Саркис, казалось, выдохнул. Он точно ожидал совсем других слов, уже совсем спокойным голосом он продолжил:
– Кажется, ты, мой друг, допускаешь одну из любимых христианских ошибок, – это звучало настолько по-проповеднически, что Азат демонстративно зевнул.
– Ты смотришь и видишь христианство без Христа, – говорил тем временем Саркис. – Самая большая ошибка – не видеть разницы между Ветхим и Новым заветами, не проводить огненную черту между миром до Христа и после. Я думаю, что все, кто говорил с тобой прежде о нашей вере, допускали эту ошибку.
– Так уж и все? – язвительно спросил северянин.
– Ну кроме отца, разве что, – спохватился Саркис.
– Вот-вот. Но в чём разница-то, в конце концов? Бог, что ли, поменялся?
– Мир поменялся, люди поменялись.
В этот миг ветер донёс до них молитвенное пение с другого конца лагеря, оно перемешивалось с лязгом петрибол, ударами камней и треском огня.
– Мы слушаем Бога в меру нашего разумения, – Саркис указал жестом на всех сидящих и махнул рукой вдаль. – Возможно, что ошибки, которые мы приписываем Богу, коренятся именно в нашем разумении… У нас есть слова Ветхого Завета, в котором Бог открывался людям в меру их разумения, и есть слова Нового Завета. Он другой, и хотя не отменяет заповедей прежних, заставляет взглянуть на них по-новому. Через новый закон – те самые милосердие и любовь. Словом… Я плохо сказал, отец бы лучше справился… Так что задай этот вопрос и ему при случае, будь добр.
Ингвар задумчиво глядел поверх верхушек шатров, в сумерках ставших чёрными, и стягов владетельных князей, тоже растерявших цвета без солнечного света. Где-то рядом кузнец чинил оружие и священник читал молитву к Богородице.
– Да нет, – вздохнул северянин. – Всё это могло бы и убедить меня, не говори ты мне это накануне того, как пойдёшь убивать христиан.
Беседа затихла, молитвенные звуки лагеря тем временем сменились хохотом и шутками воинов у дальних костров. Держать себя в духовно собранном состоянии перед опасностью могут немногие, большинству же нужна возможность отвлечься и отвести душу. Излишняя серьёзность может убить ещё прежде сражения.
– Когда войдём в Двин, отправимся в одно местечко, где просто волшебно подают баранину, – Азат решил дать разговору новое русло. – Хозяин там мусульманин, конечно, но такого я нигде не ел, надеюсь, его не разграбят до нашей трапезы.
– Царь грабить запретил, сказал, мол, кто хоть одного петуха без спроса возьмёт, того он будет считать его личную собственность ограбившим, – Вараздат встал со своего лежбища и протёр кулаками глаза.
– Смело это – воинов без добычи оставлять, но, боюсь, недальновидно…
– Город жаль, царь не хочет, чтобы его запомнили как того, кто разграбил древнюю столицу, – сказал Саркис.
– Ночью будут бить по ней шарами, пропитанными горючим варевом, видать, что его запомнят как того, кто сжёг, царь не боится, – поморщился Азат. – Так или иначе, но, надеюсь, та харчевня не пострадает, страсть как хочу баранины!
Ингвар вспомнил, как и они с Василом ошиблись дверью, что едва не стало роковым. Интересно, как болгарин там? Сдержал ли он своё слово или просто перерезал врагу глотку из алчности, судя по его облику, могло быть как угодно… А Иса… Бедняга, каждая встреча с Ингваром заканчивается для него печально. Знать бы, в городе он или Мансур увёл свой отряд. Это, пожалуй, могло бы прояснить многое, в обречённом городе во главе с проигравшим армянским князьком наиб не остался бы.
– Пускай мысль о баранине греет твоё нутро, когда сверху на тебя будут лить смолу, но сильно не расстраивайся, если отведать её не получится, – сказал Вараздат.
– Что-то мне улыбка твоя не нравится, – Азат нахмурился. – Давай, говори, что тебе известно?
– Есть разговоры, – неопределённо начал разведчик, – что едва город падёт, нам дадут выплюнуть изо рта пыль да кровавую слюну и пошлют на восток биться с арабами в Хачене и Сюнике.
Азат прицокнул языком, но большого удивления не выказал. В лагере ходило много слухов, и в таких же разговорах у костров воины нередко поговаривали о тревожных вестях с востока и юга. Саркис подтвердил, что и он слышал нечто, подтверждающее слова Вараздата. А Ингвар думал о том, как же захлестнули его дела этой земли, – и не выбраться. Причём никто его не заманивал сюда серебром или обещанной наградой – сам пришёл. Быть может, вела его за собой жажда знаний, точно Одина к колодцу Мимира. А может быть, тащило его через смертельные опасности, уколы, удары и пощечины судьбы нечто большее, чем жажда знаний, и нечто большее, чем он сам, Ингвар, сын Хельга. Но вновь накануне битвы, точно острие копья, пронзило его чувство неслучайности всего сущего. Предательскую мысль о том, что поход в Хачен и Сюник приведёт его ближе к Ануш, он с усилием отогнал, как назойливую муху.
Обуглившееся ночное небо отражало зарево пожарищ за стенами, пока ещё не столь обширных, чтобы уничтожить город или заставить его сдаться, но достаточных, чтобы мирные горожане задумались: не в их ли силах приблизить конец злоключений. Ингвар вспоминал лица и голоса с двинских улиц. Кто-то из тех людей уже у бойниц, кто-то мёртв, а кто-то трясётся от страха или умрёт завтра. Ещё недавно они были недовольны закрытием рыночной площади и отсутствием купцов, а теперь хоронят своих близких. Всё познается в сравнении, всё уравнивает смерть. Юноша чувствовал, как раз за разом его мысли возвращаются к этим вопросам и что всякий раз они ведут его к раздумьям о божественном. Он ничего не мог с собой поделать, он видел, что того же Азата раздражают эти постоянные сползания к богословию, но как же быть, если любой мало-мальски серьёзный вопрос в конечном счёте приводил к спору о понимании вечного. Не нравится – пускай не слушает.
В нескольких шагах одиноко заиграл циранапох. «Как там Гишеро», – мелькнула мысль у северянина. Гишеро должен был уже точить меч и готовиться к удару. Удастся ли всё… Всё прояснится завтра.
– …Ну и тогда меня чуть и не женили, сам Католикос благословение давал, но я решил, что погостил и хватит. Молодой просто был и едва не забрался под юбку к дочке одного святого отца, ну из женатых, не монаха. К моему счастью и облегчению всех, успеха я не достиг, но больше с донесениями к патриаршему престолу меня не отправляли… – Вараздат рассказывал, как он впервые побывал в Двине. – Этот город для всех разный, но первый раз с ним не забывается ни у кого…
Затем наступила ночь, а следом за ней утро – свежее и прохладное; клочья тумана разлетелись под подошвами тяжёлых сапог, весь лагерь пришёл в движение. Осадные башни застыли посреди этой суеты, готовые по приказу двинуться к стенам; ждали своего часа и тараны, черепахи, лестницы, кропотливо строившиеся предшествующие несколько дней, ещё немного, и сильные мужицкие руки повлекут их вперёд, шаг за шагом, вздох за вздохом.
А метальные машины всё так же терпеливо и однообразно посылали в сторону города камни и огонь, со стен вниз свисали остатки вывешенного ранее тряпья, полотнища были изодраны и обожжены. Теперь снаряды били прямо в кладку, сотрясая её до дрожи и кроша, инженер Авет обещал, что сегодня на слабых участках стены падут. Таковых участков насчитывалось три: два с юго-восточной стороны и один с северной. Из южных уязвимых мест одно было хорошо защищено рвом, который, очевидно, недавно ремонтировали. Широкий, с отвесными стенами и хорошо заполненный водой – слишком сложная преграда. Другое же прикрывалось башнями. На северном участке ров почти что пересох, и его воины одолеют легко, туда должен был ударить Абас и вместе с ним Цлик Амрам, прорвавшись в город, с помощью восставших жителей им предстояло идти вперёд к цитадели и стенам внутреннего кольца. В то же время, если обрушить стену удастся сразу в нескольких местах, то туда на заготовленных плотах следовало отправиться воинам князей Гора Камсаракана и Нарека Габелеана. Слабые Северные ворота атаковал Аршак Содаци, он должен был разбить их тараном и пробиваться к цитадели вместе с воинами Абаса. О том, чтобы не случилось тяжёлых уличных боёв, должен позаботиться Гишеро и его люди.
Лестницы и осадные башни предназначались главным образом для восточной стороны. Стены там были крепкие и высокие, но из-за узости рва к ним можно подобраться почти вплотную, а самое важное – оттуда можно прорваться прямиком к цитадели, не спотыкаясь о стены внутреннего кольца. С запада город защищала река, и приступ там грозил чрезмерными потерями, но с юга уже готовили лестницы и крючья люди князей Васака Хайказуна и Филиппэ Ванандаци.
Ашот Еркат, взяв себе полторы тысячи воинов, остался в лагере, чтобы ударить туда, где враг окажется слабее. Он был готов кинуться с киркой в образовавшийся пролом, взбираться на стену под кипящей смолой, собственноручно раскачивать таран, но его долг – руководить и сохранять хладнокровие. Отдав основные распоряжения, он с завистью смотрел, как его воины, знатные и простые, проверяют оружие, надевают шлемы, истово крестятся. Они скоро окажутся в горячке боя, и волнения останутся позади, будет не до этого, а он будет наблюдать, как они гибнут. Ашот Еркат чертовски не любил быть наблюдателем. Также в запасе оставили и всадников из Гардмана, их разместили в виду крепостных стен, чтобы враг видел их и не мог действовать свободно.
Ингвар, Саркис и Азат шли вместе с Аршаком Содаци на Северные ворота. Северянин облачился в кольчугу и укрыл голову шлемом, помимо своего легендарного топора он взял и короткий меч, подаренный ему Ашотом Еркатом, а за плечами закрепил щит. Оружейник предлагал ему надеть ещё и пластинчатый доспех, но он отказался, так же как и Саркис. Зато не стал скромничать Азат. На нём был доспех, из-под которого виднелись кожаные птеруги ромейского образца, а на ногах блестели наголенники.
– Ты Трою осаждать собрался? – с издёвкой спросил его Саркис. Они с Ингваром ограничились тем, что попросили оружейника вшить себе в каждый сапог по железному пруту – неплохая защита от рубящих ударов и куда меньше сковывает движения.