Если его накормили, стало быть, убивать не собираются, по крайней мере, не сегодня. А это значит, что он сбежит, надо только дождаться возможности. Если Хельг не пережил вчерашней битвы и не смог перехитрить опасность, значит, нужно сделать это самому, как никак – он его сын, и теперь настало время доказать родство делом. Да, отца может и нет в живых, но коли так – он сейчас пирует с боевыми товарищами в Вальхалле, к которой стремился всю жизнь, ни разу не опорочив честь воина и погибнув с мечём в руке. Интересно, если он и правда там, смотрит ли он на него сейчас и волнует ли вообще гостей чертога Одина судьба их сыновей здесь, в этом мире? Нет, отец точно не мог про него забыть, и сейчас мысли старого ярла, живого или мёртвого, с ним, с Ингваром… В душе он обратился к отцу с просьбой о помощи, чтобы тот укрепил его и дал дельный совет, его не смутило, что он не вознёс молитву ни к Одину, ни к другому богу, чтимому родичами, но именно к отцу. Боги ждали от него развлечения, для них путь Ингвара – зрелище, иногда занятное, а иногда нет – боги помогают сильным и тем, кто им нравится… Юноша не был уверен, что нравится богам. Он часто уделял им меньше внимания, чем принято, и часто интересовался другими богами, тут есть из-за чего разгневаться, отец же любит его вне этих условностей. Поэтому обращение к отцу показалось ему совершенно естественным в этом затруднительном положении, жив тот или мёртв, его образ всегда пребудет с сыном, и никто не вправе этого отнять.
На душе у Ингвара отлегло, теперь он решил ждать дальнейшего развития событий, ведь не оставят же его в этом хлеву навечно. Здесь он оказался прав: в скором времени дверь вновь отворилась. На пороге стоял сухощавый мужчина, одежда и оружие которого свидетельствовали об особом положении. Лицо его скуластое и довольно невыразительное, волосы (он обнажил голову войдя) тщательно уложены назад, борода подстрижена, смуглая кожа отливала медью. Особенностью, отличавшей это лицо от других, были шрамы, проходящие через все его черты белыми бороздами, а завершало облик отсутствие правого уха.
Незнакомец с ходу бросил Ингвару несколько вопросов на арабском, не услышав ответа, он начал задавать вопросы на других языках, но ни один из них не был известен его невольному собеседнику. Ингвар, решив помочь незнакомцу, сухо бросил ему на греческом:
– Ты пришёл похвастаться осведомленностью в чужих наречиях?
Незнакомец кивнул, кажется, он понял сказанное. Подождав немного, судя по всему подбирая слова, он произнёс:
– Тобой убиты многие.
Услышав это, Ингвар ощутил под сердцем тёплое чувство удовлетворения, но не из-за похвалы, а из-за того, что греческий этого араба оказался в разы хуже его собственного. В памяти всплыли замечания ромейских друзей о его дремучем варварстве.
– Недостаточно многие, чтобы ты не стоял передо мной, – ответил он.
– Ты дерзкий хорошо, но когда не стоишь на ногах – опасно.
– Поэтому я и не жду, что вы развяжете мне ноги.
Араб слегка улыбнулся, его лицо настолько блекло-безразличное, что улыбка скорее напоминала оскал, чем свидетельствовала о расположении.
– Я встречал таких, волосы как песок, свирепые – похожи на твоих братьев, но все мертвы теперь… Как и твои братья.
Кровь бросилась в лицо Ингвару – этот сухой араб пришёл к нему рассказывать, как убивал его отца и друзей, смотрит на него, связанного, со своей наглой ухмылкой, зная, что пленнику ответить нечем… В приступе ярости юноша схватил лежащую рядом глиняную миску из-под супа и что есть силы запустил в голову гостю. Араб молниеносно уклонился и в мгновение ока вновь такой же прямой и насмешливый стоял в двух шагах от Ингвара. Миска, не достигнув цели, ударилась о дверь хлева и разбилась, после чего в дверь обеспокоенно заглянул один из стражников, но был сразу же отправлен назад властным жестом господина.
– Злись. Это можно, – коротко заметил он, – мне всё едино.
Юноша не отвечал ему, он постепенно успокоился и теперь раздражался сам на себя за недавнюю вспышку гнева. Когда ему не удавалось сдержаться, в душе оставался лёгкий унизительный осадок. Видимо, из-за того, что в такие моменты внутреннее состояние слишком плотно соприкасается с внешним миром.
Араб тем временем продолжал:
– Откуда ты, мне неведомо и неважно. Равно как и все твои товарищи. Знаю точно, таких оборванцы, никто послать не мог. Наша встреча – случайность. Знаю также: такие, как вы, причинили много бед шаху Ширвана, но до этого мне нет заботы. Скажу так: я готов забыть всё, причинил ты и твой топор. Но взамен ты сделаешь то же.
Ингвар не смог сдержать удивленный взгляд, вместо допроса и смерти ему сделали предложение о поступлении на службу. Такого он не ожидал.
– Служить убийцам моих родичей? – северянин хотел, чтобы это прозвучало насмешливо, но получилось просто зло и нерешительно. Соглашаться на такое приглашение у него не было и в мыслях, но в целесообразности открытого заявления об этом он очень быстро усомнился.
– Мы сделали, и вы сделали. Мы убивали – вы убивали. Лукавства нет. Это был честно. Вам был нельзя уйти тогда.
– Так дайте уйти мне теперь, – тихо проговорил Ингвар.
В ответ араб улыбнулся шире обычного (правда, по-прежнему бесстрастно).
– Этого не может. Тебе отправиться только с нами или же к своим родичам. С которыми ты был вчера.
Ингвар не хотел умирать, особенно усугубили это чувства, перенесённые им в горячке боя, который он уже счёл для себя последним. В то же время воспитание, суровая походная жизнь и постоянная близость смерти научили его не бояться конца пути, но стремиться подойти к нему достойно. Все люди во что-то верят, кто-то ждёт после смерти пиров в чертоге Одина, кто-то – покоя и умиротворения, кто-то просто надеется на высшую справедливость на том свете, потому что отчаялся ждать её на этом. Ингвар слышал очень много предположений на сей счёт, не все были ему понятны, но одно было ясно как день: люди не хотят умирать, зная, что больше ничего не будет. Одни ждут продолжения Там, другие пытаются оставить после себя как можно больше Здесь, но страх смерти живёт в каждом, и каждого он, словно плеть, гонит своей дорогой. Может быть, в этом и скрывался ключ к отгадке великой тайны человеческой смерти. Так Ингвар, не будучи трусом, готовый принять любую участь, осознал, что миг, когда он сможет подписать сам себе смертный приговор, ещё не настал. Повинуясь этому комку чувств, он произнёс сдавленным голосом:
– Мне нужно подумать.
Араб удовлетворенно кивнул:
– Думай, есть время. Но долго – нет. Я – Мансур. Скажи позвать, как решишь.
Когда он вышел, у юноши заныло нутро. Во-первых, он проклинал себя за давешнюю слабость: нельзя было показывать, что слова этого мрачного араба на него подействовали, хотя, может, со стороны это и не читалось так легко, как ему кажется… Во-вторых, хотя и нет ничего позорного в том, чтобы примкнуть к предлагающим ему службу, ведь Мансур прав: его родичи погибли в честном бою, всё же невысока честь тому, кто стал товарищем убийцам отца и друзей. Впрочем, он не раз слыхал у походных костров историю дяди Эндура, того, что оставил ему топор. Дядя Эндур рассказывал, как, потеряв всю дружину и попав в рабство к печенежскому хану, он со временем вошёл к нему в доверие, стал одним из воинов ближнего круга, а через несколько лет перерезал ему глотку и бежал. Так он отомстил за бесчестное ночное нападение, в котором степняки вырезали его людей. Эта история прославила Эндура, и никто не дерзал упрекать его за службу своим врагам, так почему же молодому Ингвару непременно нужно отдать жизнь и нельзя прибегнуть к небольшой уловке. Северяне не столь искусны в интригах и заговорах, но и им знакомо слово хитрость. Другое дело, что будет очень сложно перебороть себя и улыбаться тем, кого хочется отправить на тот свет. Впрочем… можно им и не улыбаться, наверняка этого с него не потребуют. Он не был уверен до конца, но понимал: это его единственная тропа к спасению.
Ингвар хотел ещё немного подумать, но в душе его ответ уже обрёл форму. В итоге вместо дальнейших размышлений он прислушался к происходящему за дверью. Лагерь ожил, походные звуки войска мало отличаются друг от друга, даже если воины верят в разных богов и бьются за разных вождей. Все они в конечном счете похожи, и в первую очередь всегда воины. Этот лагерь исключением не стал, судя по звукам, всего тут оставалось несколько десятков всадников, причём разного происхождения: помимо арабского Ингвар улавливал и другие языки. Совсем рядом с местом его заточения слышался уже знакомый голос Мансура, однако речь была не арабской. Араб говорил на наречии своего собеседника, и, судя по всему, опять с ошибками, потому что в их общение постоянно вмешивался третий голос и повторял определённые слова то на одном языке, то на другом. Что же до второго, то он обладал неприятным каркающим голосом, да ещё и с сильно заметной картавостью. Язык их беседы Ингвар слышал впервые, хотя в нём и было нечто знакомое ему ещё по всё тем же царьградским воспоминаниям. Вскоре оба говорящих стали удаляться от хлева-узилища, и гул лагеря окончательно поглотил их голоса.
Топот копыт и конское ржание дали Ингвару понять: всадники покидают стоянку. Глупо надеяться, что они забыли его здесь, скорее всего, это просто означало, что пленивший его отряд разделился. А может быть, он и до этого вовсе не был единым. В сущности большого значения для юноши это не имело – представление об окружающих землях он имел весьма приблизительное, да и мысли занимало другое. Тем не менее от долгого сидения в темноте и одиночестве слух и общее восприятие окружающего обострились, а мир за стеной хлева оставался единственным доступным источником сведений.
Время тянулось долго, и юноша уже не представлял, насколько давно случился его разговор с Мансуром. С тех пор как решение было принято, ему не терпелось вырваться из мучающего его душного капкана. Дверь, через которую к нему утром заходили немногочисленные гости, стала чем-то вроде волшебного оберега, воздействующего на всю его дальнейшую судьбу. Когда молодой араб, приносивший ему утром еду, просунулся в проём вновь, Ингвар обрадовался ему как родному. Но в ещё больший восторг, хоть он сумел не выказать того внешне, его привело избавление от давящих узлов верёвки на ногах, ведь он их уже и так едва чувствовал – араб извлёк кинжал и освободил их. Встать с первой попытки Ингвар не смог, а когда гость рывком поставил его на ноги, удержаться на них тоже не получилось. После нескольких неудач, с опорой на своего помощника-тюремщика северянин наконец смог двигаться.