это могло оказаться проверкой, а рисковать было нельзя; тер-Андраник твёрдо ответил:
– Веди к востикану, добрый человек.
Собук молча кивнул, ловко повернулся на носках и ушёл в направлении главного шатра. Рядом с тер-Андраником остался один из его прежних спутников – военачальник среднего пошиба, сотник, быть может. До священника ему никакого дела не было, разве что косые взгляды соплеменников смущали его. Они молча дождались, пока вновь не появился Собук и не поманил священника за собой в востиканов шатёр.