Ноги немного отдохнули, и Ингвар вновь зашагал по улицам. Близился рассвет. Безысходное положение тяготило юношу, оно было точно гигантская язва, чувствующая каждое движение, – о таком никак не забудешь. «Может быть, это знак?» – думал северянин. Но откуда ему знать, к чему этот знак. Так он ходил и думал до первых лучей солнца. Думал он и после, пока вновь не выбрел к царскому дворцу.
Здания, построенные из туфа, прекрасны в солнечных лучах. Ингвар смотрел, как всё большая часть фасада плавно выходит из тени. И вот, решение созрело. Он твёрдым шагом направился к воротам дворца. Облик юноша имел удручающий, последствия борьбы и ночная прогулка придали его лицу жутковатый осунувшийся вид. Караул у подножия лестницы остановил его, но вскоре среди царских стражников, несущих в эту ночь дозор, нашлись знавшие Ингвара в лицо, и они пустили его внутрь.
Северянин шёл к тер-Андранику. Он надеялся, что священник не изменил своей привычке вставать рано, однако понятия не имел, как это проверить. Страж Григор проводил варяга до двери и оставил, он познакомился с Ингваром ещё в Гугарке и доверял ему. Северянин сел подле двери, не имея даже предположений, сколько ему придется ждать. Конечно, он мог бы заглянуть внутрь. Священник всё равно там один, женщины размещены в другом крыле дворца, однако любой человек возмутится таким вторжением, даже такой терпеливый, как тер-Андраник. Барельефы и резьба на стенах водили хороводы в мигающем огне нескольких масляных ламп. Юноша вскоре начал клевать носом, он не знал, сколько времени он так просидел, но вдруг за дверью стало слышно движение. Ингвар понял, что ждать больше не в силах и три раза стукнул в дверь.
– Можно! – раздался изнутри знакомый голос.
Когда северянин протиснулся в комнату, тер-Андраника он узнал не сразу. Вместо привычной рясы священник был облачён в яркий халат, схожий с арабскими, а из-под него виднелась обычная белая рубаха. Волосы его были со сна взъерошены, и так в них ещё отчетливее виднелась седина.
– Смотрю, ты вовсю пользуешься государевым гостеприимством? – привычным тоном спросил тер-Андраник, пристально рассматривая разукрашенное лицо Ингвара.
– Да, а ещё твоим, отче, – виновато ответил северянин.
– Я бы и рад сказать, что такие, как ты, не дают мне выспаться, но с привычкой вставать спозаранку ничего не могу поделать… Проходи… – тер-Андраник рассеяно махнул рукой. – Я вижу, ты и сам спал неважно?
– Да… Почти совсем не спал, – на этих словах юноша протяжно зевнул.
Комната вид имела необжитой. Тер-Андраник как будто боялся привязаться к этому месту с мягкой кроватью, слугами и кушаньями. Поэтому никаких признаков жизни, кроме расправленной кровати да пары книг, Ингвар, оглядевшись, не обнаружил. Разве что кувшин вина и несколько глиняных чаш на столе. Очаг в углу давным-давно погас, и от взгляда на чернеющие в нём старые угли становилось ещё холоднее.
– Ну, говори теперь, – вздохнул тер-Андраник, наливая из кувшина в чашки вино. – Эх, развести нечем…
– Я хочу креститься, отче.
Винная струя скользнула по ободку и пролилась на стол. Тер-Андраник задумчиво взял расшитую узорами тряпку и промокнул лужицу.
– Почему решил?
Ингвар мялся, по дороге ему вновь казалось, что он продумал каждое слово своего объяснения, но сейчас к словам как будто подвесили якорные камни, слова не хотели срываться с языка. Как обычно.
– Я… думал. Долго и часто, – начал он с трудом. – Мне дорога вера отцов, но ничего большего я уже давно не чувствую. Память об отце… Я не хочу его предавать. И мне стыдно перед ним. Только перед ним. Но в жизни есть ещё много вещей помимо памяти. И я не знаю, стоит ли от них отказываться только ради этого!
Северянин замолчал, он не знал, как продолжать дальше. Рассказать всё как есть или соврать. Ему не хотелось говорить об Ануш тер-Андранику. Или даже хотелось, но он не мог. Ему вспомнился пример с раскалённым слитком золота. Кажется, Ануш и стала таким вот слитком.
– Ты решил креститься из-за Ануш? – спросил священник.
У Ингвара не было сил удивляться, последние дни измотали его похлеще битв и пеших переходов. В ответ на вопрос он просто коротко кивнул.
– И это все причины? – снова спросил тер-Андраник, голос его звучал мягко, он всегда очень осторожно говорил о вере, но сами вопросы были для северянина подобны ударам хлыста.
– Я не знаю. Я не хочу врать, – сказал он наконец. – Я только понимаю, что ничего не потеряю, если крещусь, но смогу обрести то, что сделает меня счастливым…
Теперь молчал тер-Андраник. Он подошёл к окну и долго сосредоточенно смотрел на крыши домов, улочки, в такой час ещё почти безлюдные. Его взгляд сейчас был похож на тот, которым смотрел владыка Мовсес в день венчания.
– Хорошо, что ты говоришь честно, – сказал он, повернувшись к юноше.
– Когда ты сможешь меня крестить? Я хочу, чтобы это был именно ты.
– Боюсь, я не смогу тебя крестить.
Тер-Андраник говорил по-прежнему мягко, но по его тону северянин понял, что тут бесполезно спорить. Разочарование и обида захлестнули его, он никак не ожидал такого ответа. Следом за ними в душе начал закипать гнев. Усилием воли подавив его, Ингвар выдавил из себя:
– Почему?
Тер-Андраник поставил чашу на стол, он так и не сделал ни глотка.
– Ты найдёшь не меньше сотни священников, а то и епископов, которые с удовольствием и гордостью наденут на твою шею крест, – тер-Андраник сделал характерный жест. – Может быть, это даже станет поводом для ещё одного праздника… Но меня среди них не будет. Крещение – не способ достижения земных желаний, но величайший дар. И дать его можно лишь тому, кто понимает его ценность.
Всё обрушилось разом. Ещё на пути к тер-Андранику Ингвару казалось, что случившееся прошлым вечером поправимо, что это, пусть и тяжёлое, решение всё исправит. Но нет, христианский Бог посмеялся над ним. Заставил его произнести вслух предательские слова, отказаться от веры отцов, а потом отвергнул его. Ему оказалось мало крещения из любви к христианке, ему подавай Ингвара целиком! Он не может удовольствоваться малым, он принимает лишь тех, кто готов отдаться Ему без остатка. Но Ингвар не понимал, почему христианский Бог требует так много. Почему именно он.
– Видишь ли, крестясь, ты вверяешь себя Богу, – точно подтверждая его мысли, вновь заговорил тер-Андраник. – А к такому ты пока не готов.
– Ваш Бог требует непомерно много, есть боги и посговорчивее, – едко бросил Ингвар.
– Верно, – спокойствие, с которым тер-Андраник это сказал, раздражало Ингвара. – Наш Бог ждёт от нас любви.
– Значит, все, кто надел себе на шею крест, просто по любви взяли и вверили себя вашему распятому Богу? Откуда у людей такая бескорыстность?
Из-за пределов комнаты стали доноситься шаги и прочие звуки. Дворец по-утреннему ожил.
– Не знаю, – пожал плечами тер-Андраник. – Но то-то и оно, что ты сказал «требует», а я говорю «ждёт». Бог терпеливо ждёт, чтобы каждый из нас вверил себя ему не из страха, земных чаяний или по случайности. А именно по любви, это дано немногим, но нужно хотя бы стремление. А у тебя сейчас нет и его.
В этот момент после торопливого стука в дверь в проёме показался сам князь Геворг Мамиконеан.
– Прости за ранний час, святой отец, но государь к себе зовёт, – сказал он.
Тер-Андраник сразу понял, что есть поводы для беспокойства – иначе приглашение царя принёс бы гонец попроще. Заверив князя, что вскоре явится, он начал торопливо одеваться. Мамиконеан сказал, что подождёт за дверью. Вскоре священник вновь принял свой привычный облик.
Он подошёл к сидящему неподвижно Ингвару, положил ему руку на плечо и попросил:
– Не брани ни себя, ни меня. И не отчаивайся. Неволить душу – самое последнее дело, ты б от этого добра не нашёл.
Затем он вышел, оставив северянина одного. Тот сидел в чужой комнате, чувствуя себя разбитым и уставшим. За минувшие сутки он испытал слишком много разочарований, чтобы ободриться словами священника. Желудок сводило от голода, а к горлу подкатывали приступы тошноты. Он сделал глоток вина, и напиток едва не вывернул его наизнанку.
– Да пропади оно всё пропадом, – в сердцах сказал Ингвар. – Нужно поспать.
* * *
Князь Геворг дожидался священника у двери. Тер-Андраник удивился, увидев, что тот до сих пор не ушёл, редкий нахарар сочтёт достойным себя ждать в таком месте и положении. Значит, повод серьёзный.
– Что стряслось, князь? – спросил он, поправляя крест на груди.
– Саака Севаду отравили, – эти слова прогремели для тер-Андраника, как приговор. Опасения оправдались.
– Вернее сказать, пытались отравить, он жив, – поспешно добавил князь, увлекая спутника вдоль ряда узких окон к лестнице.
– Почём знаете, что отравили? – от сердца немного отлегло, возможно, положение ещё поправимо.
– Саак Севада каждый день приказывает подать себе подогретого вина перед сном. Вчера вечером Геворг, мой тёзка, виночерпий Севады, блевать кровью начал, а к рассвету помер. Он всегда перед тем, как подать, пробовал, не отравлено ли. Видать, не зря. И повара его тоже мёртвым нашли, но того, судя по всему, удавили. В итоге всё, чем его двор кормить собирались, в помои свалили, а старый князь у себя заперся и никого не принимает. Вести через наших людей дошли.
Складывалось всё не лучшим образом. Севада прожил так долго и сосредоточил в своих руках такую власть не в последнюю очередь и из-за своей крайней подозрительности, и с годами она только усиливалась. Смогут ли они теперь доказать, что не хотят ему смерти? Станет ли он их слушать, и, что наиболее важно, станет ли государь что-то доказывать? Союз, подаривший стране мир, может развалиться, едва родившись. Кто бы ни отравил Севаду, расчёт он сделал верный, тень подозрения падёт на государя неминуемо. Сбросить эту тень окончательно уже невозможно.
Петляя по лестницам и коридорам, Геворг Мамиконеан и тер-Андраник подошли к покоям государя с внутренней стороны. Остальные посетители всегда приходили с внешней, сейчас двери там были заперты и за ними слышалась отборная ругань. Тер-Андраник узнал ревучий голос Цлик Амрама, тот возмущался, молотил в дверь и требовал, чтобы его пустили к государю немедленно. Стражи силились его утихомирить, но обуздать гнев тавушского владыки – задача не из лёгких.