* * *
Лезвие топора украшали узоры, а рукоять была окована железом, Саркис вертел в руках оружие северянина и думал, какую же сноровку надо иметь, чтобы с ним управляться. Армянские пешие воины и сами бились топорами не хуже других, но это оружие одним своим видом вызывало молчаливое уважение. Саркис взял топор на хранение, когда Ингвар отправился в Двин, и теперь не рискнул оставлять его без присмотра, зная, сколько эта вещь значит для его друга.
Воины скучали. Отряд ждал в условленном месте, расположившись в небольшой пещерке, вблизи от дороги. Дозорные дни и ночи напролёт высматривали купцов и одиноких всадников, потому что, каким образом Ингвар явится назад, никто не знал.
В свой прошлый дозор Саркис здорово промок под разразившимся вдруг ливнем, и теперь он, переодевшись в сухую одежду и замотав ноги подбитым шерстью плащом, сидел у тлеющего костерка. А ведь Ингвар мог и не вернуться – эта мысль точно гвоздём царапала душу. Саркис старался её отогнать, но он уже не первый день и даже не первый год жил воинским ремеслом, и ему уже приходилось терять друзей. Он знал, что это тяжело, дни, в которые случались такие потери, из обычных и ничем не примечательных превращались точно в облупленные могильные плиты и торчали из прошлого, как будто из сердца. Саркис верил, что однажды он совершит постриг и наденет чёрное, удалившись от мира и его выматывающих потерь. Лучше потерять весь мир с его мирскими радостями сразу, остаться с Богом, чем вот так вот по одному терять близких людей. Здесь, в миру, где он вынужден убивать и смотреть, как убивают других, он всегда чувствовал, что не может остаться с Богом по-настоящему один на один. Страх смерти гнал его друзей в кабаки и в постели к доступным женщинам, на Саркиса же он действовал иначе. Юноша боялся смерти, боялся, что он умрёт вот так вот, на пути к Богу лишь наполовину.
Но с этим он не хотел и нарушать волю отца. А отец настаивал, чтобы Саркис не спешил с постригом, покуда ещё молод. Отец всю жизнь страдал от неуверенности, прав ли он был, послушав родителей и приняв сан так рано… Судьба распорядилась смешно, теперь он также силой своей родительской власти оберегал от поспешного решения сына. Случается, что, когда не хочешь расстраивать отца и мать, приходится расстраиваться самому. Но Саркис старался не падать духом; раз всё так вышло, значит, так нужно, монастыри никуда не денутся. Вернулся бы Ингвар.
Северянин стал Саркису другом. И Саркис в душе не переставал удивляться, ведь северянин, родившийся и выросший совсем в других краях, всё чаще казался ему совершенно своим, если не родным братом, то уж точно другом детства. Нет, конечно же, язычник во всём отличался от него – так казалось на первый взгляд, но за налётом внешних привычек и усвоенных с детства взглядов виднелась всё та же человеческая сущность, одинаковая у всех, которая и позволяет людям с разных концов ойкумены чувствовать друг друга братьями. Такие встречи давали Саркису уверенность, что Бог и правда приглядывает за ним, несмотря на то, что до монастыря юноша так и не добрался, Бог всегда знает, каких людей послать навстречу.
Вернулся очередной дозор – вестей о северянине не было. Зато все дороги полнились слухами о битве, отгремевшей где-то меж Двином и Еразгаворсом. Говорили, что Ашот Деспот разбил царя и победоносно возвращается в Двин, что Ашот Еркат попал в плен и его ведут по дороге с верёвкой на шее и изрезанным лицом, а то и вовсе, что он пал в битве. Другие же, напротив, говорили, что Ашот Деспот бежит с поля боя и жалкие остатки его воинства рассеяны едва ли не до ромейских рубежей. Кто же из напуганных рассказчиков прав, ещё предстояло узнать, однако вести, идущие с юга, казались куда более волнующими. Востикан Юсуф с войском пронёсся вихрем по землям Сюника и разорил их, дойдя, как говорили, до самого берега Севана. Это значило, что ждать помощи от князя Васака не приходится, а значит, и сил для штурма Двина может не хватить. Поэтому даже если Ашоту Еркату удалось разбить своего мятежного дядю, радоваться пока рано.
Из-за всех этих кривотолков люди Вараздата выглядели подавлено. Они сидят в этой опостылевшей пещере и пялятся в один и тот же изгиб дороги, пока все остальные сражаются. Они ведь не были увальнями-крестьянами, оторванными от родной пашни, они умели обращаться с оружием получше многих и повидали на своём веку не одну битву, но теперь пребывали точно в ловушке, в которую поместили себя добровольно. Исключение составлял разве что Азат, который на все жалобы остальных резонно замечал: «Истинный воин умеет ждать, и уж тем более он умеет это делать, когда его хорошо кормят». А запасов действительно хватало, этим и утешались.
Минуло две недели, и вот даже обилие запасов перестало сдерживать общее недовольство. Исходя из прежних условий, две недели – крайний срок ожидания. Помня об этом, одним сыроватым утром Вараздат собрал весь отряд перед пещерой и сказал, что это решение они примут только вместе. Северянин не вернулся, однако это вовсе не значит, что он мёртв, может быть, нужно лишь подождать ещё сутки.
– Не многовато ли возни из-за одного язычника? – выкрикнул кто-то из толпы.
– Этот язычник рискует жизнью, в том числе и за нас с вами! – резко оборвал поднявшийся гул Саркис.
Воины на миг стихли, но затем меж них вновь началось шевеление и шёпот. Многие в отряде искренне переживали за Ингвара, но, конечно же, не все. Для других он так и остался чужаком и язычником, чья жизнь стоила недорого.
– Мы не можем играть в прятки с язычником, когда наши братья погибают в настоящем бою! – вновь повторил тот же голос, теперь его обладателя можно было разглядеть – им оказался Давид, молодой таширец.
– Бой уже кончился, – спокойно ответил Вараздат. – Хорошо или плохо – нам этого не изменить.
Азат одобрительно кивал – это укладывалось в его воззрения об умении ожидать.
– То, что бой кончился, лишь повод поскорее отсюда убраться! – не унимался Давид. – Скоро здесь всё будет кишеть отрядами врага, победившего или проигравшего – неважно!
– Да! – крикнули сразу несколько воинов, а кто-то из них добавил: – Если долго ждать, эдак мы и к следующей битве опоздаем!
– Поверь, этого не случится, – скрипуче сказал Азат и сплюнул.
Чтобы пресечь споры, Вараздат объявил голосование. По его итогам семнадцать человек против тринадцати решили, что всё-таки стоит выступать. Когда решение было принято, пересуды и споры смолкли. Коней оседлали за четверть часа, и отряд выступил в путь. Ехали быстро, но всё время оставаясь в боевой готовности. Дорога эта не предвещала ничего хорошего. Когда отряд выбирался из низин, взгляду открывались осенние холмы и равнины, чуть поодаль острия гор уже покрывались снежными шапками. По земле клочьями стелился туман, но там, где видимость позволяла, воины иногда замечали пробирающиеся осторожно разрозненные группы конных и пеших людей. Те сторонились организованного отряда и заранее уходили с дороги, чтобы избежать встречи, Вараздат же всякий раз приказывал не обращать на таких внимания. И всё же внимание на них обращали, шептали, мол, раз отряды проигравших тянутся сюда, значит, скорее всего, Ашот Еркат одержал в бою верх, что бы там ни рассказывали распространители сплетен. Саркис тоже склонялся к этой мысли и внутри себя от всей души молился, чтобы это оказалось правдой. Пытаясь узнать об этих беглецах хоть что-нибудь, воины напряжённо вглядывались им вслед. Однако всадников издали было не разглядеть, виднелось лишь только, как конские хвосты мотаются из стороны в сторону вслед движениям животных.
– Ишь, удирают… – проронил сквозь зубы Азат, по обыкновению сплюнув в дорожную пыль. – Видать, крепко им досталось…
– Угу, – кивнул Саркис.
Казалось бы, есть повод для радости, но в душе у него саднило. Ингвар выбрался из штормящего моря, пережил всю дружину своего отца, выжил в битве близ Шамшулде. И всё для чего? Чтобы погибнуть невесть как, не стяжав ни славы, ни памяти о себе. Может быть, его голова сейчас продувается сырыми ветрами и обнажает белую кость черепа над двинской стеной. Может быть, он гниёт в застенках, там же, где когда-то арабы держали армянских пленников перед казнью на главной площади… Неприятные образы просачивались в воображение сами собой, Саркис не хотел верить в смерть северянина, однако смерть и мысли о ней не считались с желаниями юноши. Возможно, сказать о смерти Ингвара Ануш придётся именно ему. Саркис не верил, что отказ девушки связан с настоящими стремлениями её сердца…
– Гляди-ка, вон ещё скачут! – дёрнул его за локоть Азат. – Эти, мне кажется, не свернут!
Дорога плясала то вверх, то вниз, но просматривалась хорошо, едва ли не до самого горизонта. В паре фарсахов от них действительно показался конный отряд, он двигался уверенно и на отступающий сброд похож точно не был. Возможно, навстречу людям Вараздата скакал передовой отряд отступающего войска Ашота Деспота.
Вараздат зычным голосом отдал команду, и в голове отряда живо оказались воины с копьями. Саркис, копья не носивший, остался во втором ряду, он закрепил на левой руке щит и проверил, свободно ли вынимается из ножен меч. По крупу его коня тяжело стучал Ингваров топор, Саркис убедился, что тот держится крепко. «Ингвар жив и вернётся за ним», – сказал он себе. Когда расстояние между отрядами сократилось до двухсот шагов, один из несущихся навстречу всадников вырвался вперёд, а остальные, напротив, придержали лошадей.
– Христиане пролили довольно крови друг друга! – крикнул отделившийся, крепко сбитый мужчина со слегка вытянутым лицом, в шлеме с широким наносником.
– Решим всё миром! – вновь крикнул он. – Мы не варвары и не идолопоклонники, чтобы говорить меж собой лишь только языком стали!
Силы были равны, и открытое столкновение обернулось бы серьёзными потерями и неясным исходом. Вараздат тоже подался вперёд.
– Сперва назови себя и скажи, кому ты служишь. Тогда и поговорим! – прокричал он в ответ.