е грудь и горло, сбрасывая всё на те же колья всадников и создавая небывалую сумятицу. Часть животных ринулась назад, топча пехоту и ломая ноги.
Теперь настал черед Арама, он скомандовал атаку и сам бросился вперёд, увлекая шесть десятков воинов за собой. Последнее, о чём Ингвар успел подумать перед боем, было, что Арам, несмотря на свой выдающийся вес, удивительно быстро бегает. Затем ему стало уже не до того: двумя первыми ударами он прикончил пытающихся встать всадников из первой шеренги. Затем он ловким движением топора выбил из рук бегущего на него горца меч, но тот, невесть откуда выхватив маленький боевой топор, едва не вспорол ему брюхо. Увернувшись, северянин сбил его на землю ударом ноги под колено и предоставил довершать начатое идущим сзади. Дальше началось кровавое месиво, слуги царя не давали врагам опомниться и убивали всех: раненых, лежащих, молящих о пощаде, однако отряд защитников был слишком мал. Когда первый натиск отбили, времени на передышку тратить не стали, освободившиеся мгновения пустили на то, чтобы свалить оставшиеся ограждения по краям прохода. Теперь в середине оставалось лишь небольшое открытое пространство, которое могло защищать и малое число воинов.
Едва они успели претворить это в жизнь, как на них обрушилась вторая лавина. Армяне и варяг встретили её плотной стеной щитов. Ингвар перед этим подобрал с земли брошенный кем-то щит, также у одного из павших он забрал короткий меч – в плотном строю двуручный топор почти что бесполезен. Отражая и нанося удары, обороняющиеся стояли на месте, бойцы противника забирались на заграждения и пытались прыгать внутрь их строя, но всегда напарывались на недружелюбную сталь. Счёт времени потерялся, северянин видел вокруг себя плечи товарищей, и всё его внимание сосредотачивалось на поиске брешей в защите противника. Как только чей-то щит опускался слишком низко или, наоборот, задирался высоко, как только юноша видел незащищённое лицо, или живот, или шею – он наносил туда молниеносный удар. Атака сменяла атаку, силы обороняющихся таяли, и вот несколько мусульман подхватили увесистое бревно, одно из тех, что накануне заостряли под руководством Ингвара. Используя его на манер тарана, они раскололи строй защитников. Кинувшись туда с утроенной яростью, они рассеяли и оттеснили армян в лагерь. Оборона была прорвана, Ингвар бросил щит и меч и вновь извлёк топор, теперь каждый сражался за свою жизнь и ничем не мог помочь остальным товарищам. Северянин даже не знал, сколько из них осталось в живых. Используя освободившееся место, он бешено работал топором, снося головы, раскалывая щиты, отбивая удары. Сплёвывая вязкую, смешавшуюся с кровью слюну, он вновь ощутил это упоительное чувство тающей надежды, как во время последней его схватки с арабами. Он вновь хрипящим голосом напевал песню, на этот раз слова принадлежали его матери, она часто пела ему её в детстве… Песня пелась светлая, о земле, о родных лесах и озёрах, варяг не знал, почему именно она пришла ему на память, но сейчас лад её звучал в голове и вырывался хрипом наружу.
Небо светлело, начинался погожий летний день, Ингвар видел вокруг себя множество врагов и горы изуродованных трупов. Ему не хотелось умирать, и он всё ещё надеялся на помощь; чем дальше – тем призрачней становилась эта надежда.
Однако помощь пришла. Изрядно поредевшая и измотанная царская конница, как ржавеющий, но всё ещё острый серп, налетела на разбежавшихся по шатрам неприятельских воинов, живо превратившихся в грабителей. Ингвар встретил её радостным кличем из последних сил. Рискованный замысел царя обернулся успехом, когда его тёзка Ашот Гнтуни пал в бою, а брат мятежного князя Васак обратился в бегство, уводя с собой часть людей, остальные же, оставшись без предводителей, рассеялись по окрестностям. Разноплеменное войско, нападавшее с севера, также пришло в смятение, как только стало ясно, что южный лагерь разгромлен.
Чтобы преследовать толпы отступающих, не доставало сил, особенно из-за тяжёлых потерь, понесённых в сражении. Бой был окончен; Ингвар взглянул по сторонам: из шестидесяти воинов, оставшихся защищать шатры, на ногах стояли лишь десять, прочие были либо убиты, либо тяжело ранены. Поодаль, прислонившись к созданному им завалу, сидел Арам, из груди у него торчало копьё, а через всё лицо проходил огромный кровавый рубец. Северянин понял, что военачальник мёртв, продолжая озираться, он видел множество знакомых лиц, ничего теперь не выражавших… Стеклянные застывшие взгляды, искажённые оскалом лица.
Юноша стоял, опираясь на окровавленный топор, вдали он видел царя Ашота, живого и невредимого, радом с ним на коне сидел и тер-Андраник. Северянин чувствовал, что сейчас говорить со священником и его государем ему не под силу. Известие, что оба они не пострадали, успокоило юношу. Он чрезвычайно устал, однако хотел выяснить и судьбы других своих спутников, к которым успел привязаться. Ковыляя, спотыкаясь о тела, он приблизился к рядку воинов; среди них он узнал Азата, тот радостно, точно к родному, кинулся ему на встречу. От Азата Ингвар узнал, что в бою пал их друг Гор, а Езник и Вараздат ранены. Ингвар знаками предложил пойти к раненым, но Азат (тоже наполовину знаками) убедил его, мол, это плохая идея, потому что теми сейчас занимаются лекари. Тогда северянин понял: надо передохнуть, ему тяжело было даже дышать. По острой и резкой, как молния, боли, он понимал: поломаны ребра. Крепкая кольчуга не пропустила сталь, однако костям досталось. Ему помогли снять кольчугу, оставшись в одной рубахе, юноша почувствовал себя легче. Он присел на ткань поваленного рядом шатра, алое рассветное солнце сделало вид раскиданных мёртвых тел ещё более жутким, Азат сел рядом. Не заботясь о том, поймёт ли его собеседник, Ингвар произнес по-русски:
– Мне нужно прилечь во что бы то ни стало, – после чего повалился на спину и долго не мигая смотрел в небо, ноющие кости и усталость не дали бы ему уснуть, да он и не пытался.
В голове у него воспоминания смешивались с мыслями о настоящем. «Боги хранили меня. А может быть, Бог. Как бы то ни было, я жив, и то что случилось – чудо». Он вспомнил совсем ещё недавний разговор с тер-Андраником. «С другой стороны, произошедшее – это ещё и удача, и то, что я умею обращаться с топором. Я же выжил не один, есть и другие такие; так как же? Это, значит, для всех чудо? Ладно… Я жив… и ладно».
* * *
В раздумьях Ингвар не заметил, как боль пошла на убыль, мысли успокоились и замедлились и он уснул. Долго спать ему не пришлось, когда он открыл глаза, увидел над собой всё то же голубое небо и солнце, не достигшее ещё и полуденной фазы. Между небом и юношей всунулась голова тер-Андраника, испортив тем самым умиротворяющий вид.
– Рад видеть тебя живым, есть над чем подумать, верно? – произнёс священник, увидев, что глаза северянина открыты.
Ингвар медленно сел, ребра по-прежнему ныли, но в общем его самочувствие улучшилось. Тер-Андраник выглядел так же, как и во время их последнего разговора, отгремевшее сражение никак не повлияло на его облик.
– По тебе и не скажешь, что у нас за спиной битва… – юноша произнёс это к слову, но ответ его удивил.
– Да, – кивнул священник, – это потому, что я и не сражался.
Северянин посмотрел на него с удивлением. Тер-Андраник имел такой бывалый и боевитый вид, что в возможность его уклонения от схватки верилось с трудом. Прочитав во взгляде молодого язычника недоумение, тер-Андраник объяснил:
– Видишь ли, я священник и потому не имею права проливать кровь и убивать людей. За такое у нас лишают сана.
– А за то, что ты посылаешь сражаться других, сана не лишают?
– Иногда посылать сражаться других куда сложнее, чем просто встретить свою судьбу с оружием в руках, – с горечью в голосе сказал священник, – однако речь сейчас не об этом. Тебя хочет видеть царь. После этой битвы тебя сочтут великим воином, не иначе.
Ингвар окончательно проснулся, оглядевшись, он живо припомнил события минувшей ночи. Кругом искали раненых и оттаскивали мёртвых, стараясь отделять друг от друга христиан, мусульман и язычников. Увиденная картина пробудила в нём острое чувство стыда, ведь он завалился спать, не удосужившись даже помочь товарищам в этом скорбном деле и не разузнав об участи всех друзей.
На другой стороне поваленного шатра мирно спал Азат, тер-Андраник пресёк попытку разбудить его: «Пускай спит пока, его черёд ещё настанет», и к царю они направились вдвоём. Дорогой священник рассказал последние новости. Главной было, конечно же, полное рассеяние врага, Ашот Гнтуни погиб в битве, а Васак не смог обеспечить даже организованного отступления, поэтому, бросив войско, скрылся с отрядом телохранителей в неизвестном направлении. Причём настолько неизвестном, что даже его ближайшие нарочные не имели об этом предположений. В подтверждение такого исхода прибыл гонец из крепости Шамшулде. Он приехал на загнанной до полусмерти лошади и принёс клятвенные заверения её управителя (вассала Гнтуни) в безоговорочной верности царю и дому Багратуни. О своих уже бывших сюзеренах он ничего не знал и говорил только, что ворота крепости всегда открыты для законного господина армянских земель. По рассказам пленных в войске гугаркцев видели и самого одноухого Мансура, но неотложные дела вынудили его несколькими днями ранее выехать в Тхпис. «Это для нас большая удача, – рассуждал священник. – Будь Мансур с ними этой ночью, воплощение царского замысла имело бы серьёзные преграды». Для Ингвара это известие оставило смешанное впечатление: с одной стороны, так как это стало одной из причин их победы, он был рад, но с другой – желание поквитаться со своими прежними пленителями и отомстить им за смерть родичей до сих пор жило в его сердце. Тер-Андраник был полностью согласен с язычником по части причины победы, однако к этому добавлял ещё и утверждение, что произошедшее – чудесная часть божественного замысла. Северянин полагал, что священник не преминет напомнить об их вчерашнем разговоре, но тот, однако, ограничился лишь суждениями о чуде.