Условленное место, где ему следовало отыскать собеседника из людей тер-Андраника, оказалось небольшой харчевней на улице, целиком состоящей из бедняцких домов с циновками вместо дверей на входе.
Внутри недоставало света, кроме глубоко посаженных окон, других его источников не было. Столы стояли пустыми, а из глубины доносились тянущие звуки циранапоха. Ингвар шагнул вперёд и громко произнёс заученную наизусть фразу:
– Мудрецы древние —
творцы суетных слов обольщающих,
Но от Бога идут и душе полезны
слова тебя возлюбившей,
Господин мой блаженный Ваан, меж воинов избранный…
Это стихотворение несколько сотен лет назад написала Хосровидухт – княжеская дочь, брат которой Ваан пал мученической смертью от рук арабов. За выбором таких слов сразу угадывалась воля тер-Андраника.
Музыка смолкла.
– Отважным воителем, на битву готовым,
Ты меж народов южных
поход свой закончил мужественно
И к бестелесным причислен,
Господин мой блаженный Ваан, в Гохтане княживший…
– прозвучало в ответ. Из сумрака под свет окон навстречу Ингвару шагнул Гишеро. Юноша тотчас узнал певца и, улыбнувшись, покачал головой:
– Так вот оно что…
– А ты думал у тер-Андраника дома бывают случайные люди? – усмехнулся в ответ Гишеро. – Я же говорил, что мы ещё свидимся.
– Ну, раз так – у меня для тебя новости, – сообщил Ингвар.
– Хорошие, надеюсь?
Ингвар молча залез за пазуху и оторвал от нижней рубахи зашитое там послание тер-Андраника, тщательно скатанное в трубочку. Он протянул письмо Гишеро, а сам присел на скамью в ожидании.
– Лучше не придумаешь! – вскричал певец, пробежав по листку глазами. – У меня с нашим общим знакомым давно всё заготовлено для такого случая!
– Меня в подробности не посвящали, я об этом сам попросил, так что и ты не сболтни лишнего.
– В тебе нет самоуверенности – это хорошо. Теперь понимаю, почему тер-Андраник тебя выбрал.
В том, как они говорили посреди пустой харчевни и покрытых пылью столов, чувствовалось нечто ужасно неловкое. Гишеро развёл руками и, обернувшись через плечо, громко позвал:
– Ваграм!
Ответом была тишина.
– Вагра-а-а-ам! – громче и протяжнее позвал Гишеро.
Сначала там, где предположительно пряталась кухня, раздалось неспешное шевеление, а затем они услышали и недовольный ответ:
– Чего?
– У нас гость, и он голоден, вот чего! – в тоне певца весёлость было не отличить от раздражения.
Гишеро сел за один из столов, но тут же встал, отыскал какую-то старую тряпку и оттёр со столешницы следы бывшей тут некогда трапезы. Покончив с этим, он пригласил сесть и Ингвара.
– Ваграм – старый лентяй, но стряпня у него отменная, скоро сам попробуешь.
Ждать пришлось долго, тем временем Гишеро расспрашивал Ингвара о новостях и в особенности о царской свадьбе. Он и сам проявлял неплохую осведомлённость, многое ему было известно, особенно о присутствующих гостях. Также он знал и скорбные истории об отравлении Саака Севады и обиде Цлик Амрама, порой Ингвар чувствовал, что это ему скорее стоит расспрашивать певца о произошедшем.
Наконец Ваграм, полный старик с седыми усищами, настолько огромными, что они едва не цеплялись за дверные косяки, принёс еду: запечённые в тонире мясо и рыбу с душистыми травами, пшеничные лепёшки, лаваш и плоский пирог с сыром и луком. Ингвар недоумевал, успел ли Ваграм всё это приготовить сейчас, или у него это было припасено заранее. Чтобы запивать, на стол старик поставил кувшин молодого вина и две глиняные чашки.
– Ну, угощайся, друг! – точно актёр на подмостках, произнёс Гишеро.
Они ели и непринуждённо болтали. Певец оказался не только любопытным, но и лёгким собеседником, с ним не возникало долгого молчания, тягостного поиска слов и стеснения. Гишеро рассказывал о своих путешествиях по миру, как он ходил на запад от ромейской державы и побывал в истинном древнем Риме, от которого, по его словам, ромеи теперь черпали мудрость и знание. Рассказал о том, как он жил с франкскими воинами и как они рассказывали ему о набегах язычников с моря. Описание этих язычников до боли напомнило Ингвару о его собственных родичах, и он тоже пустился в рассказы о своих приключениях. Он говорил о виденных им разряженных хазарских каганах, о бескрайних степях и свирепых касожских всадниках; о сыром воздухе его родины, холодных утренних росах полей и стальных серых волнах Волхова. Он поведал даже о землях, где никогда прежде не бывал – о суровой северной родине его отца, которую он знал лишь по его рассказам, да песням и историям о подвигах её славных ярлов и конунгов.
– Велика земля, – сказал, куснув нижнюю губу, Гишеро. – Каждый раз, когда слушаю людей из дальних стран, понимаю, что видел лишь её ничтожно малую часть… А большего, может, и не увижу никогда.
– Но почему? – удивился северянин. – Ты ещё не стар. Ты же не собираешься сидеть в пыльной харчевне большого душного города до конца своих дней?
– Нет, не собираюсь. Но и идти мне сейчас как будто некуда…
– Ты же говорил, что в мире видел всего малую часть?
– Верно, – Гишеро отбросил со лба кудрявую прядь и важно добавил: – Просто я понял мир.
Ингвар раскраснелся и вспотел от вина, на Гишеро он смотрел недоумённо.
– Я понял, что разные места этого мира – лишь расшитый занавес, рисунки. А всё остальное везде одинаково. Этому миру набили оскомину бесконечные повторения. Судьбы и надежды повторяются из поколения в поколения, лишь чуть-чуть меняясь на вид… И это не объяснишь, просто в конце концов, с возрастом, каждый понимает это сам. Несколько десятилетий, и никого из ныне живущих в мире не останется, будут совсем другие люди, но с теми же мечтами, мыслями и надеждами. А потом не будет и их. Чтобы понять, как похожа жизнь на земле год за годом, нужно её прожить. Сначала мир поражал меня своим разнообразием, а потом я понял, что он одинаков в своей сути.
– Но ведь каждому мир раскрывается по-своему! – запальчиво сказал Ингвар.
– И это верно. Потому и неважно, как живут люди в других уголках. Ты увидишь мир только своими глазами, и это останется твоим единственным взглядом на мир. А потом ты уйдёшь, и на мир будут смотреть другие.
– Тебя всё равно рано или поздно позовёт дорога.
Гишеро с улыбкой постукивал ладонью по столу.
– Такие слова звучат уж очень громко. Если позовёт – пойду, но, чтобы утолить зов дороги, вовсе не обязательно нестись на другой конец света! Кстати о дорогах, как ты собираешься отсюда выбираться?
Ингвар замялся, по правде сказать, он не испытывал уверенности в надёжности выбранного им способа.
– Выйду через ворота. Как я понял, желающим выйти из города препятствий не чинят.
Гишеро задумчиво покивал головой.
– Что ж, возможно, дело твоё. Дай только я сперва новости узнаю.
Он вышел из зала. «За весь день тут не было ни одного гостя», – подумал Ингвар. Видать, заведение служит другим целям в первую очередь. Пока певец отсутствовал, Ингвар размышлял над его словами. Да какая разница, сколько людей до него уже пережили эти чувства, какая разница, сколько людей успели о них сказать. Главное, что для него это впервые и никто не может чувствовать жизнь, как он. По крайней мере, уж точно никто не сможет этого доказать.
– В целом всё в порядке, – сообщил вернувшийся Гишеро. – Только пара мелочей, у ворот суматоха, потому что кто-то прирезал какого-то ромейского купца.
– Что?! – встрепенулся Ингвар.
– А? Так ты его знаешь? – нахмурился Гишеро. – Тогда идти через ворота – не лучший выбор.
– Других путей у меня нет.
– Ну ты ж не зря сюда-то пришёл! Скажи, ты сильно дорожишь этой кольчугой?
– Да нет, – рассеянно пожал плечами Ингвар. – Считай, совсем не дорожу.
– Там, где стены верхнего города смыкаются со стенами внешнего кольца, ров сливается с водами из реки. Там на стенах есть стража, но они больше следят, чтобы никто не попал сюда снаружи. Изнутри ты выберешься легко. Только кольчуга помешает. Ты же умеешь плавать?
– Если бы не умел, то мы бы с тобой не разговаривали сейчас, – Ингвар сказал это так гордо, что Гишеро не сдержал улыбки.
– Тогда стоит дождаться ночи.
И они вновь опустились на стулья и проговорили ещё много часов. Ингвар рассказал Гишеро о Прокопиосе и Василе и поделился своими опасениями насчёт их замысла, но певец махнул рукой.
– Да может, он из обычной жадности его прирезал. Бывало и пострашнее.
Его слова успокоили северянина. Напоследок он попросил Гишеро сыграть ему вновь ту песню, что он слышал в доме у тер-Андраника. Певец легко согласился. Музыка полилась по пыльным столам и вновь с головой захватила Ингвара. Он прилёг на лавку, закрыл глаза и сам не заметил, как уснул.
Гишеро разбудил его, когда вовсю светила луна и горели звезды.
– Пора! – шепнул он.
Ингвар стянул с себя кольчугу, накинул на плечи подаренный священником плащ, съел на дорогу поданную Ваграмом грушу и шагнул к двери.
– Береги себя, певец, – сказал он Гишеро, обняв его.
– И ты себя, язычник, ещё свидимся, даст Бог, – ответил тот, отпирая замок.
Ингвар шагнул в темноту ночной улицы и быстрым шагом направился к месту, отмеченному певцом. Завидев факелы дозорных, он резко сворачивал на соседнюю улицу. Изредка северянин поднимал с лица капюшон, чтобы бросить взгляд на карту, но делал он это скорее для собственного спокойствия – город теперь был ему знаком. Каждый город приобретает родные черты, как только научишься находить в нём дорогу. После этих насыщенных дней Двин занял в сердце Ингвара своё место среди других городов, с которыми его связывали воспоминания, хорошие и не очень.
Благополучно добравшись до стены, Ингвар, в подтверждение словам Гишеро, увидел, что стены внешнего кольца смыкаются над водой арками, пока что открытыми. Вскоре на них поставят решётки и натянут от берега к берегу несколько цепей в оборонительных целях, но пока что проплыть под ними труда не составит. Стараясь не стучать подошвами, юноша спустился по камням к реке, скинул с себя одежду, связал её в узелок, на груди закрепил меч и кинжал и вошёл в воду. Вода оказалась прохладной, но не леденящей. За день она обычно нагревалась, но к столь позднему часу успела существенно остыть. Ингвар в своей жизни плавал в воде холодной по-настоящему, и сейчас он ощущал приятную свежесть, которую не испытывал уже давно и которая пришлась очень кстати после обильной трапезы с вином. Северянин одной рукой держал над водой узелок с одеждой, а другой мощно и в то же время бесшумно загребал, оставляя каменистый городской берег позади.