– Ингвар, сын Хельга! Вот так гость! – прервал его размышления знакомый голос. Со стороны домов для братии с улыбкой от уха до уха к нему направлялся тер-Погос, с которым они познакомились ещё на «победном» пиру у тер-Андраника.
Ингвар махнул ему рукой, подойдя, священник произнёс весело:
– Всё-таки решил лично убедиться в моих словах? Очень рад, очень рад! Хоть ты и язычник, ты должен иметь возможность насладиться обителью истинного Бога.
Ингвар пропустил мимо ушей это проповедническое замечание и спросил:
– Мои друзья выстаивают вашу непомерно длинную литургию, а почему ты не в храме?
– Сегодня не моя череда, – наморщил лоб тер-Погос. – Да и служу я, собственно, не здесь. Моё место – храм святой мученицы Рипсимэ, вы должны были видеть его, въезжая в город, он стоит у самой крепостной стены.
– К сожалению, мы приехали уже за полночь и кругом была кромешная тьма, но я наслышан об этом месте и непременно хочу там побывать.
– Побываешь! Это великое место, именно там в тёмные времена казнили святую мученицу Рипсимэ, а с ней ещё четыре десятка девушек-христианок. Ты же знаешь, за что их казнили?
– Да, Саркис рассказывал, – как будто нехотя ответил Ингвар.
– Прекрасно! Да, за отказ выйти замуж за язычника девушку и всех её спутниц побили камнями. Ну, вернее, прекрасно, что ты это знаешь! В том, что её убили, ничего прекрасного нет. Хотя… Смерть за Христа – это тоже прекрасно, теперь эти мученицы – пример для всех армянских девушек.
«Да уж, надежд у меня всё больше и больше, – подумал Ингвар. – Хотел бы я знать, каким образом Ани удалось разглядеть наше счастливое будущее?»
– У вашего народа достойные женщины, – ответил он затем, и эти слова были сказаны от всего сердца.
– Не стану с этим спорить, – довольно закивал тер-Погос. – Все они – добрые христианки.
Ингвар не знал, радует ли его последнее замечание священника, но решил, что выражать своё мнение вслух не стоит.
– А тер-Андраник почтил нас своим присутствием? – спросил тер-Погос, видимо, почувствовав, что молчание затянулось.
– Нет, ему нужно уладить много дел перед поездкой на свадьбу царя Ашота, я приехал в обществе его старших детей.
– Ох уж эта царская свадьба, не знаю, откуда на неё золото, но, кажется, торжество планируется великое! Хотел бы и сам присутствовать, но боюсь, что не предложат. Сегодня обедаю у князя Петроса, государева наместника в Вагаршапате, быть может, он пригласит присоединиться к его свите.
– Буду рад встретиться с тобой и там! – несмотря на слегка пренебрежительный по отношению к северянину тон священника, Ингвару тер-Погос нравился. Этот священник вёл себя искренне и добродушно. Сложно злиться на человека, даже когда он не прав по отношению к тебе, если не чувствуешь в нём внутренней злости.
– Кстати, – вдруг встрепенулся его собеседник, – а вы уже знакомы с князем Петросом?
По дороге Саркис успел рассказать, что с наместником Вагаршапата он хорошо знаком через отца и к нему непременно стоит заглянуть в гости.
– Нет, лично не знаком, – тут Ингвар вспомнил, что слыхал имя наместника и до их поездки. – Говорят, он приезжал к тер-Андранику с месяц назад, но я его не застал, поэтому знакомство с ним ещё впереди.
– Так зачем его откладывать? Уверен, князь будет рад… Нет, он даже будет оскорблен, если вы не уважите его встречей. Решено! – громко заявил священник, и по тону было ясно, что мнение северянина и его спутников уже значения не имеет. – Сегодня мы отобедаем у князя Петроса вместе!
Ингвару ничего не оставалось делать, как согласиться. Саркис нередко припоминал ему, мол, они ответили далеко не на все приглашения, из полученных за последние несколько месяцев, так что нечего прибавлять к ним ещё одно неотвеченное.
– После полудня я пришлю за вами человека, – подытожил тер-Погос, но потом замялся. – Я же не знаю, где вы остановились… Ладно! Узнаю у отца-гостиничего.
На этом они распрощались, и юноша вновь остался один. «Да когда же кончится эта служба», – мрачно подумал он. В Царьграде северянин любил христианские богослужения, однако они всё же куда приятнее, когда нет необходимости дожидаться их конца, словно цепному псу. Царьград раньше казался ему самым ярким приключением его жизни, но, судя по всему, тогда он ничего не знал о приключениях. Да, такого пышного великолепия и таких восхитительных контрастов, как в Новом Риме, здесь не было, но зато здесь его пронесло через столько головокружительных событий, что царьградские открытия и откровения поблекли. Даже местные христиане нравились ему больше, в отличие от безопасной столицы ромеев, тут им приходилось бороться за право свободно чтить своего Бога. Их упрямая вера подкупала, как и их упорство, с которым они вновь возводили разрушенные церкви и ставили на обочинах дорог камни-кресты.
Ветер трепал его волосы, проходящие мимо монахи ёжились под резкими порывами, но Ингвар радовался. Ни одно лето на его родине не обходилось без такого ветра. Северянину он вовсе не казался холодным, скорее освежающим, как в детстве после жарких дней на вечерних соботках. Когда девушки плели венки и вся молодежь собиралась к кострам в дни Ярила и Мокоши. Воспоминания. Давно он к ним не возвращался. Треск горящих бревен, девичий смех, незатейливые мотивы пастушьих дудочек… его сестры вместе со всеми смеются и перешептываются… Нет, сейчас не время вспоминать об этом. Ещё не один кулачный бой на Волосов день он пропустит, и не один костер на Мокошу сгорит без него. Наверное, так Гишеро и написал свою песню.
«Странная штука – тоска, – подумал Ингвар. – То кажется, что столько всего вокруг происходит и неоткуда ей взяться, а она вот – тут как тут». Никогда не знаешь, в какой момент она накатит и когда пройдёт. Всё-таки сколько ни смотри по сторонам и сколько ни разгоняй мир вокруг себя – всё равно, если захочет, она явится и никого не спросит. Скорей бы Ануш вышла», – вздохнул он внутри себя, с ней тоска не мучила его никогда.
И вот двери собора раскрылись, и наружу повалил народ, впрочем, повалил – громко сказано, день был непраздничный, и на литургию пришли пара десятков человек. Увидев друзей, Ингвар устало помахал им рукой.
– Ты как, не умер тут от скуки? – спросил Саркис.
– Нет, – ответил Ингвар, хотя правдой это было лишь наполовину. – Я даже провёл время с пользой, можно сказать.
– Многое успел увидеть?
– Дело не только в этом – я раздобыл нам приглашение на обед.
Все оживились, когда Ингвар изложил суть дела, Саркис деловито кивнул:
– Хорошо. Князя уже и так известили о нашем прибытии, и обед у него – самое то. Но пока было бы неплохо отдохнуть.
Они двинулись по мощёной площадке в направлении гостевых домов. Молодые люди шли все вместе, Ваган держался чуть поодаль, ближе к служанкам Ани – в монастыре было безопасно, и охрана его племяннице не требовалась. Слева от них раскинулся сад, где над пёстрыми цветами высились раскидистые кроны каштанов, а справа лежала коричнево-зелёная равнина, за которой едва угадывались очертания Масиса – день задался солнечный, но гора скрывалась, точно за пеленой тумана. Чуть ближе, играя разными оттенками бурого и рыжего, поднимался остроконечный купол церкви святой Гаянэ.
– Вон туда, к югу, – проговорил Саркис, указывая в сторону равнины, – уходит дорога в Сюник. Как-то раз в детстве отец взял меня с собой в Ехегяц-Дзор, мне было ужасно любопытно, но мать выступала против. Дело в том, что стояла уже поздняя осень и в такое время в горах опасно. В тот год зима наступила рано, и на обратном пути нас так завалило снегом, что кони едва могли переставлять ноги. Я думал, что мы замёрзнем насмерть, но отец нашёл пещеру, и в ней оказались три вязанки дров. Как выяснилось, это не было чудом, они специально держат такие пещеры для своих людей. В итоге уже дома я слёг с жаром и простудой, но это путешествие запомнилось мне таким захватывающим, что я стал проситься с отцом всякий раз, когда он уезжал.
– И как? – спросил Ингвар. – Брал?
Саркис покачал головой:
– С тех пор почти что нет, очень редко, пока я не повзрослел. А уезжать он стал напротив – часто.
– А когда ты повзрослел, – вмешалась в разговор Ани, – то и сам стал пропадать с отцом, предоставив нас с младшими матери.
– Таков путь всех мужчин, – поморщился Саркис. – Хотя наш отец этим и злоупотребляет.
Ани усмехнулась:
– Мужчины любят этим прикрываться, но пути у них у всех разные, – голос её звучал дерзко и с вызовом.
– Меня вот отец и вовсе оставлял дома всё детство, – Ингвар предпринял отчаянную попытку повернуть разговор в более мирное русло. – Пока мне не исполнилось тринадцать, я всегда был дома, с матерью и сестрами, а походы за море длятся долго. Но мне нравилось, детей было много, и мы умело находили себе приключения, даже не уезжая далеко.
Ануш поняла замысел Ингвара и тоже поведала историю о том, как её отец отсутствовал целых три года, совершая путешествие в Иерусалим. Оно в итоге не привело к выгодным сделкам, но зато отец оставил вырезанный из ствола цирана крестик прямо у Гроба Господня и заплатил одному монаху-египтянину, чтобы тот поминал всю его семью у подножия Голгофской горы каждый день.
– Наверное, лучше всего выходить замуж за пахаря, – не успокаивалась Ани. – Они всегда дома и привязаны к своему урожаю, им нельзя сбегать от жены на три года.
Саркис раздражённо цокнул языком:
– Можешь попробовать, сестра, то-то отец порадуется, – затем он прибавил тоном настоящего старшего брата: – Мы находимся в святом месте, воздвигнутом в память о терпении дев-мучениц, так что будь добра, найди и в себе самую малость этой христианской добродетели.
Ани обиделась, Ингвар улыбнулся. Ему вспомнились недавние хвалебные рассуждения тер-Погоса об армянских христианках. Вполголоса северянин обратился к Ануш:
– Я успел заметить, что многие христиане мечтают о мученическом венце. Для тебя пострадавшие здесь девушки тоже пример для подражания?