Сладковатый запах благовоний ударил в нос, едва только они вошли внутрь; Нсыр приготовился к встрече и теперь восседал на кресле посреди шатра в окружении советников. Несмотря на богатство внутреннего убранства, сам Нсыр одет был весьма просто: подпоясанная широким красным поясом кольчуга поверх кафтана, кинжал без украшений, красные сафьяновые сапоги. Сам он уже явно готовился разменять пятый десяток, но был ещё крепок. Сутуловатый спиной и абсолютно лысый, с густой бородой и глубоко спрятанными под надбровными дугами глазами, он напоминал зубра. Тер-Андраник окинул взглядом присутствующих. Лица в основном незнакомые, разве что Собук, но, вглядевшись внимательнее, священник узнал и безухого Мансура, с котором, конечно же, судьба сводила его и раньше. Все они глазели на гостя, а Нсыр молчал. Тер-Андраник решил не поддаваться этому молчаливому давлению и беспечно разглядывал мусульман в ответ. Помимо советников и начальников у входа стояли и простые воины, хорошо вооружённые, видимо, на случай если гость окажется не так прост. Священник обратил внимание на топор одного из них, этот топор он узнал бы из тысячи, его ковали на далёком севере, и путь до этих краёв он проделал в руках одного из суровых северных воинов. Это топор Ингвара – тер-Андраник узнал зазубрины на рукояти и острую руническую вязь на лезвии.
Тем временем Нсыр нарушил молчание:
– С чем ты пришёл, священник?
– С посланием от царя Ашота Ерката востикану Нсыру.
– Ты знаешь этого человека? – обратился Нсыр к Мансуру.
Тот кивнул.
– А он знает царя и может ли говорить от его имени или же набрался сплетен на больших дорогах и пришёл сюда водить меня за нос?
– Знает и может, – вновь коротко кивнул Мансур.
– Тогда говори, священник.
Тер-Андраник откашлялся.
– Владыка востикан, – начал он, – мой господин и царь, Ашот, сын Смбата из рода Багратуни, царь Армении и Иберии и прочая и прочая, послал меня к тебе, чтобы договориться о сдаче.
Нсыр подался вперёд, нахмурив мощные брови, тер-Андраник продолжал:
– Мой государь готов положить к твоим ногам свой меч и открыть ворота монастыря, не пролив ни капли крови твоих воинов и позволив им вернуться в свои дома невредимыми…
Взгляды всех, находившихся в шатре, были устремлены на тер-Андраника, некоторые выражали удивление, некоторые – любопытство, но во всех сквозило замешательство.
– И чего же твой господин хочет взамен? – спросил Нсыр.
– Ручательств.
Среди советников поднялся гул, который даже заглушил доносившийся снаружи лагерный шум, но Нсыр вскинул вверх палец, призывая всех к тишине.
– Каких ручательств ждёт твой господин?
– Сохранения жизни ему и его дружине, сохранения в целости святой обители, в коей он сейчас укрывается, и свободу для всех пленников, угнанных твоими воинами из родных деревень и тяжко страдающих теперь от твоей несправедливости!
Послышались редкие смешки.
– Это серьёзные требования, – протянул Нсыр, прикладывая руку к лысине, словно ища на ней отсутствующие волосы. – А если я откажусь?
От сладковатых запахов у тер-Андраника разболелась голова, ему ужасно хотелось на свежий воздух, но он знал, что ещё слишком рано.
– Если ты откажешься, востикан, то мой государь обещает утопить твой лагерь в крови. Каждый из его дружинников заберёт с собой не меньше трёх десятков твоих воинов, прежде чем примет смерть. Ты здесь человек новый, но готов об заклад биться, о том, как сражается на поле боя Ашот Еркат, ты слышал и своих в краях и знаешь, что я говорю истину. Но решать тебе, востикан.
Нсыр снова нахмурился, подозвал к себе нескольких человек из окружения, в том числе Собука и Мансура, и начал что-то обсуждать с ними полушёпотом. Стражам он сделал знак, и те, подхватив тер-Андраника под руки, отодвинули его к самому входу, так, что тот не слышал, о чём говорит востикан. Священник не сопротивлялся, но пристально следил за беседой арабов. А у тех, судя по всему, разыгрался нешуточный спор, Мансур и Собук говорили больше других, то запальчиво, то заискивающе. Они явно хотели завладеть вниманием востикана и вели какую-то игру друг против друга. Нсыр слушал обоих, кивая головой, но ни одному не выражал большего благоволения. Слушал он с безучастным лицом, ровно таким, какое привыкли окружающие видеть у Мансура, безухий же сейчас, напротив, владел собой куда хуже. Наконец все умолкли, и Нсыр вновь обратился к тер-Андранику,
– Так значит, священник, пленные в обмен на сдачу, так говоришь?
– Не я говорю, а мой государь.
– Да неужели? А мне вот твой государь передал, что сегодня он сдастся безо всяких условий лишь в обмен на жизнь для своих воинов. Странно, не находишь? Так и кому же мне верить? Грязному проходимцу, приползшему невесть откуда и изощряющемуся в хитростях, лишь бы вытащить из заточения свою паству, или государеву послу, прибывшему вчера вечером с острова с письменным заверением под царской печатью?
Тер-Андраник задохнулся от сказанного, он понял, что замысел его провален и для него теперь всё кончено. Нсыр расколол его без труда, и не по внутренней проницательности, а просто потому, что тер-Андраник так и не дождался своевременных вестей с острова. Священник не искал оправданий, они теперь будут выглядеть нелепо, да и могут испортить замысел царя, каким бы он ни был… Да и есть ли сам замысел? Царь много недель один на острове, всеми покинутый, а ведь даже к самым крепким приходит отчаяние. «Кажется, я снова обманул Седу», – мелькнуло у тер-Андраника в голове, и от этого на душе защемило ещё сильнее. Это поражение. Не справился. Ни как государев слуга, ни как муж, ни как отец, ни как священник. А ведь ему только показалось, что стена меж ним и женой рухнула. Тер-Андраник не знал, почему он думает теперь именно о жене и о своей вине перед ней, ведь он на пороге крушения всех своих дел, но толку-то теперь думать обо всех этих делах… Зато другие больше не прольют крови по его вине, смерть избавит его от участи заочного палача, никогда не убивавшего, но виновного в тысячах убийств. «Помоги, Господи, честным перед тобой предстать!», – в сердцах взмолился священник, но тут услышал, что Нсыр вновь обращается к нему:
– Молчишь?
Тер-Андраник не отвечал. Тогда Нсыр обратился к воину с Ингваровым топором и приказал:
– Возьми этого безумца и выкинь через забор на дорогу! – затем он смерил священника взглядом и добавил: – Осторожно выкинь, не поломай, пусть знает, что и я могу быть милосердным.
– Господин! – не выдержал тут Мансур. – Не отпускай его, он может навредить нам, а тут останется полезен! Он важнее, чем кажется!
Но Нсыр только отмахнулся.
– Этот выживший из ума старик мне не нужен. Может, он и был непрост, но его приход – знак отчаяния, так пусть же оно длится подольше. Я всё сказал.
Затем Нсыр сделал усталый жест рукой, повелевая воину исполнять. Собук наблюдал за этим молча, с едва заметной усмешкой победителя. «Что-то подозревает», – мелькнуло в голове у тер-Андраника, прежде чем его вытолкали из шатра. Снаружи в лицо задуло свежим воздухом, живо снявшим кружение головы от сладковатых ароматов востиканова шатра. Мимо проплавали халаты, тюрбаны и кольчуги; тер-Андраник остановился, чтобы отдышаться. Он жив и, возможно, даже поживёт ещё какое-то время, что ж, значит, и партия не проиграна.
– Вперёд иди! – толкнул его воин с топором северянина, и священник подчинился.
Они пошли вдвоём меж шатрами, воин толчками указывал священнику направление, но особенно не усердствовал – тер-Андраник не составлял опасного зрелища.
«Царь сдаётся. Может быть, тоже время тянет, а может быть, и нет. Надо вернуться к своим и тогда уж решить, что делать с этим. Почему вести не послал? Потому что сломлен. Или потому что задумал что-то. Второе вероятнее, зная Ашота. Впрочем, в лагере остался Вараздат, ему как себе доверяю… Остались Ингвар и Саркис, молодые, но смышлёные, доказали уже. Даже князь Саак – горяч, да не дурень. Справятся. Даже если этот молодчик с краденым топором не станет исполнять приказ своего господина… Седе обещал вернуться, обещал тихую старость. Ну, может, и сдержу теперь ещё слово своё. Сдержу. Если справимся сегодня, уйду молить жену о прощении, молить Бога о прощении. За то, что дерзал приносить бескровную жертву, имея руки в крови. Молить дочь о прощении. За мой грех ведь она заплатила. Я словно Бога обманывал. Казалось, саном дорожил, службой Ему дорожил, а на деле обманывал. Дорожил совсем другим. Но цели-то благие, божьи имел… Как знать, как знать…»
Поток мыслей сворачивал из стороны в сторону, мысли, перебивая, наскакивали друг на друга, ходили по кругу, сменялись. А навстречу тер-Андранику и его стражнику шло всё больше и больше людей. Эти люди целенаправленно шли в сторону берега, побросав важные дела, босиком, неподпоясанные – там творилось что-то занятное. Из отдельных слов, долетавших до его слуха, тер-Андраник понял, что воины хотят своими глазами видеть, как армянский царь будет целовать сапог востикана. Стражник с топором, кажется, раздражался от того, что он может опоздать на зрелище из-за глупого христианского священника, но тем не менее вёл тер-Андраника длинной дорогой. Наверное, он делал это по тайному указанию господина – теперь их путь пролегал через места, где держали пленных.
Грязные, со следами запёкшейся крови, те сидели на земле небольшими кучками. Связанные, в кандалах, в колодках – о том, чтобы они не могли освободиться, позаботились хорошо, потому, значит, и охранявших их было немного. Охватить взглядом всех не получалось, мешали кусты, деревца, валуны и холмики, но число узников, казалось, велико. Они жадно смотрели на христианского священника, идущего на расстоянии вытянутой руки от них, не решаясь ничего сказать. За лишние слова рабам полагалось наказание. Но глаза их были красноречивее слов: запуганные, кажущиеся огромными на исхудавших лицах. Тер-Андраник видел такие глаза сотни раз, на него часто смотрели как на чудо и на спасителя люди, потерявшие надежу, но на этот раз он вынужд