И Ингвар пошёл спать.
Теперь все свои дни он измерял тем, удалось ли ему поговорить с Ануш. Конечно же, он старался не подавать вида и ничего не изменил в своём дневном распорядке. Однако всё своё внимание он обратил на ворота, чтобы всегда знать, когда девушка из них выезжает и удалось ли ей избавиться от своего свирепого дядюшки. Иногда северянин, зная примерное время её прогулок, сам брал коня первым и дожидался Ануш, укрывшись в листве одного из душистых садов. Встречи были нечастыми, и Ануш никогда не говорила о следующей, напротив, оба они притворялись, будто всё выходило случайно. Бывало, их замечали крестьяне, тогда Ануш начинала волноваться, Ингвар же не обращал на это внимания. Тем не менее со временем он стал чувствовать в глазах девушки тревогу. Задав прямой вопрос, он понял: их встречи не были такими уж незаметными, как ему казалось, и вскоре могли перестать быть тайной. Ануш переживала, что, дав своё молчаливое согласие на эти тайные свидания, она совершила поступок недостойный, который теперь может лечь тяжёлым пятном на честь её отца и всей её семьи. Ингвар успокоил её, как мог, но затем понял: это ещё не всё. Путём сложных уговоров он выпытал, что о встречах начал догадываться и дядя Ваган. Тот, конечно же, души не чает в племяннице, и если узнает всю правду, то ярость свою обратит именно на северянина, Ануш не могла говорить об этом без дрожи в голосе.
Сам Ингвар ярости Вагана не боялся, однако прекрасно понимал: столкновения лучше не допускать. Эти встречи стали для него безмерно дороги, чтобы рисковать ими. Тревожных знаков же появлялось всё больше.
Однажды утром северянин уже по традиции вышел на задний двор, по дороге разминая мышцы для борьбы. На месте собралась привычная ватага: Саркис, братья Арам и Арташ, великан Гор и тощий Аваг. Со всеми Ингвар был хорошо знаком, и хотя общались они немного, но вполне могли назвать друг друга товарищами. Северянин гостил здесь уже не менее полутора месяцев, боль в рёбрах прошла окончательно, и теперь он считался едва ли не лучшим борцом их небольшой дружины. Дважды уложив на лопатки обоих близнецов и выстояв вничью длинную схватку с Гором, вдвое превосходившем его в весе, Ингвар прилёг передохнуть под раскидистое тутовое дерево. Последние плоды с него уже давным-давно осыпались, и сейчас оно просто радовало глаз своей зеленью и закрывало от солнца. Саркис, тоже изрядно запыхавшийся после схваток, присел рядом.
– Послушай, Ингвар, – начал он вдруг тоном не свойственным для разговоров между упражнениями, – мы теперь с тобой видимся куда реже, поэтому я хочу поговорить сейчас.
Ингвар насторожился, но виду не подал:
– Выкладывай.
Близнец Арам в этот момент судорожно вытянул своего брата за ноги вверх и с силой опрокинул неподалёку от юношей. Саркис несколько раз хлопнул в ладоши, выражая одобрение, а затем вновь повернулся к Ингвару.
– Я знаю, куда ты ездишь, и хочу тебя предупредить: будь осторожнее. То, что ты делаешь, опасно и для тебя, и для неё, не говоря уже о том, что кончится это только твоим разбитым сердцем.
– Смотрите-ка, время дружеских советов! – желчно ответил северянин. – Радуюсь твоей наблюдательности, но в плодах её нужды не имею! Друг…
– Я так говорю, именно потому, что ты мой друг, – прервал его Саркис. – А чего ты ждёшь? Картинку из песни бродячих гусанов, в которой ты увозишь её домой на север и все поют вам славу? – он говорил с жаром, не замечая, как кровь приливает к лицу Ингвара. – Или что ты построишь хижину в горах, будешь охотиться, а она разделывать туши? Ты – язычник, у которого за душой нет ничего, кроме тяжёлого топора с зазубренным лезвием, а она – дочь богатейшего из купцов всех армянских княжеств и даже самого Двина. Но все богатства её отца ничего не значат по сравнению с тем, что ты веришь в ложных богов, и ни один армянин, будь он хоть свинопасом, никогда не отдаст за тебя свою дочь!
Ингвара обуял гнев, по правде говоря, он действительно не знал, как он поступит дальше. Его счастье от внезапного чувства и возможности им наслаждаться было столь велико, что о будущем он не думал. Ему было нечего ответить, поэтому он начал с обвинений:
– Так значит, я подвергаю её опасности? Может быть, вы, добродетельные слуги истинного Бога любви и всепрощения, выпорете её плетьми за несколько невинных разговоров? Или какая опасность грозит ей из-за меня? Я ничем не запятнал ни её чести, ни своей, и мне нечего стыдиться.
Саркис с озабоченным видом надул щёки и шумно выдохнул сквозь сжатые губы.
– Вот это всё ты будешь объяснять Вагану, когда он захочет проломить тебе голову и, кстати, будет абсолютно прав в сложившихся условиях. Ты, конечно, крепкий орех и сможешь постоять за себя, но ты не видел этого медведя в гневе. Он не будет разбирать, в чём ты виноват, а в чём нет. Я друг тебе и потому уверен, что ты не сделал ничего пятнающего её чести, но кому до этого будет дело, если христианин обвинит язычника, да ещё и попробует сам свершить возмездие? Я друг тебе и потому говорю: остановись, ради неё и ради себя.
– Можешь оставить свою дружбу себе или предложить злобным чаркам и чивалам, мне она без надобности! А ещё я помню, как ты сам смотрел на Ануш! – северянин чувствовал бессмысленность этих слов и знал, что пожалеет о них, но не мог остановиться. – Уж не свою ли выгоду ты скрываешь под этой заботой? Мог бы придумать предлог и получше!
Затем он встал, затянул пояс и пошёл прочь. Хотя они говорили на ромейском, тон их звучал весьма однозначно, поэтому остальные борцы, хоть и не поняли ни слова, проводили Ингвара тревожными взглядами. Саркис с досады сплюнул и выругался, а Ингвар уже проклинал себя за то, что дал волю языку, да ещё и разыграл эту сцену абсурдной ревности.
Придя в чувство, северянин вышел за ворота, отыскал валун поудобнее и долго сидел на нём, свесив ноги вниз и тупо уставившись в одну точку. «Саркис осуждает, – думал он, – даже Саркис. Нечего и думать, чтобы рассказать об этом ещё кому-нибудь. И всё-таки он говорит об этом не зря… Почему стоит только подумать, что ты счастлив, как сразу найдётся тот, кто испортит всё своей беспощадной правдой?» Поймав на себе не меньше десятка удивлённых взглядов прохожих, он наконец встряхнулся и направился в библиотеку. Там он, к своему удивлению, застал Ани, сидящую с отцом. Когда она увидела его, то молча, с непробиваемым выражением лица вышла из комнаты, не сказав даже приветствия. Ингвара обдало таким холодом, что ему стало ясно: она тоже о чём-то догадывается. Он сел за книги с тяжёлым сердцем, что, конечно же, не укрылось от тер-Андраника.
– Не задался день? – спросил священник.
– Да, пожалуй, что так. Вы, христиане, всё-таки иногда ужасно грубый народ.
– Христиане – тоже люди, хотя соглашусь, что оправдание это не слишком крепкое. Садись, налей себе вина – оно поможет настроиться на нужный лад.
«С христианами сложно», – подумал Ингвар, любуясь, как кроваво-алая влага наполняет кубок. Его родители тоже поклонялись разным богам, но это не помешало им пожениться. Это стало затруднением только для христиан. Да для христиан вообще всё, чем живут обычные люди, становится затруднением…
– Ты часто упоминал о том, что ваша страна не всегда была христианской, что ваши предки, подобно моим, поклонялись многим богам, – произнёс он вслух. – Теперь же все здесь верят только в Единого. Да и во многих других краях тоже. Как так вышло? Почему я, столько времени проведший среди вас и узнавший уже так много, не испытываю ни малейшего желания надеть на шею ваш крест? Какими угрозами и какими обещаниями вы заставили стольких людей склониться перед вашим Богом? Зачем им в здравом уме обменивать свой привычный уклад на ваши бесконечные запреты, правила и нравоучения?
У Ингвара не шли из головы слова Саркиса, едкость, с которой северянин спросил, была во многом вызвана досадой на них, однако сам вопрос он задал искренне. К удивлению юноши, ответ тер-Андраника не имел и тени возмущения:
– Если говорить о наших днях, то, действительно, появилось немало людей, строящих из себя христиан, чтобы выслужиться перед царём или просто из страха перед окружающими… – начал он вкрадчиво. – С тех пор, как христианство стало главной верой нашего народа, это частый случай. Но прежде долгие столетия ко Христу приходили вопреки страху. Ведь не только Армения некогда была языческой, вся держава ромеев поклонялась многим богам. А за поклонение Христу людей травили дикими зверьми, сжигали живьём и секли мечами. А люди всё равно шли за Крестом, и их становилось всё больше. Святой Григорий Просветитель, обративший к Богу нашего царя Трдата шесть веков тому назад, за свою веру просидел тринадцать лет в тесной и душной яме, в которой и солнца то не видно – не побоялся и не отступился. Почему люди так делали? Ответов сейчас дают множество. Но мне представляется, что всё дело в Христе. За многочисленными житиями святых, преданиями и правилами, хоть и несомненно важными, мы часто не замечаем Христа. А ведь он центр всего в нашей вере…
– Но почему всем так важен Бог, который дал ничтожным людям себя распять? – вскричал Ингвар. – Мой отец всегда говорил, мол, это всё, что следует знать о христианстве. Что вера в такого слабого Бога – это не для воинов.
Тер-Андраник задумчиво покачал головой.
– Напротив – мы верим в величайшего из воинов, когда-либо являвшихся миру. В воина, победившего смерть.
– Да, я помню про связь между Богом и человеком, это твоя любимая история. Однако умирать вы от этого меньше не стали.
– Для христиан смерть – это жизнь без Бога, жизнь вдали от Него, в разладе с Ним. Начало этого разлада, а значит, начало смерти, положил Адам своей ошибкой. А исправил это Христос своим подвигом.
«Тогда для них я точно мёртв», – подумал северянин, ведь последние месяцы он только и чувствовал, что холодное безразличие и отдаление от любых вышних сил.
– Я помню, рассказывал тебе, отче, историю о боге Одине, который тоже был пригвождён, только копьём к мировому древу, мучился, а потом вновь воспрял и обрёл силу. – Ингвар вспомнил историю, которую в дружинах северян знал всякий, но странно, что там никто не придавал такого значения играм Одина со смертью, как христиане воскресению своего Бога.