«Но поверят ли мне?» – эта мысль была навязчивей прочих. Ведь, почитай, для всего воинства он только зелёный отпрыск одного из погибших ярлов; хотя убедительные доказательства его правдивости теперь и бренчали в дорожных сумах у седла, для бывалых рубак, слепленных из морской соли и колючих северных ветров, мальчишка – заранее ненадёжный свидетель. Конечно же, история его путешествия и возвращения прибавит его словам веса. Конечно же, он попросит помощи у двоюродных братьев, родственников и друзей отца, в них недостатка нет, но в душе он особенных надежд на это не возлагал. Ингвар – не Хельг, обрасти славой и уважением товарищей он ещё не успел, с двоюродными братьями близко не сошёлся. Все они куда старше него, и каких-то явных преимуществ для их убеждения он не имел. Оставалось вопреки всему надеяться на серебро да на десяток друзей из молодёжи. Ингвар очень хотел, чтобы всё получилось, не только из-за помощи друзьям, это стало бы для него первым настоящим делом, привело бы к настоящей славе и уважению, сделало бы его настоящим наследником Хельга, помогло бы забыть горечь недавних расставаний. Когда возникают сложности на пути к познанию истины и обладанию желанной девушкой, слава и уважение кажутся не такой уж плохой заменой. Если же дело не получится, что ж, тер-Андраник и Ашот Еркат должны были понимать, что вероятность успеха не столь уж велика.
В мыслях юноша уже примерялся к титулу ярла и думал о собственных кораблях и дружине. Он старался думать, что эти вещи – нечто заведомо ценное, о том, смогут ли они залатать его душевную дыру, Ингвар знать не мог. Неоспоримая неслучайность всего сущего, сочетаясь с невозможностью искреннего поклонения старым богам, давила на его разум, ему вновь казалось, что он едет в обратную сторону от искомых ответов. Он путано утешал себя то открывающимися насущными возможностями, то словами тер-Андраника о жизни-путешествии, в котором важен каждый поворот, но что от этого толку?
Дни тем временем сменяли ночи, луна гналась за солнцем, тучи проливались на землю дождём, травы и цветы увядали, а за далёкими северными перевалами собирала силы зима. На дороге стали попадаться люди, армяне, вооружённые и хмурые, некоторые со следами недавних битв на лице и одежде. Северянин не заговаривал с ними, у этих людей теперь своя дорога, а у него своя; да и удручающий их вид заставлял юношу опасаться за сохранность своих ценных грузов.
На перекрестье дороги из Двина, которой ехал Ингвар, с той, что пролегала от Нахчавана, северянин нашёл небольшой постоялый двор. Когда-то здесь была ас-сикка – место, где гонцы халифа могли сменить лошадей по пути в Партав. С годами гонцы халифа стали появляться здесь всё реже, и лошадей держать перестали, остался лишь постоялый двор для путников и купцов – это пока ещё приносило прибыль. Местечко выглядело убогим: за неказистой каменной оградой нарывами торчали несколько обветшавших домиков, в одном из которых располагалась харчевня, а остальные отводились на постой проезжающим. Ингвар находке обрадовался, он уже порядком намёрзся, ночуя под открытым небом, и упускать возможность провести хотя бы одну ночь под крышей ему не хотелось.
Хозяин, домочадцы которого занимались тут всем: от готовки еды до выпаса скота, на вопрос Ингвара о ночлеге помотал головой, прикусив пухлую губу и выпятив вперёд три своих подбородка:
– Не-не-не, не получится. Занято всё, ратный люд в последние дни валом валит… Накормить – накормим, но спать негде, занято всё.
Северянин посмотрел в его маленькие маслянистые глазки и проникновенно произнёс:
– Мне любая крыша сгодится, хоть с конём вместе, – строить из себя гордеца он был не в настроении.
– С конём, говоришь? Хм… С конём найдётся, но заплатить всё равно изволь дополнительно.
Ингвару было чем платить, и он мог сделать это, даже не торгуясь, но сорить деньгами означало привлечь внимание, а сообщение о многочисленном «ратном люде» к этому отнюдь не располагало. Лучше он тихо отоспится за ночь после плотного ужина, а утром чуть свет его уже и след простынет, да и за коня ему так будет спокойнее. Потому он сперва существенно сбил цену и только после этого позволил проводить себя к стогу сена в стойле. Когда он проскочил за обещанным ужином в харчевню, там тоже незаметно сел в углу, подальше от лишних глаз. Впрочем, дела до него никому не было, за каждым из столов говорили о своём.
Северянин ел быстро, желая поскорее уйти, но его взгляд привлекли трое тёртого вида мужиков, сидящих через проход от него. Как и большинство присутствующих, они были одеты воинами, двое сидели к Ингвару спиной, и их ему было не разглядеть, а тот, который сидел лицом, наружность имел неприятную. Спутанные чёрные волосы, клочковатая борода, над переносицей свежий шрам, поверх одежды он носил большой христианский крест, а висловатые щёки и овальные безучастные глаза делали его похожим на старого, но злобного пса. Эта троица бесцеремонно пересчитывала на столе монеты и серебряные безделушки, с шумом, ничуть не опасаясь грабежа.
– Это снял, когда она дышала ещё, – говорил пёс с крестом, деловито вертя меж пальцев серебряное кольцо. – Хорошо, что дышала, а то с покойницы тяжело б было тащить, пришлось бы палец отнимать, оно и несложно хоть, да кровью бы перемазался… А потом она сама и кончилась, хорошо, что добивать не пришлось.
– То-то и оно, что хорошо, ты ж не Овик, чтобы женщин добивать, – сипло просвистел один из его собеседников.
– Я не добивал, она отдавать не хотела и с ножом кинулась. Ты б что сделал? – равнодушно пробормотал третий, судя по всему, Овик.
Душегубы общались, иногда переругиваясь, иногда перешучиваясь, обсуждали свою кровавую работу, и, не особенно скрываясь, говорили о замыслах на будущее.
– И всё-таки вовремя мы утекли, – всё тем же деловитым тоном говорил пёс-с-крестом (Ингвар для себя обозначил его именно так). – Не выстоит Смбатаберд. Не утекли б, давно бы уж ворон кормили…
Ингвар насторожился, название было знакомым. Северянин стал внимательно вслушиваться в разговор, по его обрывкам он смог понять, что перед ним бывшие ратники сюникского князя, после нескольких поражений решившие сменить воинское ремесло на разбойничье и пробираться подальше от пожираемых войной мест. А полыхали под арабской поступью уже и Сюник, и Хачен, и Геларкуни, неприступный Смбатаберд оказался в осаде, и поговаривали, что он уже пал. Но разбойников больше интересовали собственные дела, их беседа изобиловала кровавыми подробностями убийств, грабежей, насилия над женщинами, впрочем, часть добычи пёс-с-крестом всегда жертвовал церкви… Ингвар стёр со лба выступивший пот, встал из-за стола и направился к выходу. За свои дела христиане пускай отвечают перед своим Богом, это не его, Ингвара, дело. Но в Смбатаберде была Ануш.
– Уходить надо или на восток, в Партав, или совсем на запад и к югу, в Дамаск, – слышал северянин, уходя, голос пса-с-крестом.
– А зачем нам в Дамаск? – спрашивал Овик.
– А мечта у меня детская есть…
Ингвар вдохнул ночной прохладный запах осени и двинулся к стойлам, там он дал Пароху несколько кусочков хлеба и завалился в стог сухого сена, укутавшись потеплее. В кармане он мял взятый для чтения со стола оплавившийся огарок свечи; себя он чувствовал таким же огарком, услышанное за ужином помяло его, словно чьи-то грубые немытые пальцы. Он прекрасно знал и раньше, что найти в этих краях безопасный уголок теперь нелегко, а ещё сложнее до него добраться, особенно женщине. Но неприступный Смбатаберд внушал ему доверие, признаться, у него на душе отлегло, когда он узнал, что Ануш и Ани отправились именно туда, а не в столицу. Воинства Хачена, Сюника, Геларкуни и неприступные стены надёжнее почти что брошенного Еразгаворса, да и Ашот Еркат, покончив с мятежом дяди, вцепился бы в глотку Юсуфу со всей силой. Но провал под Двином перевернул всё с ног на голову, идти на выручку Смбатаберду было теперь некому, и защитникам оставалось надеяться лишь на крепость стен и остроту своих мечей. Ингвар убеждал себя, что его помощь в ширванских делах поможет и остановить Юсуфа, причём плод её окажется куда более долговечным, чем если он останется махать топором. И всё-таки мысли о призрачности таких ожиданий не давали ему покоя – с каждым днём пути северянин всё яснее сознавал размах поражения Ашота Ерката. От царя отвернулись вассалы, от него уходили воины, а на древнем двинском престоле сидел его родич, который, в конце концов, устроит нахараров не меньше, чем сын царя Смбата. Чем бы ни обернулась поездка Ингвара к Энунду, это не поможет осаждённому Смбатаберду. Даже если Ашот Еркат сумеет поправить свои дела, для них это будет слишком поздно.
А в Смбатаберде оставалась Ануш. Как Ингвар мог уйти к морю, не зная даже, жива она или нет? Выбросить любимого человека из головы сложно, но ещё сложнее попросту бросить его, оставить в смертельной опасности и потом до самого конца жизни гадать, а спасся он или нет. Воск меж пальцев Ингвара совсем размяк, северянин чувствовал себя не лучше. Что ему оставалось делать теперь? Задача, за которую он взялся, велика, но и боль, перемешанная со злостью и коптящая его душу едким ядовитым дымом, не меньше. Уснуть бы, да не выходило, почитать Псалтирь – прихваченный со стола огарок пришёл в полную негодность, темень разогнать было нечем. Ближайший рассвет принесёт Ингвару необходимость тяжёлого выбора. Воспоминания обо всём разом одолевали, не давая вздохнуть, северянин вспоминал последний разговор с Ашотом Еркатом, рассказ старика Варужана, недавние затрапезные пересуды убийц и Ануш. Он больше не сдерживал воспоминания об Ануш, и только они прожигали густую темень, ночную и душевную, подобно той звезде, что привела восточных мудрецов к тем бесценным для христиан яслям.
Ингвар ворочался, сено под ним кололось и уже не казалось таким мягким, в конце концов усталость взяла верх и северянин заснул. Во сне ему виделся разбойник с крестом из харчевни и он всё говорил: «Езжай и ты в Дамаск, езжай в город», а за спиной у него горело тёмной синевой ночное небо и блестели серебряным шитьём звёзды. Когда первые лучи солнца стали пробиваться через щели меж бревнами конюшни, северянин проснулся, оседлал коня и поскакал на юг, к Смбатаберду.