Ислейв – старый кормчий, которого буря сломала первым.
Лидуль – не отличавшийся ничем, кроме силы, но желавший стать учеником Ислейва.
Сверр – похожий на кабана, но прозванный куницей.
Бор – живучий старик.
Фрелав – предпочитавший лук мечу и топору.
Волх – родич Фрелава по матери.
Рулав – не сумевший сохранить зубов, но любимый богами.
Эйнар – десять лет служивший ромеям.
Первуша – имевший пятерых старших сестёр, но бывший единственным сыном своих родителей.
Борг – которого боги прокляли бездетностью.
Сдеслав – боящийся собственной жены.
Рори – этот всегда выплывет.
Хельг – отец.
Ингвар был рад каждому; тринадцать человек, включая его самого. Остальные на дне, о них вспоминать не след. Что ж, боги сделали свой выбор, каким бы странным он ни казался.
– Ну, выспался? – Хельг, усмехаясь, присел рядом. – Из тех, кого вместе с тобой смыло, только Рулав тёплый да дышит. Остальные рыб кормят. Так что если есть силы – празднуй.
– Отпразднуем, когда Рулав раздобудет пива, – нашёл в себе силы улыбнуться Ингвар.
Послышалось несколько усталых смешков.
– Да ты на него-то не смотри, – поморщился Хельг. – Ему на роду написано на суше помереть. Пятнадцать лет походов – почитай за полсотни штормов, и раз пять его за борт смывало. Да только каждый раз пучина его обратно выплёвывала.
Растянувшийся на песке Рулав беспечно подёргал босыми ступнями.
– Заведи себе такую же отвратительную рожу, как у меня, и ни за что не потонешь, – пришепётывая отозвался он. – Владыка Ньёрд нипочём не согласится видеть мою беззубую пасть в своём чертоге! И меня оно устраивает – смерть воина, с мечом в руке и с твёрдой землей под ногами куда милее!
– А Всеотца твоя рожа не смутит, значит? – усмехнулся Борг.
– А Всеотец и сам кривой! – ответил Рулав и расхохотался.
– Тише! – прикрикнул на него Хельг.
Он выглядел постаревшим и осунувшимся, хотя от Ингвара и не укрылось облегчение во взгляде отца. Несмотря на внешнюю суровость и крутость характера, старый ярл любил сына, а раз тот уцелел, значит, боги не прокляли Хельга и все беды можно ещё поправить… Но тяжесть ноши, что легла ему на сердце после потери дружины, это не облегчало. Ведь каждый из воинов был дорог Хельгу не менее собственных сыновей.
Внимание к очнувшемуся Ингвару быстро пошло на убыль, воинам было чем заняться и без него: они приводили в порядок уцелевшее оружие, сушили одежду, готовились к длинному опасному переходу. Рядом остался только Рори, друг-сверстник, которого Хельг взял в свою дружину по горячей мольбе сына. Их большую компанию одногодок, выросших вместе на берегах Волхова, разбросало по разным ладьям, и со многими, вероятно, им уже не суждено встретиться. Но Рори с Ингваром в этот раз уцелели, для них – смерть промахнулась. Это ли не повод для радости?
– На воде, конечно, жуть была! – в полголоса, но с запалом проговорил Рори, придвинувшись ближе. – Я видел, как ты за топором пополз, а потом всё… подумал, помер ты, но честно, даже взгрустнуть не успел…
– Слова истинного друга, – вздохнул Ингвар, пряча улыбку.
– Ай, да хватит! Как будто ты там по мне слёзы лил.
Ингвар, к своему стыду, понял, что в тот миг топор волновал его куда сильнее, чем друг.
– Рори, дружище, я за твоё спасение рад едва ли не больше, чем за своё, так что хватит об этом.
– Да уж, – протянул Рори. – Вообще, Инги, я не знаю, кто там мог хоть о ком-то, помимо себя, думать… Кроме твоего старика, разве что. Когда Лидуля за борт смыло, Хельг успел ему конец бросить и вытащил, а потом они вдвоём на пару Ислейву хворому утонуть не дали. И на берегу тоже метался, всех вытаскивал. Вот даром что старый, а сил у него… да и плавает, что твой окунь.
Рассказ не удивил Ингвара, всякий, кто ходил с отцом в море и в битву, старого ярла ценил. Хельг владел землями в окрестностях Ладоги, и, когда он собирался в поход, от желающих идти в его дружине отбоя не было. Часть отцовского уважения распространялась и на Ингвара, впрочем, не слишком большая – настоящее уважение у русов иначе как собственными делами не заслужишь; так что мечтам юноши стать одним из отцовских хэрсиров ещё долго суждено было оставаться мечтами.
– А как берег? Смотрели уже его? Ведь нас и местные заметить могли… – меняя тему, обратился он к Рори. Ингвар всегда чувствовал некоторую неловкость, говоря о подвигах отца.
– Хельг послал Первушу с Эйнаром, они прочесали округу чуть ли не до горизонта – ни одного поселения.
– Но за горизонтом-то они наверняка есть… Не думаю, что нам так же повезёт, когда потащимся вдоль берега на юг.
Рори усмехнулся:
– Ну да, твой отец именно так и сказал. Только вдоль берега мы не пойдём; вдоль – слишком опасно, надо вглубь уйти немного… Потом, неожиданно весело протянул: – Э-э-э-х что будет! – и замолк, как будто сказал чего лишнего.
Молодые люди переглянулись и поняли, что думают об одном и том же. Ужас вчерашнего дня отступал, и впереди им предстояло пешее путешествие через неизведанные земли. Да, оно вряд ли будет похоже на развлекательную прогулку, но зато никому из их родичей и друзей не выпадало совершить подобного. Если они вернутся, то именно их истории будут пересказывать у походных костров молодняку и именно им будут завидовать дружинники других ярлов. Ну а что до опасностей – молодые люди склонны их недооценивать, ведь именно в опасностях по-настоящему познается мир и чувствуется жизнь.
Глаза Ингвара меж тем вновь начали слипаться – он был слишком утомлен для долгих разговоров. Темнело. Остатки Хельговой дружины ютились под рёбрами жёлтых прибрежных скал, костра на ночь разводить не стали, и морской холод всё наглее залезал под лохмотья, заставляя северян теснее жаться друг к другу. Ингвар натянул до подбородка отданный ему кем-то плащ, который успел высохнуть, но от соли теперь хрустел и почти не гнулся. Сквозь наваливающийся сон он слышал, как отец говорит, мол, к утру надо выступить, ибо края эти от северян успели хлебнуть всякого, и встреться им отряд арабов или хазар – дружелюбия и гостеприимства ждать нечего. «Ну а местные – отцовский голос звучал тихо и убаюкивающе, – хотя арабов с хазарами не жалуют, так и нас им любить не за что».
Наутро костерок всё-таки разожгли и сварили из остатков спасённых припасов скучную полупустую похлёбку. Подкрепившись, выступили. Решили пробираться на Север, к Атши-Багуану, острова близ которого русы превратили в свой лагерь. Хельг вновь вёл людей наугад, и на сердце у него было темно. Чутьё уже подвело его среди волн, а в море ему всегда везло больше, чем на суше.
* * *
Последние следы бури, принёсшей северянам столько бед, наконец рассеялись. Теперь молодым казалось, что всё плохое уже позади. Несколько дней пути, и горячо запылают для них костры у шатров братьев, жир будет течь на руки с кусков жаренного мяса, а чужие небеса дрогнут от родных северных песен.
«Покойники на дне, а живым и прогуляться пора» – беспечно сказал Первуша, бросив последний взгляд на оставшееся позади море.
Однако опытные воины знали: за каждой кряжистой бурой скалой и изумрудным кустом, сколь бы ни тешили они глаз, может скрываться враг. Враг, превосходящий числом, полный сил и готовый к бою.
Этот край, раскинувшийся от скалистых берегов Каспия до самого Понта, сотни лет был полем для множества кровавых битв. Могучие империи Запада и Востока сталкивались именно здесь. Белеющие вдали вершины гор ещё помнят блеск наконечников копий, что держали в руках закованные в латы парфянские всадники, а зелёные долины хранят в себе отзвуки тяжёлых шагов римских легионеров. Здесь, на стыке эллинского мира и дикой Скифии, иногда мечом, а иногда хитростью и набитым золотом кошельком византийские басилевсы стремились одолеть властителей Сасанидской Персии. Здесь высекали кресты из камня и поднимали к небу остроконечные купола церквей армянские христиане и принявшие новую веру вслед за ними обитатели Картли, Абхазии и Албании.
Эпоха сменяла эпоху, и вот уже и могучая держава иранских шахов канула в лету под ударами новых завоевателей – арабов. Мусульмане пришли, когда ослабленные непрерывной борьбой друг с другом персы и греки не смогли оказать им достойного сопротивления. Когда пали великие, армянам и другим народам, живущим у подножий Кавказского хребта, также пришлось покориться пришельцам. Многие тогда были убиты, многие взяты в плен, а прочих обложили данью.
Нет, жизнь осталась сносной, да и привыкнуть можно ко всему – это лишь вопрос времени и цены. В обмен на покорность мусульмане обещали защиту от внешних врагов и поддержание порядка внутри страны. Поначалу так оно и было, однако порядок этот на поверку оказался чужим. Налоги становились всё тяжелее, а наместники халифа всё бесцеремоннее. Христиане, от владетельного князя до последнего рудокопа, во всей полноте познали, какова она – участь проигравших. Во все годы арабского владычества восстания и освободительные движения, возглавляемые князьями знатных армянских родов, вспыхивали повсеместно. Обходились они дорого: халиф посылал войска, которые оставляли после себя разрушенные города, сожжённые деревни и пустые амбары.
Но никакая сила не может господствовать вечно; к середине IX столетия от Рождества Христова Арабский халифат уже раздирали внутренние противоречия. На востоке державы эмиры из мощной династии Саджидов, признавая на словах власть Багдада, основали своё государство со столицей в Мараге. Местных христианских князей, подвластных арабам, новые владыки продолжали считать своими вассалами, однако достаточных сил для постоянного поддержания своей власти над ними уже не имели.
Тогда князья из древнего армянского рода Багратуни сплотили вокруг себя представителей других знатных домов и в жестокой борьбе завоевали независимость для своей земли, а вместе с ней и право на царскую корону. Впрочем, долгое время их свобода всё же не была полной – корону цари получали от халифа и вынуждены были платить ему дань, приходилось им считаться и с саджидскими эмирами. Борьба продолжалась – то затухая, то вспыхивая вновь ярко и кроваво.