– Да, я припоминаю. Но зачем он сделал это? – Тер-Андраник прищурился.
– Из любви к мудрости.
– То-то и оно… А Бог, в которого мы верим, сделал это из любви к людям. Возможно, поэтому люди, в свою очередь, приняли и Его. Он явил им истинное благородство, и они ответили Ему, хотя пока нам, конечно, не дано впитать в себя его учение хотя бы на малую толику. А что до ограничений – священник испытующе смерил северянина взглядом – то очень многие полагают, что суть христианства – в воздержании. Это заблуждение. Его истинная цель – в благом действии. В воздержании же рождается наша свобода, без которой истинное действие невозможно. Свобода от тягостной власти нашей собственной плоти. Ты спрашивал, почему ты не стремишься последовать за тысячами надевших крест? Потому что Бог ещё не коснулся твоего сердца. Я сказал очень много, но это всего лишь ответ на твой вопрос и не так уж и важно… Важно, что Господь каждому готовит свой собственный путь, на котором однажды нам предстоит встретиться с Ним. В такой миг главное его узнать.
– Одина хотя бы можно узнать по шляпе и плащу…
– Думаю, если открыть душу, Христа тоже узнать несложно. Пожалуй, довольно на сегодня разговоров о священном, обратимся к Ксенофонту.
* * *
Ануш в этот день была весела и ничем не обнаруживала своего прежнего беспокойства. Тем не менее они всё равно предпочли отъехать подальше от деревни – так, чтобы узнать их было сложнее. Ингвар боялся спрашивать о причинах её внезапного спокойствия, потому что ему казалось, спроси он – и её веселость растворится вновь. Ануш, словно заметив эти невысказанные опасения, не стала дожидаться вопроса:
– Я решила не обременять себя тревожными мыслями, – девушка соскочила с лошади. – К чему всё это, раз… раз мы не делаем ничего постыдного.
Она говорила смущённо и как будто неуверенно, а Ингвар всё кивал ей в ответ, надеясь, что так он укрепит её в этом убеждении.
– Или же, – продолжала девушка, – что постыдного в том, что нам нравится друг с другом говорить. Пускай таких вещей стыдятся те, кто не уверен в себе.
«Нравится говорить, – подумал северянин, – ей нравится со мной говорить, а я бы хотел перекинуть её через седло и увезти с собой. Саркис был не прав в одном: мне всё равно, на север или на юг». Наверное, поэтому отцы и не в восторге, если их дочери видятся с кем-то наедине, каждый из них уже слышал прежде такое «нравится говорить». Северянин не открывался ей в своих чувствах, потому что не знал, как это сделать правильно, и потому что внутренне боялся всё испортить. Он не знал, что в таком случае ответит Ануш, и он не хотел конца всего, что у них было сейчас. Поэтому вслух он произнёс:
– Вот и славно, что ты это понимаешь! – голос его звучал натянуто и неискренне. – Мне было невыносимо видеть тебя грустной и беспокойной; сегодня, когда ты вновь стала весёлой, я даже боялся об этом всём спрашивать, чтобы не напоминать.
Ануш присела на разноцветный живой ковёр, что был у них под ногами, и сорвала несколько цветков.
– Хорошо, что ты об этом думаешь. Это значит, тебе не всё равно. Иначе всё это было бы будто ты просто любишь, когда я с тобой смеюсь, а всё остальное тебя и не волнует…
– Но я люблю, когда ты смеёшься со мной, – невпопад возразил юноша. – А когда дома вижу, как ты смеёшься шуткам других, то меня это злит. Даже если ты смеёшься с Ани… – Ингвар оборвал собственную речь, прибавив уже иначе:
– Тебе идут эти цветы!
– Ну, прав злиться на такое у тебя нет, – улыбнулась Ануш. Затем она вставила небольшой жёлтый цветок себе в волосы и добавила: – Они всем идут, глупый.
– Ани, кажется, что-то знает о нас или подозревает, по крайней мере.
– Почему ты так решил? Я вижу, моё беспокойство никуда не пропало – оно просто передалось тебе, – Ануш вновь легко рассмеялась.
– Сегодня, когда я пришёл к тер-Андранику в библиотеку, я почувствовал от неё ужасную волну злости. Должно быть, ей не по душе, что ты ведёшь себя так безрассудно, да ещё и в компании язычника.
– Всё-таки иногда ты очень-очень глупый.
– На что ты намекаешь? – Ингвар вновь мысленно ругал себя за свою дотошность и за то, что он портит дурацкими расспросами прекрасный день, но, как и в разговоре с Саркисом, остановиться не мог.
– То есть ты не догадываешься, за что она может на тебя злиться?
– О своих догадках я уже всё сказал…
– А ты не думал, что она может злиться на тебя из-за того, что её отец, пропадав на дорогах и в сражениях многие месяцы, наконец приехал домой, а всё свое время проводит в обществе чужестранца-язычника, которого он нашёл на одной из этих дорог?
Ингвар опешил, действительно, почему он не подумал об этом сразу? Видимо, свою роль сыграла ссора с Саркисом; ведь он помнил и о печальных глазах Седы, и о рассказах самого тер-Андраника.
– Выходит, я тот ещё дурень! – воскликнул северянин. – Напридумывал себе всякого, а самого очевидного не заметил. И мне должно быть стыдно. Никакие законы гостеприимства не дозволяют гостю похищать хозяина дома у его домашних!
Ингвар привязал поводья коней к тонкому деревцу и прибавил ещё несколько цветов к букету Ануш.
– Скоро мы увидим осень, и от этих цветов ничего не останется до весны… – девушка говорила точно сама с собой. Потом другим голосом, уже обращаясь к северянину, она добавила:
– Думаю, что стыдно должно быть не тебе. Да и кто знает, может быть, всё это ещё и обернётся добром. Ты можешь стать для этого дома маленьким камешком, с которого начнётся камнепад. А камнепад им нужен очень давно. Я каждый день молюсь, чтобы это было так.
– А просто за меня ты молишься?
– И просто за тебя молюсь, – голос её дрожал неловкостью.
Ингвару стало хорошо на душе, хотя он и не возлагал больших надежд на христианские молитвы, ему было приятно, что Ануш вспоминает о нём, да ещё и в разговоре со своим Богом. В последнее время его беседы с возлюбленной становились всё серьёзнее. Так всегда бывает, ведь сначала нужно узнать, может ли человек делить с тобой мгновенья радости, если это ему не по силам – и время на него тратить не стоит. Только после мы очень осторожно начинаем проверять, способен ли человек понять и более глубокие чувства нашей души. По-прежнему с трудом Ингвар начал рассказывать Ануш о семье, о тревожащих его мыслях, обращённых к отцу, родичам и о собственных сомнениях. Очень многие наши тревоги часто не требуют лишних советов и долгих обсуждений, их лишь надо высказать, увидеть, что тебя слушают и что слушателю не всё равно. Северянин боялся говорить о серьёзном не только из-за собственной скрытности. Он боялся, что девушка, ставшая для него столь важной, разочарует его, не сумев понять, но вскоре убедился в своей неправоте. Ануш слушала Ингвара мудро, отвечая ему чаще своими воспоминаниями и своими сокровенными мыслями. Так, переплетая истории, юноша и девушка ощущали, как растёт чувство их духовного родства, и хотя никто из них не произносил признания, казалось, всё было понятно без слов.
Встречи с Ануш оказывали на северянина умиротворяющее воздействие, словно летний полдень на лесной опушке после звона стали и криков сражения. Вернувшись в дом, Ингвар ощутил: единственное, что его теперь беспокоит, это Саркис. Следующую встречу для борцовских упражнений варяг пропускать не стал. Поздоровавшись со всем обычным кругом и как следует размявшись, Ингвар кивнул Саркису, предлагая схватку. Саркис согласился, остальные тоже разбились по парам, и борьба началась. Сын священника обладал ловкостью рыси, и хотя Ингвар был сильнее, с ним у него никогда не выходило лёгких побед, а нередко он и сам оказывался в пыли, поверив обманному приёму. Северянин хорошо боролся, в дружине отца среди молодёжи всегда оставался одним из первых, но в лице Саркиса он встретил достойного соперника. После продолжительного и изнуряющего поединка каждый имел на счету по одному падению, следующее должно было стать решающим. Оба борца порядком устали, в особенности это сказалось на ловкости Саркиса, теперь вместо резких обманных движений он всё больше наседал на северянина телом. Ингвар воспользовался обстоятельством и, крепко прихватив соперника за штаны на поясе, нырнул ему под ноги, увлекая за собой. Под собственным весом Саркис сделал кувырок через голову и больно растянулся на земле, Ингвар навалился сверху, удерживая его. Бросок был за варягом, отдышавшись, он отодвинулся от друга и бросил коротко:
– Прости.
– Если бы за каждый бросок приходилось просить прощения, то вскоре не осталось бы желающих бороться, – ответил тот.
– Прости за вчерашнее, я наговорил всякого, а в твоих словах было много правды, – Ингвар не любил извиняться, но когда должное было сказано, ему стало легче.
– Тебе можно, – примирительно сказал Саркис, – надо же как-то оправдывать образ варвара, которым тебя наградили.
– Да, я решил этим пользоваться, – усмехнулся северянин.
– На самом деле, я тоже был не так уж и прав. Я сказал правду, увиденную мной с моего холма, но я не взглянул на всё это твоими глазами, а такая правда не так уж много стоит.
– А теперь взглянул?
– Нет, – Саркис рассмеялся, и Ингвар подхватил.
– Я попытался, но у меня ничего не вышло, – продолжил затем Саркис. – Вчера я услышал в твоих словах долю ревности…
– Влюбленные часто ревнуют без повода, – прервал его Ингвар.
– Да, это верно, однако дело в том, что переживаний, подобных твоим, мне в жизни никогда испытывать не доводилось, – Саркис говорил будто с трудом, возможно, он просто ещё не отошёл от схватки, а возможно, ему тоже было трудно говорить о личном. – Прежде я мечтал о монастыре, но отец не пустил, сказал, что для такого решения я должен набраться опыта. И вот, меня занесло на царскую службу. Но в таких вот безрассудных вещах меня это опытнее не сделало.
– Тогда прошу тебя, друг мой, будь моим холодным разумом во всём этом, – взмолился Ингвар. – Как ты верно заметил, я варвар, и мне не обойтись без твоих советов.