ен пройти мимо. Глаза провожали его и блёкли разочарованием, сегодня Бог их не спасёт и его слуга тоже.
– Хоть помолись за нас, отче! – раздался позади женский голос.
Обернувшись, тер-Андраник увидел девушку, та гордо вскинула голову и вызывающе смотрела на надсмотрщиков, да и на самого священника. Один из воинов стегнул её палкой по плечам, та закусила губу, но голову не опустила.
– Помолись за нас, отче! – громко и отчётливо повторила она.
Тер-Андраник остановился и молча медленно благословил её. Девушку хлестнули ещё раз, а провожатый священника дёрнул его за рясу вперёд так, что едва не оторвал ворот. Они пошли дальше, вскоре тропка свернула и пленные кончились, тер-Андраник выдохнул. Они шли меж камней и кустов, теперь поднимаясь вверх. Девушка никак не выходила из памяти, только вместо неё тер-Андраник видел Ани.
Когда они взобрались на холм, их взгляду снова открылась озёрная гладь. Севан успокоился, над его тёмно-синими и светло-голубыми пятнами кружили чайки, но как же тяжело было смотреть на эту красоту, когда перед глазами у тебя по-прежнему лица узников. Тёмный горб монастырского острова всё так же выдавался над водой, тер-Андраник остановился, приглядываясь. От монастыря к берегу скользили лодки, больше десятка. В каждой сидели всего по два гребца, а в одной из них угадывалась мощная фигура Ашота Ерката. Священник глядел на них остановившимся взглядом и, кажется, всё понял.
Правильно понял или нет – уже неважно, решение тер-Андраник принял.
Когда стражник толкнул его в спину, требуя идти быстрее, священник сделал с десяток шагов дальше, к месту поукромнее, затем вынул из кармана руку со сжатой в ней плетью и дважды полоснул араба по лицу. Удары оказались сильными и хлёсткими, из рубцов хлынула кровь, заливая воину глаза. Тер-Андраник, не давая ему опомниться, перехватил Ингваров топор у самого лезвия, дёрнул к себе, одновременно нанося коленом удары пониже пояса; противник скорчился, тер-Андраник ещё раз дёрнул топор, высекая носком подогнувшиеся ноги араба. Когда тот оказался на земле, священник перехватил топор поудобнее и дважды рубанул сплеча. Кровь залила прошлогоднюю траву и молодую листву на деревьях. Тер-Андраник впервые в жизни убил человека своими руками.
Иногда сострадающему не под силу облегчить участь несчастных. В этом случае остаётся только её разделить. Тер-Андраник вытер топор о рясу, перекрестился и побежал назад, туда, где арабы держали пленников.
* * *
Ингвар лежал на траве и смотрел в небо, время тянулось мучительно долго, и хотелось, чтобы скорее это всё кончилось. Кончилось ожидание, они пришли биться, а не отлёживать бока, прячась за холмами. «Странное дело, – праздно думалось ему, – крещение смывает все грехи, но сегодня я кинусь зарабатывать новые. Видно, так христианская жизнь и устроена». Над озером летали чайки, иногда Ингвар вставал и кидал в сторону воды беспокойные взгляды. Монастырь видно не было, но так ему казалось, он узнает хоть что-нибудь.
Тут с берега примчался Айк, утром он рвался пойти с тер-Андраником, но тот настоял, чтобы слуга остался. Теперь Айк надел кольчугу и взял меч, которым, кстати, недурно владел, ибо регулярно упражнялся в этом с хозяином. В ожидании Айк тоже не находил себе места, поэтому его отправили на берег следить за движением на острове. И вот Айк прибежал и стал рассказывать, что царь Ашот на лодках к берегу поплыл.
Все, кто лежал, вскочили на ноги, князь Саак кивнул Вараздату и сел в седло, всадники пока оставались ждать здесь. Пешие же под началом Вараздата выдвинулись к лагерю; шли кружным путём, от холма к холму, чтобы как можно дольше оставаться незамеченными и подобраться ближе. Первыми надлежало идти Паргеву и его ополченцам, среди них многие несли длинные крючья и веревки – растаскивать и ломать оборонительные преграды. Следом уже поддержит Вараздат с воинами половчее, а когда они навяжут ближний бой стерегущим лагерь и пройдут дальше за укрепления – тогда ударит и Саак. Многие несли в руках пропитанные маслом факелы – жечь шатры и сеять неразбериху, одну из главных их надежд.
Ингвар и Саркис шли с отрядом Вараздата и готовились биться в пешем строю. Северянин мог остаться и со всадниками, но не захотел, отчасти из-за того, что не любил биться в седле, а отчасти из-за того, что не хотел подвергать опасности Пароха. Его он стреножил и оставил под присмотром нескольких стариков, шедших с ними от самого Айраванка.
Огибая лагерь, воины взбирались всё выше, и вот, пролив между островом и берегом стал вновь виден как на ладони. По нему скользили лодки, тринадцать штук, гребцы старались изо всех сил, хотя их и было маловато для лодок такого размера. Воины вглядывались в это движение, словно силясь рассмотреть рябь, оставленную на воде вёслами. До берега оставалось немного, когда вёсла задрались вверх, в каждой из лодок отдёрнулись покрывала и укрывавшиеся на дне лучники поднялись в боевой готовности. Засвистели стрелы, десятки, сотни стрел; заметались на берегу арабские воины; впереди стояла личная стража востикана – они кинулись прикрывать щитами господина и оказались готовы принять удар, но за ними сгрудились те, кто пришёл смотреть на сдачу царя, без кольчуг, без оружия. Эта несметная толпа оказалась беззащитной перед потоком разящих стрел, зевак было слишком много, чтобы быстро отойти к шатрам и приготовиться к бою. Они метались, сбивая друг друга с ног и устраивая всё больший хаос. Стражи востикана, несмотря на щиты и панцири, несли потери, положение на берегу делало их удобной мишенью, а царь отобрал лучших лучников. Тем временем от острова отплыли ещё лодки – множество, в них были лучники и ратники, одетые в железо. Ашот Еркат решил дать последний бой.
Вараздат уже отдал приказ, и Паргев вел своих людей к лагерю, арабы встречали их стрелами и копьями, и ополченцы потеряли не меньше полусотни, прежде чем добрались до укреплений. Там они принялись растаскивать заострённые брёвна крючьями, рубить заграждения топорами, отгонять копьями защитников. Едва только образовались первые бреши, в них тотчас бросились воины Вараздата. Ингвар не стал искать открытый проход, а просто перемахнул через колья, такая удаль едва не стоила ему жизни. Один из мусульман попытался насадить его на копьё, северянин с трудом увернулся, и наконечник лязгнул о кольчугу. Ингвар прихватил древко копья под мышку и ударил топором с правой руки, удар получился не слишком сильным, шлем араба выдержал, но всё-таки достаточным, чтобы тот осел наземь. Шаг за шагом шатры становились ближе, Ингвар старался не отрываться от товарищей, но каждый прорубал себе дорогу вперёд самостоятельно. Чтобы победить, врагов было слишком много, а чтобы бояться смерти – попросту поздно, поэтому каждый старался драться злее, вложить в удары всю свою силу и отчаяние, всю свою любовь к родным людям, стенам, горам. Так шли вперёд. Полыхнули несколько шатров, бой уже кипел меж ними. Звон мечей, вопли раненых, треск горящего дерева и ткани – всё сливалось воедино. Ингвар не слышал, как ударила конница, лишь только успел броситься в сторону, когда тяжёлые копыта застучали прямо у него за спиной. Всадники смели врага и тем дали пехоте передышку, Ингвар нашёл взглядом Вараздата и Саркиса, убедившись, что те целы, северянин двинулся вперёд. На ходу они добивали тех, кто избежал меча геларкунийцев, заваливали шатры, зажигали новые факелы.
Лагерь был огромен, и они продвинулись едва ли на треть, когда встретили новое сопротивление. Большие силы арабов сплотились здесь и держали оборону на подступах к одному из холмов. Христиане сомкнули щиты и кинулись вперёд. Им надо было пробиться через лагерь на выручку к царю, они знали, что тот бьётся на берегу совсем малыми силами.
Среди суровых лиц и волчьих глаз в рядах противника Ингвар различил и лицо Мансура. «Спросить об отце у него», – пронеслось мигом у Ингвара в голове, и он почувствовал, как впился в грудь молоточек Тора, – теперь простая безделица, но дорогая всё ж его памяти. С утроенной силой ринулся он вперёд, однако магометане стояли крепко и бросок вновь захлебнулся.
Неизвестно, чем обернулось бы дело дальше, если бы в тылу у арабов не стала бы распространяться весть, что пленники освободились и теперь кидаются на воинов чуть ли не с голыми руками, сея беспорядок в самом сердце лагеря. Арабские ряды дрогнули и стали отступать, их отступление превратилось в сущее бегство, когда пришла и другая весть: гулям Собук своих воинов вывел из лагеря и бросил востикана биться одного. Вскоре весь лагерь остался христианскому воинству, а Ашот Еркат, прорвавшись от берега к середине, с пылкими слезами радости целовал простых воинов, шедших ему навстречу с противоположной стороны.
Но то был ещё не конец. Нсыр на белом арабском скакуне с плетью в одной руке и Кораном в другой носился в гуще своих отступающих бойцов и зычным голосом призывал их остановиться, и стоять во имя Всевышнего, и не срамить Его своей позорной трусостью. Так, сорвав голос до хрипоты, он добился своего, остановив внушительные силы, он перестроил их и повёл в бой на только что покинутый лагерь. Воинство Ашота Ерката теперь узкой полоской стояло спиной к лагерю и, казалось, обречено быть сброшенным с берега в воду. Ашот Еркат с рассечённой щекой, растрёпанными чёрными кудрями и мечом в руке выступил вперёд и бешено заорал:
– Сомкнуть щиты, ребята! Впереди Пасха! Со Христом её справим!
Рёвом ответили ему воины, выставив вперёд копья и встав плотной стеной щитов, они медленно двинулись навстречу врагу. Ряды сшиблись, и завязался упорный бой; каменистый подъём защищал левое крыло армян от конных ударов, а справа из остатков лагерных укреплений они попытались выстроить заграждения. Колья, наполненные галькой мешки, перевёрнутые арбы – всё это разрывало и замедляло лавины всадников, помогало воинам сдерживать их натиск, но заслоны всякий раз приходилось восстанавливать и перестраивать. Из лучников, ещё накануне отправленных в обход лагеря, теперь, как оказалось, уцелела только треть, бегущие из лагеря арабы смели их и заставили отойти на высоты западнее нынешнего поля боя, теперь же они вернулись и сверху засыпали противника стрелами.