– Ну-ка, дай ему, он в них души не чает.
Ингвар скормил морковь Пароху, от чего конь повеселел ещё больше, силился облизать вновь обретённого хозяина и с ревнивым ржанием посматривал на нерешительно переступающего копытами жеребца, подаренного Рори.
– Любит он тебя, непутёвого, глянь, рад как, – довольно сказал Варужан, лицо которого теперь совсем разгладилось, если не считать избороздивших его морщин. – Славный коняга, славный. И умный, главное!
– Где отыскали его? – спросил Ингвар, продолжая трепать Пароха по холке.
Старик развёл руками и махнул рукой в сторону гор.
– Так и не искали почти. Пастухи его в горах рядом встретили, привели, я и узнал его сразу… Девицу, правда, не узнал, но у меня их полный дом, поэтому к нам её и положили.
– Какую девицу? – вздрогнул Ингвар.
– Так с ним была, верхом вернее.
– Где она?
– Без памяти совсем была, едва держалась…
– Где она?
– В доме лежит, девки за ней ходят…
Опрометью Ингвар бросился через двор обратно, вокруг дома, толкнул дверь и вбежал в дом. Отбросив циновку, отделяющую женскую половину дома, он заметил, что в ногу ему вцепился мальчишка, недавно сопровождавший Варужана; схватив мальца за шиворот, северянин пихнул его в угол, прорвавшись так, он краем глаза видел, как заметались в смятении женщины, но ему было не до них.
Ануш лежала на постели; серая бледность сочеталась в её лице с горящими жаром щеками. Она была больна, исхудавшая, с чёрными овалами вокруг глаз, растрёпанными волосами. Но это была Ануш. Ингвар сначала смотрел на неё молча, а потом опустился рядом на корточки, он решился лишь тронуть пальцем прядь её волос и снова смотрел и смотрел. Это было то же лицо, которое он так долго, иногда даже против своей воли, представлял, да, искажённое болезнью и перенесёнными страхами, но черты, черты были её, те самые. Никаких мыслей у Ингвара в голове не было, а может быть, наоборот, были в ней все возможные мысли, но позднее он не мог вспомнить ни одной связной и законченной. Из этого эфира его вывела увесистая глухая оплеуха.
Едва удержав равновесие, Ингвар обернулся и увидел вновь нахмуренного Варужана, решительным рывком старик, на удивление крепкий для своих лет, вытащил северянина за полог разделяющего полотнища.
– Ты чего срам устраиваешь? – проскрежетал дед, свирепо зыркая глазами. – В моём доме-то, а?
Затем, увидев нездешнее выражение лица северянина, он понял, что делать теперь внушение бесполезно, и сменил гнев на милость.
– Тебе-то кто она? – спросил он уже с участием.
– Жена будущая, – не задумываясь ответил северянин.
– Вот как… – старик недоверчиво покосился на Ингвара, потом на крест на его груди, вздохнул и добавил: – Покой ей нужен, оставь пока.
Видя, что варяг уходить не хочет, он потряс его за руку и обнадёживающе произнёс:
– Придумаем, как быть.
Сказав это, Варужан вышел. Ингвар остался стоять в растерянности, ему невероятно хотелось вернуться к Ануш, и в то же время его пугало её болезненное лицо. Циновка покачивалась из-за сквозняка; за ней виднелся край постели; нет, врываться туда снова будет уж слишком, чёрной неблагодарностью по отношению к тем, кто спас Ануш жизнь. Ингвар тяжело опустился на стоящую у стены лавку, в спину тянуло сыростью, и варяг поёжился. Тут он заметил, что из угла на него по-прежнему колюче смотрит уже знакомый мальчишка; к прочим чувствам прибавился ещё и стыд. Он протянул парню руку, но тот зло отшатнулся.
– Прости, парень, – хрипло сказал Ингвар.
Ответа не последовало, мальчик убежал во двор. Вскоре вернулся Варужан, а девчушка, с которой он говорил утром, принесла варягу тарелку какой-то каши. Ингвар ел, но не запоминал вкуса и не чувствовал насыщения, впрочем, как до этого не чувствовал и голода. Он продолжал сидеть на прежнем месте, покуда не уснул. Его не пытались спровадить в комнатку для гостей или ещё куда с занятой им лавки, Варужан лишь посматривал на него иногда своими выцветшими глазами да качал головой.
Ингвар спал на том же месте всю ночь, сон его был беспокоен и прерывист, но, когда он проснулся наутро, голова его посвежела. Едва он только встал на ноги, которые за долгую сидячую ночь успели опухнуть и затечь, как появился хозяин и позвал его за циновку. Оказалось, что теперь кровать Ануш огородили отдельно, так, чтобы посторонний взгляд не проникал в тайный быт женщин этого дома; рядом с ложем Ингвару поставили стул, и теперь варяг мог находиться рядом с девушкой сколько душе угодно.
Ануш по-прежнему была в забытьи, её то одолевал жар, то прошибал пот, иногда она лежала неподвижно, а иногда металась, повторяя бессвязные слова. Порой Ингвару казалось, что в её рваном бормотании он слышит и своё имя, однако как ни прислушивался – разобрать не мог. Внучки и правнучки Варужана давали Ануш какое-то питьё, а когда северянин выходил, обтирали девушку душистыми снадобьями. Через несколько дней лихорадка начала уходить.
В детстве Ингвару случалось лежать в горячке. Тогда его кутали в меховые одеяла и поили травяными отварами; с тех далёких пор Ингвар навсегда запомнил отвратительное чувство горячечного сна, когда вокруг всё точно рушится и падает на тебя, а сам то увязаешь в болоте, то летишь в жаркий холод пропасти. Но иногда ближе к утру всё как будто на время застывало и мир тогда как будто обретал устойчивость, однако щемящий страх, что вот-вот всё вновь пустится в безумный отпляс и желанное равновесие пропадёт… этот страх незваным гостем оставался до самого пробуждения. Ингвар сидел подле Ануш, иногда неловко хватая её за пальцы, проверяя, не вернулся ли жар… Северянин был словно в том самом сне, когда окружающий мир в хрупком и пугающем равновесии замирал.
Однако он всё-таки знал, что Ануш не умрёт. Раз христианский Бог радуется одной отыскавшейся овце больше, чем девяноста девяти незаблудившимся, то Он не даст Ануш умереть, а овце с этим – заблудиться навеки. Христианский Бог держал своё слово.
И вот, в одну из ночей Ингвар, задремавший на своём стуле, проснулся от того, что кто-то крепко сжал его руку в ответ. В темноте он увидел блеск глаз, которые так давно не видел открытыми. Она спросила его осторожным и ещё слабым шёпотом:
– Это правда ты?
– Это я, Ануш, – ещё осторожнее, будто боясь спугнуть её силы, ответил Ингвар.
– Значит, это был не сон… Он услышал меня.
– И меня услышал.
Потом она снова уснула, а наутро, проснувшись, попросила есть.
Глава X
Состояние Ануш улучшалось, правда, сперва это было почти незаметно. Она лежала в постели и по большей части спала, в другое же время её поили молоком, жидкой похлёбкой с луком и кормили лёгкими кашами. Ингвар был рядом с ней, он не донимал её расспросами, а она не имела сил отвечать; трепетала меж ними и едва заметная неловкость, но они уже знали: даже если им не суждено сказать друг другу ни слова до конца дней, это не сможет лишить их пережитого теперь спокойного и светлого чувства близости. И всё-таки им предстояло рассказать друг другу слишком многое. Слишком многое, поэтому они предпочитали молчать. Иногда Ануш смотрела на изукрашенное уже пожелтевшими синяками лицо Ингвара и в её глазах стояли слезы.
Ингвар теперь выходил на улицу, там он стал помогать Варужану по хозяйству: рубил дрова, носил воду и другие тяжести, конопатил щели в стенах дома. Обиженный им в первый день мальчишка не отрываясь следил за тем, как северянин сидит у постели Ануш, сначала это было простое любопытство с долей былой злости, затем оно перешло в крепнущий интерес и так незаметно превратилось в уважение. Малец своим детским разумом сам дошёл до мысли, что этот светловолосый пришелец причинил ему обиду от избытка чувств, совсем того не желая. Однажды Ингвар заметил, как парень (его звали Арам) на заднем дворе неуклюже силится изобразить своим небольшим топором для рубки лучины боевые движения. С этого дня Ингвар начал его учить обращению с оружием, а затем они и не заметили, как стали настоящими друзьями.
Арам оказался ещё и надёжным проводником. Вдвоём с северянином они объезжали окрестные деревушки и городки, которые ещё не успели опустеть и где могли встретиться постоялые дворы. Там варяг раз за разом как бы невзначай провозглашал строки, отданные ему в тряпице тер-Андраником:
Вам корабль вести, ваш опытен дух,
Стремительна мысль, безвременна плоть…
Вы – ветви лозы виноградной Христа.
Виноградарь небес соберёт ваш сок.1
Но ответных слов он не слышал, только встречал удивлённые взгляды немногих гостей. Так всякий раз они возвращались в деревню к Варужану ни с чем.
Вернувшись, Ингвар сразу шёл к Ануш, это превратилось в его каждодневный ритуал. Он приносил девушке из каждого своего маленького путешествия пожелтевшие осенние листья, камешки или просто выменянные дешёвые безделушки. Листья Ануш любила больше всего, она собирала их у постели, покуда ещё была вынуждена проводить в ней всё время. Она спрашивала Ингвара о погоде, о ветре, о солнце и о дожде, обо всём, что происходило с миром природы за косоватыми стенами Варужанова дома. Ингвар рассказывал, и эти поначалу неловкие разговоры стали первым нарушением их молчания. О людях, о прошлом, обо всём случившемся они не говорили, но как и прежде, молчание здесь скорее покрывало то, что и так понимали оба.
Несколько дней спустя выходить во двор начала и Ануш. Ингвар и правнучки-невестки Варужана (северянин не спрашивал, кто есть кто, ему и имена их: Айцемник, Арминэ, Анаит, Аревик, Ашхен, Араксия – запомнить чётко не удалось) помогали ей на первых порах. Ануш сначала сидела на скамье близ ворот, раньше её занимал один Варужан, но теперь ему пришлось потесниться; потом девушка стала гулять вокруг дома, вместе с Арамом они навещали скотину и уж, конечно, заходили проведать и Пароха.
Конь радовался Ануш не меньше, чем Ингвару, тем более что она всегда приносила что-нибудь вкусное. Вообще, Парох порядком разленился, и возвращение хозяина, который не стеснялся похлёстывать его по бокам и гнать туда, куда нужно, а не куда хочется, вызвало у животного лёгкое разочарование. Однако Ингвара он успел полюбить и вскоре принял увеличение нагрузки как должную и достойную плату за его возвращение.