Северянин вспомнил голову певца, перекатывающуюся по камням двинской улицы. Гишеро говорил, что понял мир, и мир от него избавился, посмеявшись. Интересно, что он сказал бы о мире после того, как ему отрезали голову. Ингвар поёжился, ему было жаль певца, но тот всю жизнь шёл именно к подобному концу. Может быть, не так уж и плохо умереть за то, во что веришь, прожив перед этим хорошую жизнь. Тем более что в Вальхаллу-то Гишеро не стремился… Тут уж христианский Бог явно мудрее богов отца, раз уж ему невдомёк, был ли в руке погибшего меч. «Все взявшие меч – мечом погибнут», – так говорит христианский Бог, но сами-то христиане, бывает, годами мечей в ножны не вкладывают. Вообще, со стороны может показаться, что христиане на слова своего Бога очень часто попросту плюют. Так Ингвару казалось ещё в Царьграде, затем у армян он в этом вновь убедился. Но только прожив с ними дольше, северянин понял, что именно поэтому они так много говорят о милосердии, потому что, если мир и правда устроен так, как они думают, надеяться им особенно не на что. Только на милосердие их Бога. Милосердие к немилосердным. Понял он это, если быть точным, днём раньше, когда читал Псалтирь.
Ибо исполнилась зол душа моя, и жизнь моя к аду приблизилась;
сопричислен я был с нисходящими в ров, стал как человек беспомощный,
среди мёртвых – свободный; как сражённые, спящие в могиле, о которых Ты уже не вспомнишь, и они от руки Твоей отринуты.
Положили меня во рве глубочайшем, во тьме и тени смертной…
Прочитав это, Ингвар содрогнулся, древний писатель взывал к нему точно из глубин Нифльхейма, столько ужаса было в этих словах. Нет, так не говорят, когда тебе плевать, так говорят от осознания своего несовершенства. Христиане не дураки, придумавшие себе правила, которые сами не могут выполнять, они просто замахнулись на то, чтобы стать такими же, как их Бог, а Бога они себе выбрали самого сложного. Или это Он сам их выбрал.
Северянин не знал подлинно, дошёл он до этих мыслей умом или же сердцем, но зато точно знал другое: если христианский Бог и есть, то его, Ингвара, этот Бог отверг. Юноша перебирал пальцами молоточек Тора на шее и вспоминал отца. Тому проще, он твёрдо верил в своих богов и в нити судьбы, сплетаемые норнами, а что делать Ингвару? Он слишком любил во всё вникать, чтобы продолжать верить так же, как отец. А христиане говорят, что боги его отца – просто демоны, ну или что их нет, что их выдумали его дикие пращуры-варвары. В то, что отец поклонялся демонам, северянин не верил, Ингвара с детства захватывали истории о богах, и тут уж он точно знал: помимо худого в богах немало и славного, и честного, и даже мудрого. Поэтому похожи они скорее не на демонов, а на людей. Но в этом-то и был их промах, чересчур уж они похожи на людей. После встречи с Богом христиан северные боги казались точно малыми детьми по сравнению с Ним. Он был слишком большой, слишком загадочный, слишком мудрёный; это самое «слишком» и становилось, пожалуй, главным словом в описании Бога христиан. Христиане предлагают сложный путь к сложному Богу, и теперь Ингвару не казалось это таким уж странным и неправильным, а грубая простота северных богов и богов его матери более не представлялась ему достоинством.
Но только этот Бог его отверг, и теперь северянин держал путь обратно, к Одину и Фрейе или же к Перуну и Даждьбогу. Унося с собой обиду на Христа, Ингвар решил, что, вернувшись к родичам, в память об отце он будет чтить его богов и так поставит в этих терзавших его изнутри метаниях точку. Тут взгляд его упал на сверток с книгой. «Нет, – подумал он, – вера отцов не помешает упражняться в чтении».
За потоками дождя под серым небом ряды горных хребтов стали похожи на складки грязного дорожного плаща. Дождь то накатывал, то ослабевал, иногда вместе с водой налетал ветер, иногда сквозь прорехи облаков воровато щурилось солнце, но небо тут же вновь укрывало его лохмотьями туч. Ингвар смотрел, как капли воды пришибают к земле желтоватые увядающие травинки, одно слово – осень. Как бы поздно она сюда ни приходила, всё равно не спрячешься. Осень – она как смерть.
– Верно, Парох? – обратился Ингвар к жеребцу, ища у него поддержки.
Конь стоял понуро, весь мокрый, дождь стучал ему по носу и разлетался мелкими брызгами в стороны, отвечать на глупый вопрос хозяина в таком удручающем положении конь не стал.
– Надо погреться нам с тобой где-нибудь, – вздохнул Ингвар, вставая и проводя рукой по холке. – А то околеем от холода или утопнем.
На этот раз конь одобрительно ткнулся мордой в плечо варягу – совсем другое дело ведь. Ингвар взобрался в седло, мокрая одежда неприятно липла к телу и тяжело давила на плечи, оставив костерок угасать самостоятельно, северянин тронул коня и поехал дальше. Сегодня он хотел спать в тепле и под крышей, поэтому решил, что остановится в ближайшей деревне. Дорога дрожала частыми спусками и подъёмами – в этих краях обычное дело, но дождь скрадывал великолепные виды, заставляя больше смотреть под копыта коня. А там, меж камешков и валунов, вниз бежали струйки воды, и их весёлый бег вступал в спор с унылым однообразием ливня. По краям дороги иногда попадались крест-камни, хачкары, на которых причудливые, точно живые узоры сплетались в резные христианские кресты. Эти плиты из базальта и туфа точно дышали древностью, водяные струйки перескакивали по изгибам и линиям, которые ещё помнили тепло рук резчика, создавшего из безликого куска скалы образ Животворящего Древа Господня.
Ингвар трижды начинал надеяться на милость стихии и сухой плащ, но всякий раз тщетно, покуда на его пути не возникла маленькая деревенька. Она появилась неожиданно, точно из-под земли, взяла и выросла в одной из низин после долгого спуска. Хижины, хлевы, соломенные заборы, увитые пожухлым плющом, улочки с огромными лужами – место дышало миром и, из-за серости погоды, некоторым унынием. Северянин спешился и постучался в калитку одного из первых дворов, ему никто не ответил, и тогда юноша толкнул её и вошёл внутрь. Навстречу ему от двери дома вышел старик с рогатиной в руках.
– Ты кто такой? – неприветливо крикнул он.
– Мне нужен ночлег, – ответил Ингвар, пытаясь выговаривать слова как можно правильнее и принимая самый дружелюбный вид из возможных.
Старик смотрел на варяга с опасливым сомнением.
– Ты христианин?
– Я воин царя Ашота Ерката, – не растерялся Ингвар.
Старик всё равно смотрел на северянина без особенной радости, но всё-таки ему было важно не столько, христианин ли гость, сколько, не мусульманин ли он. Утверждение о службе царю Ашоту слегка успокоило хозяина, и он кивнул:
– Входи.
Коня отвели в хлев, насыпали ему сена и даже дали моркови, Парох восхищённо стучал копытами и мотал мордой от такого лакомства, Ингвара же проводили в дом. Жилище выглядело бедно: стены из грубого камня, крыша из соломы с глиной, но кроме главной комнаты с отверстием в потолке и вмазанным в пол тониром к основному зданию была пристроена кухня и даже комнатка для гостей. На последнюю старик указал северянину и дал ему сухую одежду, чтобы переодеться. Ингвар принёс с собой походные мешки с вещами, среди которых было запрятано и серебро, их он положил у изголовья постели, прикрыв плащом; из отсыревшего тряпья он не забыл извлечь кольчугу, чтобы та просохла и не поддалась ржавчине. Закончив с этим и ощутив приятное тепло сухой ткани, Ингвар вышел в глхатун; за столом его ждал старик, краем глаза варяг заметил женские тени, скользнувшие за перегородку, но глазеть не стал – старик и так был не слишком любезен.
Хозяин ждал его за столом, в глиняной миске дымилась похлёбка, въевшийся в стены от чёрной протопки запах гари добавлял этому зрелищу ещё больше уюта. Пока Ингвар ел, хозяин хранил молчание, когда миска опустела, старик пристально посмотрел на северянина, неодобрительно повёл бровями, не увидев на шее креста, а затем промолвил:
– Сыт?
Ингвар кивнул:
– Спасибо, отец.
– И как тебя, нехристя, занесло к царю на службу?
Дед смотрел сердито, но северянин уже понял, что это скорее способ отношения к миру, чем неприязнь к гостю. Поэтому он рассказал в общих чертах, что прибыл издалека, оказался полезен царю и остался до поры.
– Все там до поры, у меня двое сыновей так и не вернулись, теперь вот из шестерых внуков трое за князей бьются… Тоже до поры.
– А за кого бьются?
Старик сухо закашлялся.
– И за царя Смбата бились, и за сына его, нынешнего царя, значит, и за дядю оного, который в Двине нынче, а сыновья так и вовсе – с царём Ашотом, дедом нынешнего, в походы ходили и хаченским князьям служили, – черты лица хозяина расслабились, он усмехнулся Ингвару почти дружески. – Вон до каких лет Бог дожить сподобил, за какие заслуги – и не знаю.
С этих слов разговор между ними начал складываться. Звали старика Варужан; на вопрос о домочадцах он уныло махнул рукой:
– А, бабьё одно по лавкам; в доме хозяин – внук мой старший Меружан, но он по княжьему зову пошёл вместе с войском в Сюник арабов выгонять, вот я и остался за главного. Другой внук, тоже Варужан его звать, он так и вовсе давно к царю в дружину подался – горазд мечом махать потому как. Есть ешё Арташ, Артак, ещё один Меружан и ещё один Варужан… Дочки, внучки – все уж при мужьях давно, а сам я теперь за правнуками гляжу…
В именах Ингвар напрочь запутался, но старик Варужан уже пустился рассказывать ему, что один из внуков был на царской свадьбе, что два его правнука десяти и двенадцати лет от роду сами вдвоём отогнали огнём волков от стада однажды, а пастуший пёс Размик недавно обезумел и до полусмерти искусал соседа Тиграна, после чего Варужану пришлось прибить пса камнем. Истории про волков, стада, деревенские радости и печали следовали одна за другой, казалось, старику надо было выговориться. Он доживал свой век, мужчины пропадали на войне или работах, а он следил за женщинами да детьми; Варужан и сам сначала не предполагал, как нужен ему такой вот незваный гость. Когда сев