«Потому что он слишком толст, чтобы сидеть на коне», – подумал Ингвар. Как они с Арамом могут друг другу пригодиться, не имея даже понятного обоим языка для общения, северянин не знал, однако возражать не стал. В условиях той кровавой свалки, которая начнётся здесь на рассвете это будет уже неважно.
Вскоре царь, простившись с Ингваром и ещё несколькими знатными воинами, оставшимися на северном рубеже, направился в свой шатёр. Тер-Андраник за ним не последовал. Священник и варяг долго стояли молча, и первым тишину нарушил Ингвар:
– Ну что, мы окружены и скоро будем выбирать, под который клинок подставить брюхо. Кажется, ваш Бог сегодня принял другую сторону.
– Утром нам придётся биться с христианами, мусульманами и язычниками, здесь сложного говорить о «сторонах», – пожал плечами тер-Андраник, не обращая внимания на мрачную мину собеседника.
– Ну тогда вашему Богу милее разнообразие, раз он позволил им взять нас в кольцо. С нами Он неминуемо потерпит поражение.
– Терпят поражение люди в армии, с Богом такого не бывает, – вздохнул тер-Андраник. – Он просто выше наших поражений и наших побед. За последние годы мы не раз одерживали верх и удача не раз улыбалась нам. Однако о Боге это не говорит ровным счётом ничего.
– Тогда зачем вы молитесь перед битвой? Я часто видел это, и даже сегодня другие священники трижды собирали вокруг себя молящихся, – спросил юноша.
– Все делают это по разным причинам. Я – в первую очередь, чтобы Господь дал мне сил принять Его волю, как должно, какой бы они ни была.
– И как, Он отвечает на твои просьбы?
– Ответом на мольбы становятся годы жизни, чем ты старше – тем очевиднее превосходство божественных замыслов над твоими собственными.
– Замыслы наших богов зачастую развлекают только их одних… Отец говорил, что наша судьба уже предрешена, но её нити выплетают слишком сложный узор.
Вопреки ожиданиям северянина, священник не разразился проповедью о превосходстве христианской веры в ответ на упоминание о богах. Проведя рукой по шершавой поверхности заострённых брёвен на только что выстроенных заграждениях, он сказал:
– Ты хозяин своей судьбы куда больше, чем тебе кажется. Если бы ты был христианином, я бы спросил тебя, зачем Бог дал тебе возможность оказаться здесь?
– Если бы я был христианином, то я бы предположил, что для победы его людей над врагом, – в тон ему ответил Ингвар.
Тер-Андраник коротко рассмеялся:
– Чушь! Если есть Его воля – победим и без тебя. Ищи корень внутри себя. Причины нашей встречи кроются в тебе, во мне и в каждом воине нашего отряда, а ещё в каждом воине вражеского войска. Все самые великие и интересные вещи случаются внутри, в душе человека, а не снаружи, там где сталкиваются воинства.
– Но что это меняет? Ведь ты сам сказал, что я здесь оказался по Его воле, стало быть, всё предопределено, – воскликнул северянин.
Священник вглядывался в движение теней в бликах костров. Там за свободной полосой, в лагере неприятеля, люди ели, пили, бросали кости и смеялись. Помолчав так, он ответил юноше:
– К примеру, то, что внешние обстоятельства нам могут посылаться различные, однако, как поступить, каждый из нас решает сам внутри себя. Поэтому то, что ты оказался здесь, – результат твоего свободного выбора, а Он лишь давал тебе возможность этот выбор сделать.
– Мне доводилось говорить с христианами, и все вы любите различные путаницы. Вернее, ты, конечно, понятнее, чем те ромеи, однако почему ж по-вашему я здесь, не стало для меня меньшей загадкой. Удивляюсь, как только вам удаётся убеждать людей, – у вас же нет ни одного ясного ответа!
На становища уже спустилась глухая ночь, и звон кольчуг, панцирей и оружия наконец уступил место стрекоту цикад. Тер-Андраник с наслаждением вдохнул густой прохладный воздух и сказал, положив Ингвару руку на плечо:
– Мой дорогой любознательный друг, ты оказался здесь, потому что Бог дал тебе такую возможность, а ты решил ей воспользоваться. Ничего не случается просто так, поэтому будь зорок, особенно по отношению к тому, что происходит внутри тебя. Другого ответа тебе не сможет дать никто.
– Что ж, спасибо за совет, он был бы ещё ценнее, если бы я верил в вашего Бога, – хмыкнул варяг.
– Однако я надеюсь, что Он сохранит тебя в этом бою, – священник вновь пропустил мимо ушей попытку Ингвара сдобрить беседу колкостью.
Затем он обнял юношу и, развернувшись, пошёл прочь. Ингвар наконец остался в столь желаемом им одиночестве. Как когда-то (ему казалось будто бы уже очень давно) в арабском плену, северянину совсем не хотелось умирать. Ещё вчера, проезжая меж заснеженных горных вершин и одолевая залитые солнцем зелёные холмы, он думал, что приближается к разгадкам так давно тревожащих его вопросов. Что его ждут новые люди и новые знания, новые пути, которые изменят его жизнь. Однако, судя по всему, за этими заманчивыми картинками его ожидала только смерть. Достойная смерть, с оружием в руках, с возможностью отомстить за себя и за близких, но в конце концов мало отличающаяся от той, что настигла воинов Хельговой дружины. Ощущение бессмысленности его метаний по этой чужой стране не прошло после разговора с тер-Андраником. Если ему суждено умереть, то правыми окажутся лишь те, кто считает, что боги просто смеются, глядя на людей с высоты. Или же их просто нет – эта мысль по-прежнему сидела в сознании занозой. Повинуясь внезапному порыву, в котором насмешка граничила с чувством безнадеги и отчаяния, он сказал про себя: «Послушай, Тот, в кого верит мой друг священник, купец Ставрос и его брат, я не понимаю Тебя, и мне кажется, будто все якобы Твои мысли они придумывают сами от безысходности своей жизни, однако если в их словах есть хоть малая доля правды, то к завтрашнему вечеру я ещё останусь жив. Это будет настоящее чудо, и тогда мой Путь сможет обрести смысл». Сказав так, Ингвар рассмеялся, ибо не верил в то, что говорил. Но молитва неверующего подчас оказывается самой искренней. Выплеснув так переживания, юноша почувствовал, что ему стало лучше. Было нужно поспать, поэтому он зашагал в сторону шатров.
Лагерь погрузился в тишину, воины спали во тьме, все костры были потушены. Были и такие, кто никак не решался уснуть, потому что известие о скорой битве как всегда подбросило мысли, что она будет последней. Однако для стороннего наблюдателя эти две с половиной сотни мужчин как будто исчезли: ни звуки, ни шорохи не нарушали ночное спокойствие, только мерное дыхание спящих.
Как и было условлено, вскоре, по прошествии середины ночи, воинов принялись будить. Делалось это тихо, и так же тихо готовили лошадей к бою. Вскоре сто восемьдесят мужчин с оружием сидели в седле и были готовы ударить. На северной границе лагеря отряд, втрое меньший по численности, выстроился за линией укреплений, готовясь отражать удар, прикрывая тыл атакующих.
Ашот Еркат в шлеме с серебряными насечками, кольчуге и чешуйчатом доспехе занял место во главе строя. Всадники образовали клин и шагом вышли на открытое пространство между лагерем и вражескими позициями. Затем лошадей пустили лёгкой рысью. Теперь всякой тайне конец, бой копыт и надвигающиеся из темноты воины мигом подняли ото сна всё войско противника. Но их время было упущено, и когда царь Ашот со своими людьми влетел в расположение гугаркцев, они не успели построиться и принять должные меры для защиты. Большинство их воинов метались по лагерю, многие из них даже не смогли толком вооружиться из-за нехватки времени. Царские конники рубили и кололи без разбора всех, кто не сидел верхом. Также, используя угли и головни из горящих здесь костров, они поджигали шатры, продолжая сеять смятение. Замысел царя удался, он хохотал в безумной радости и, оторвавшись от охраны, врезался в самую гущу неприятельской пехоты. Сказать по правде, в охране он и не нуждался, напротив – защита не помешала бы тем, кто попадался его клинку. Он сам и его конь были залиты кровью, но никто не видел в нём усталости – только ярость и жар сражения. Несмотря на успех атаки, численный перевес гугаркцев не мог рассеяться так легко. Как только прошло первое потрясение, обороняющиеся начали сбиваться в стихийные очаги сопротивления, их отряды ощетинивались копьями и закрывались плотными панцирями из щитов. Воины царя Ашота поливали их стрелами, забрасывали горящими факелами, в дело шла и ткань от шатров – её тоже поджигали и обрушивали на головы несчастных. Попытки гугаркцев создать единый строй пресекались любой ценой, всадники, разбившись не несколько отрядов в два-три десятка человек, наносили молниеносные удары в разных частях лагеря. Самым отчаянным было сопротивление у шатра князей-мятежников. Не меньше сотни воинов окружили его плотным кольцом, а за их рядами метался сам Васак Гнтуни с обнажённым мечём в руке. Заметив его тучную фигуру, Ашот Еркат погрозил ему кулаком, а затем, изрыгнув проклятия, с горстью храбрецов бросился на вражескую стену щитов.
Тем временем Ингвар и Арам с тревогой наблюдали за происходящим с северного края царской стоянки. Светать ещё не начало, поэтому они видели лишь столпы пламени от горящих шатров и мечущиеся между ними тени – судить по этим знакам об успехе нападения было сложно. Но вот движение началось, и с другой стороны войско, закрывавшее северный путь, готовилось ударить. Среди них и конные, и пешие: армяне, язычники горцы, мусульмане из Тхписа – кто только не пришёл сюда за славой победителя железного владыки Багратидов.
Первой шла волна всадников, они неумолимо приближались, выстроенных заграждений не хватило, чтобы полностью перекрыть проход в лагерь. Некоторые участки оставались абсолютно голыми, а на некоторых колья создавали лишь видимость обороны. Поэтому всадники неслись смело, зная, что эти сооружения не станут для них серьёзной преградой. Шестьдесят воинов, прикрывшись щитами и сжимая в руках оружие, жадно смотрели на Ингвара и Арама, ожидая приказа. И вот, когда кони приблизились вплотную, а узоры на их сбруе и попонах стали различимы даже в царящей ночной темноте, Ингвар что есть мочи закричал: «Кащек!», что по-армянски означает «Тяни!». Назначенные бойцы потянули за верёвки, подняв вверх спрятанные в пыли колья. Ловушка сработала, кони не успели остановиться и напоролись на хорошо заостренные бревна, распарывая себ