– Мрачноватые всё-таки люди, – рассуждал он однажды после очередного монастыря. – Но ты, Инги, уже и сам не лучше… Ты, однако, удивительно быстро позабыл все пугавшие тебя в этих людях противоречия. Не говоря уже о запретах.
Наконец-то выдался погожий денёк, Ингвар радовался нежданному теплу, и ему совсем не хотелось спорить.
– Противоречия остались, где и были, – он расстегнул застёжку сырого со вчерашнего дня плаща и перекинул его через круп коня. – Просто я понял, что не это главное. Стоит осознать, что христианскому Богу есть дело именно вот до тебя, и противоречия тут же тускнеют, становятся неважными.
– И что, есть их Богу до тебя дело?
Ингвар не ответил, он взглянул вверх, а там сквозь остатки древесной листвы на него, прищурившись, смотрел озорной жёлтый глаз солнца. Листья и ветки обрамляли его, отчего казалось, что смотрит этот глаз именно на него. Затем жёлтые кроны деревьев расступились, и северяне въехали на возвышенность; солнце снова светило для всех, будто говоря Ингвару: «Никому не рассказывай».
* * *
Четырнадцать дней Ингвар и Рори носились по разбитым дорогам, голым скалам и пустым деревням, пятнадцать ночей они спали в сырых травах и брошенных жилищах. И вот, пришёл день, когда Рори должен был отправиться по дороге на Ширван. Оба друга всё больше мрачнели, чем ближе становилось расставание, но к прежним спорам уже не возвращались. Знали, что это необходимо. Ингвар мрачнел ещё и потому, что зажёгшаяся было надежда с каждым днём угасала. Рори силился его приободрить, да только запас его шуток и вопросов успел истощиться. Переночевав на том самом постоялом дворе, где Ингвар слышал разговор головорезов, северяне вывели коней к развилке, откуда каждому предстояло отправиться в свою сторону.
– Грустно, – вздохнул Рори. – Но могли ж и вовсе не встретиться, верно?
– Верно, – кивнул Ингвар.
– Я всё думал: так виноват перед всеми вами, ввек не оправдаться…
– Теперь оправдаешься.
– Перед собой бы оправдаться.
Чем ближе друзья, тем сильнее чувство скованности, если оно вдруг меж ними возникает. Ингвар кашлем прочистил горло, а затем неловко тряхнул Рори за плечи.
– Если ты мне чем задолжал, то теперь вернул с лихвой. За отца говорить не буду, да и права такого не имею. Но кто знает, может, ты и сам его встретишь ещё…
Рори затянул пояс потуже и поправил ножны с мечом; глядел он серьёзно.
– А если встречу, чего от тебя передать? – спросил он.
– Передай… – Ингвар замялся. – Передай, что если вы встретились, то и мы с ним, значит, встретимся.
Личные послания тяжело доверять другому человеку, наверное, поэтому и придумали буквы и чернила. Но Ингвар знал, что выбирать уже не приходится.
– Что люблю его, тоже передай.
Он сам не понимал, почему так тяжело даются ему эти слова, почему, чувствуя это всем сердцем, не мог он это выразить. Образ отца шёл с ним во всех его приключениях, хороших и плохих, в нём Ингвар черпал силы и вдохновение, когда потерял своих богов, и как бы ни сложились теперь дела с христианским Богом, образ отца всегда останется в его сердце.
– Скажи, что люблю его, – повторил он ещё раз с особенной чёткостью, больше для себя, чем для Рори.
Ингвар оставил себе только кафтан с зашитыми монетами, всё остальное серебро отдал другу. Поговорив так коротко, они сели верхом и, не оглядываясь, поскакали каждый своей дорогой. В сердце Ингвар чувствовал странное смешение тревоги и лёгкости. Тревоги о близких и лёгкости, что он сделал выбор и теперь пути назад у него нет. Отдав Рори свою ношу, Ингвар теперь знал: он больше не даст связать себя, он оставил всё это, чтобы отыскать Ануш, и он будет её искать. Он обойдёт державу арабского халифа до самых Синих земель, если потребуется, нагрянет на каждый невольничий рынок в этих краях и во всех других, куда тянутся длинные, позвякивающие кандалами змеи караванов. Всё, что произошло, не могло быть совпадением, теперь он твердил себе это каждый день, сжимая рукой крест Вагана; а раз это не совпадение, то следует быть честным и идти до конца.
Однако прежде он хотел видеть тер-Андраника и друзей, рассказать им предстояло многое, да и царю было бы полезно знать о подробностях заговора против Севады. Помощи в своих поисках он не ждал, хотя и знал, что ему будут готовы её оказать, просто у армян и своих дел в достатке. Полезным мог бы оказаться Самвел, уж его-то опыт и связи точно сослужили бы службу, только, в каких далёких краях он был сейчас, Ингвар и представить не мог. Впрочем, для дочери Самвела не пожалеет любых средств и тер-Андраник, и уж точно не будет он спрашивать об этом Ингвара. Так что если будет помощь, Ингвар просто примет каждую её кроху. Глупо полагать, что он сможет сделать всё, что задумал, один. Ярлы, разыскивающие и выкупающие из плена дочерей конунгов, о которых поётся в песнях, и те не обходились в этих делах без верной дружины, а они делали это в родных северных землях…
Дорога под копытами коня была той же, что и недели назад, но изменилась она до неузнаваемости. Жёлтые, красные и блекло-зелёные кроны деревьев смешивались вместе, становясь похожими на диковинное варево, которого смертным никогда не отведать, да и смотреть на которое можно лишь считанные дни в году. Наверное, поэтому за яркой и огненной порой наступает серая и безрадостная. Осенью людям приоткрывается дверь в диковинные бессмертные земли, за краткий миг созерцания которых приходится платить длинными месяцами сырости и стужи. Жар осенних холмов тушил густой туман, стелящийся над ними и заползающий под ветви, клочья его нестройно выбивались и на дорогу, кружа свои степенные колдовские танцы вокруг Ингвара. Окунаясь в эти клочья, варяг невольно придерживал коня, вдыхал сырой дух ушедшего лета и близких холодов и уносился мыслью на родной север, где листья уже давно облетели, а посеревшие воды Волхова вот-вот схватит первый ледок. В это время домой из походов возвращались заполненные добычей и выторгованным добром корабли, в котлах кипела мясная похлёбка, очаги горели жарко, а новые истории заставляли мальчишек, затаив дыхание, таращить глаза. Теперь там поминали павших, высекали на камнях памятные руны и приносили богам жертвы, словом, ждали зиму.
Заморосил лёгкий дождик, Ингвар подстегнул коня и покрепче укутался в плащ. Где-то далеко на восток, но всё же куда ближе, чем в родных краях, на островах близ ширванского берега тоже готовились к зиме его соплеменники, но их костры совсем не манили юношу. Его путь лежал через горы, и яркие виды сменились серо-бурыми, почти неизменившимися с летних дней. Людей на дороге было не в пример меньше, чем при их недавних поисках, но и тут иногда встречались арбы, всадники и горстки пеших странников. Ингвар вглядывался в них уже скорее по привычке, чем надеясь.
Так, пробираясь всё дальше в горы, он сворачивал к безлюдным местам, по которым он шёл из царского лагеря. Помня об удачной ночёвке у старика Варужана, северянин хотел воспользоваться его гостеприимством ещё раз. Деревню он нашёл на прежнем месте, ничуть не изменившейся, жители никуда не ушли и спокойно занимались своими ежедневными делами, близкая зима была для них куда важнее, чем близкая война. Дневной свет ещё и не собирался гаснуть, поэтому северянин вновь не встретил на улице ни одного жителя – все оказались при деле. Из-за плетней кудахтали и верещали домашние птицы, на далёких горных склонах трепыхающимися точками виднелись пасущиеся овцы.
Добравшись до знакомого двора, Ингвар соскочил с коня, толкнул калитку и осторожно заглянул внутрь, дабы не пугать вновь хозяина. На дворе он увидел двух девушек; заметив гостя, одна из них юркнула в дом, другая же осталась, глядя на молодого человека встревоженно.
– Здравствуй, – махнул рукой Ингвар, опять напуская на лицо доброжелательное выражение. – Дома ли Варужан? Он меня знает, я переночевать хочу.
– Дома, – застенчиво ответила девушка, даже скорее девочка, ей не было ещё и тринадцати. – Анаит позовёт.
Варужан себя ждать не заставил, вскоре его сердитое лицо появилось в дверном проёме, следом шёл парнишка лет десяти, сжимавший в руках небольшой топор. Старик долго, прищурившись и нахмурив седые брови с редкими чёрными волосинами, вглядывался в Ингвара. Когда он узнал недавнего постояльца, лицо Варужана разгладилось, он кивнул Ингвару и, не говоря ни слова, зашёл обратно в дом. Северянин смутился; не дождавшись приглашения, остался ждать у калитки, девочка, с которой он только что говорил, тоже в смущении побрела куда-то на задний двор, видимо, подальше от происходящих странностей. Однако Варужан быстро вернулся, выйдя из дома, он решительно направился к Ингвару.
– Дай-ка руку свою, – сурово произнёс он.
Ингвар послушался, после чего старик вложил ему в ладонь оставленные в прошлую ночёвку монеты.
– И не вздумай так чудить больше, – буркнул Варужан обиженно. – А то в другой раз не пущу.
Ингвар не нашёлся, чего ответить, и промолчал. Варужан смерил его пытливым взглядом.
– Ишь, морду-то тебе разукрасили как… И крест на шею нацепил. Видать, время с пользой провёл.
Ингвар кивнул, улыбнувшись себе, понимая, насколько близок старик к истине.
– Пойдём, покажу тебе чего, – добавил вдруг Варужан.
Варяг послушно пошёл за хозяином по знакомой тропинке вокруг дома к стойлам. Страха он не чувствовал, старик не был похож на человека, способного на подлость. Но всё это казалось слегка странным; Варужан шёл быстро, широким шагом, даром что старик; Ингвар вёл в поводу своего скакуна и потому еле поспевал. От сырости травы и почвы ноги мигом намокли, но отвлекаться на такую мелочь было некогда, и вот, гость и хозяин оказались у стойл. Варужан распахнул дверь, приглашая Ингвара войти, тот вновь повиновался.
В стойле ему навстречу радостно двинул серую морду с белым пятнышком его Парох. Ингвар расхохотался от радости и от души расцеловал животное, вот поистине радостная встреча, которой он уже и не ждал. Варужан сунул северянину в руку морковку, шепнув: