Несколько тысяч воинов застыли вокруг громоздкого тарана, подобного диковинному зверю, укрытому множеством шкур, дерева и железа; наготове они держали лестницы, чтобы не дать врагу спокойно защищать ворота со стен и башен. Ашот Еркат верхом, с непокрытой головой объехал ряды, Ингвар проводил его взглядом, а затем до варяга донёсся его зычный голос:
– Воины! Вы узнаёте меня? Или трясётесь от страха? Нет! Это не про вас, я знаю! Я знаю, что вы узнаёте своего царя, клятвой которому связаны, но сегодня я зову вас в бой не ради неё! В какой-то сотне шагов – наша древняя столица, я отсюда вижу блеск крестов на куполах церквей, чувствую запах крови мучеников, что сложили здесь свои головы от нечестивых рук. А вы? – раскатисто прокричал царь. – Вы чувствуете?!
– Да! – заревели воины, стуча оружием по щитам.
– Посему я зову вас в бой не ради ваших клятв, а ради крови мучеников, что текла по этим камням! Ради истлевших и облупленных ветром голов христиан, что воздевались над этими стенами, ради памяти моего отца и вашего царя, пригвождённого здесь ко кресту! Сегодня до заката я войду в город вместе с вами, но не для грабежа и наживы, а во имя нашей совести и чести. И когда, покрытые кровью и копотью, мы вознесём молитву и попросим Бога простить наши грехи, я верю: Он ответит! Я верю: с нами сейчас апостол Варфоломей и Пресвятая Дева, отец наш, владыка Григорий и святые девы Рипсимэ и Гаянэ, святой Вардан и святой католикос Вртанес! Вам предстоит биться и с теми, кто зовётся христианами, но это ложь – они предали Христа и хуже магометан!
Ингвар слушал эту речь, и образы из прочитанных текстов и историй тер-Андраника проходили перед глазами. Как сражавшийся за персов эллин Ксенофонт, так и язычник Ингвар идёт сейчас сражаться за христиан. Против христиан же… Люди важнее идей, эллины выбрались из самого сердца персидской державы, потому что бились друг за друга. И здесь воины, несмотря на жаркие слова царя, будут биться за товарищей, стоящих рядом.
По знаку бойцы двинулись к стене, лишь только они оказались достаточно близко, как из крепостных бойниц на них обрушилась лавина стрел. Штурмующие прикрывались щитами, несколько десятков прятались под черепахами; лучники штурмующих, засев за переносными деревянными укрытиями, начали бить по стенам. Стреляли они прицельно, для этого остались только лучшие из лучших, их стрелы, подобно хищным птицам, залетали меж крепостных зубцов, поражая воинов в незащищенные лица, пробивая кольчуги и отпугивая малодушных. Но на стенах были готовы к встрече: грелись котлы с кипящей смолой, готовились зажигательные растворы, камни и специальные скользкие составы из жира – последние должны были привести лестницы в состояние, негодное для подъёма.
Ингвар двигался к стене под душным настилом, укрывающим таран и толкающих его воинов. Деревянные колёса махины тяжело перекатывались по камням и песку, воины обливались потом и надрывно дышали, но жуткое орудие пядь за пядью приближалось к воротам. Вместе с оружием бойцы тащили ещё и ведра с водой, чтобы не дать защитникам уничтожить таран огнём. Лучшие бойцы Вараздатова отряда были здесь, им предстояло первыми ворваться в город. Не хватало только командира отряда. Раны, полученные разведчиком в Гугарке, ещё давали о себе знать, и в свалке, что будет у ворот, ему участвовать запретил сам царь. Терять драгоценного следопыта по глупости при штурме он был не намерен. Ох, как Вараздат бранился! Даже недавно вернувшийся с лечения Езник и тот шёл с остальными; но царь был непреклонен, его угрозами да увещеваниями тер-Андраника следопыта всё-таки удалось усмирить.
Сам тер-Андраник во время битвы оставался при царе. Упрятав жену подальше от грохота боя и наказав не высовывать носа из шатра, священник занял своё место государева советника, для него это тоже был очередной день, когда он посылал на смерть других.
Чем ближе становилась стена, тем чаще бились о кровлю тарана вражеские стрелы, некоторые из них были зажжены, но этого не хватало – пламя не разгоралось. Однако когда о настил брякнул и разбился горшок с горючим веществом, огонь таки вспыхнул.
– Вода! – скомандовал Аршак Содаци.
Один из воинов, кажется, он служил князю Хавнуни, высунулся из укрытия и выплеснул воду из ведра, сбив пламя. Едва он это сделал, ему в горло вонзилась стрела, и он повис на деревянной балке, выронив ведро. Парень был мёртв, его подхватили за руки и за ноги и выкинули из-под настила – сейчас живые важнее. Место погибшего живо занял другой, Азат и Саркис, приглядевшись, узнали в нём того самого болтливого Вардана, что ещё совсем недавно провожал их с дороги в лагерь. Тот их тоже узнал и даже нашёл в себе силы улыбнуться.
– С Богом! – прокричал он.
Ему никто не ответил, воины толкали таран, и им было не до любезностей. Ингвар поднял голову и сквозь щель увидел, что к стене уже приставлены лестницы и воины карабкаются по ним вверх. Бой на стенах закипел в полную силу, несколько человек сумели перескочить через зубцы и схватились врукопашную с защитниками, прикрывая щитами идущих следом товарищей. С треском летели вниз столкнутые лестницы, бойцы падали с них на камни, расшибаясь насмерть, ломая руки и ноги, однако некоторым везло, они умудрялись приземлиться удачно. Уносить раненых было некому. Ингвар не мог видеть, но слышал, как скулят и мычат обожжённые, всхлипывают прибитые булыжниками и подстреленные из луков.
Колёса тарана вкатились на каменный предвратный мост, до кованных железом створ оставалось всего ничего. Тут кровлю пробил брошенный сверху увесистый валун, воины успели отскочить, но над ними теперь зияла огромная дыра, в которую тотчас полетели стрелы. Три из них достигли цели. Чтобы уберечь остальных, Езник скинул закреплённый на спине щит, распознав его задумку, Саркис с Азатом подсадили парня, и тот закрыл проём щитом, пристроив его умбоном вверх. Вернулась темнота, а с ней и ложное чувство безопасности; по кровле продолжили стучать камни поменьше и стрелы.
– Ворота! – прокричал Аршак Содаци, скомандовав затем: – Сто-о-о-й!
По команде движение остановилось, несколько десятков рук схватилось за прибитые к стволу перекладины и качнуло таран назад, затем ещё раз и ещё раз, с каждым движением «баранья голова» оказывалась всё ближе к створам. И вот, вся исполинская тяжесть орудия обрушилась на ворота, тявкнули подвесные цепи, полетели щепки, ворота тревожно завыли и заскрежетали, но выдержали. Оборонявшимся несколько раз почти удавалось поджечь махину, но ратники Ашота Ерката заливали огонь водой, засыпали песком, сбивали и гасили его циновками. Делая это, они падали под тучами стрел и камней, ревели от обжигающих углей и кипящих потоков, цедили сквозь зубы и кричали во всю глотку молитвы и проклятия. Таран же со спокойствием, уверенный в своей всеразрушающей силе, бил и бил в створы ворот.
Тут по всему внешнему поясу стен прокатилась краткая судорога – стена на северном участке рухнула точно по предсказанию Авета. Миновав мелкий, едва прикрытый мутной застоявшейся водой ров, воины царевича Абаса бросились к проёму. В руках первые из них держали не мечи и копья, а кирки и заступы, им предстояло превратить щербатую дыру в проход, если не удобный, то хотя бы преодолимый. Они знали, что от того, как споро они управятся, зависят и их жизни и жизни всех воинов Абасовых полков. Впереди шли не лучшие бойцы, а рослые и выносливые крестьяне-ополченцы; умение обращаться с мечом и копьём здесь уступало по значению рабочей сноровке и телесной силе. Ряд за рядом их поглощали клубы белёсой известковой пыли, из неё вылетали пущенные наугад стрелы, но стук металла о камень не утихал ни на миг. И вот, в запыленный всё ещё проход вошли и воины-пехотинцы с большими каплевидными щитами и тяжёлыми топорами. Абас вёл их сам; будучи человеком отчаянной храбрости, он, однако, никогда не терял рассудка и не позволял ярости боя взять верх над разумом. Царевич шёл осторожно, не позволяя своим людям очертя голову кинуться в ослепляющую пыль и требуя сохранять плотный строй, поэтому, когда перед ними выросла сваленная из камней преграда, он был готов. Преграда представляла собой завал в виде треугольника, основанием повёрнутого к нападавшим, а вершиной и пологим подъёмом – к защитникам. Пыль начала оседать, покрывая налётом шлемы, доспехи и щиты; вместе с этим улучшилась и видимость. Едва заметив преграду, Абас прокричал:
– Щиты вперёд! Лучники, готовься!
Благодаря этому полетевшие в сторону нападавших стрелы и копья не нанесли большого урона. Лучники Абаса, шедшие следом за тяжелой пехотой, торопливо дали ответный залп, сказать что-либо о его смертоносности было решительно нельзя, но дерзости врагу он поубавил. Когда атакующие стали взбираться на камни, их строй начал ломаться и в нём появились бреши, тогда-то враг и перешёл в наступление. Завязалась упорная схватка. Абас принял на щит удар копья, почувствовав, что наконечник зашёл в дерево глубоко, царевич дёрнул щит к себе и ткнул копейщика мечом в лицо. Меч с хрустом провалился в кровавое месиво, Абас отбросил щит – торчащее копьё сделало его бесполезным; перескочив на камень повыше, царевич рубанул по чьей-то ноге. Её обладателя он не видел – лишь ярко-жёлтые шаровары; удар оказался слабым и неточным, но и того было достаточно. Меч рассёк сапог на икре, перерубив ногу до половины и едва не застряв; араб с воплем припал на колено и рухнул вперёд. Тут один из дружинников забрался выше прочих, перехватив в одну руку и меч и щит, он двигался ловко и вскоре оказался на самой вершине насыпи. Отразив несколько ударов, он вновь вернул меч в правую руку и оттеснил от края четверых защитников. Абас кинулся ему на помощь, но не сделал он и трёх шагов, как храбрец с пробитым на груди доспехом свалился прямо на него. Царевич потерял равновесие и скатился по склону вниз, шлем с головы упал, и Абас остался в одном кольчужном капюшоне, в ушах звенело, и царевич стащил и его.
Окинув взглядом склон укрепления, Абас увидел, что его воины, даже одолев невредимыми подъём, не могут выстоять в схватке на краю завала, врага нужно было оттеснить дальше. Царевич проталкивался к лучникам, что обосновались на камнях рухнувшей стены, пыль уже осела, и стрелкам было видно достаточно.