– У меня двадцать пять кабанов на счету! Но все мальчики, взрослые. Матку не трогал никогда, раз за это чуть жизни не лишился.
Сурен полез показывать шрамы, а затем вновь полился поток историй. Время от времени к ним за стол подсаживался и совладелец харчевни, друг хозяина Ерванд, жирный, точно один из побеждённых кабанов Сурена, локтей пять ростом, с мясистым носом и складками на шее, подбородке и затылке. Он посмеивался над другом, перебивал и дополнял его истории, словом, делал общение ещё менее приятным. Рядом с ними сидел и Арам, его тоже не впечатляло услышанное, но зато он был счастлив глазеть по сторонам на людей, оружие и даже на заплёванные стены – всё интереснее, чем дома.
Осушив две кружки ячменного пива, Ингвар засобирался в дорогу, ему хотелось успеть вернуться засветло. Распрощавшись с хозяином, пожелав тому удачи в дальнейшем преследовании кабанов, Ингвар велел Араму готовить лошадей, а сам вышел на свежий воздух, к дороге. Пахло сыроватой грязью, растоптанной тяжёлыми башмаками и конскими копытами, к этому примешивался и запах близких коровников, но так было всё равно лучше, чем внутри харчевни. Северянин раздумывал о том, сколько ещё раз ему предстоит сюда съездить и не бросить ли эту затею вовсе. Когда тер-Андраник давал ему волшебные слова помощи, всё было устроено ещё совсем иначе: Ашот Еркат оставался царём с войском, князья хранили ему верность и поражение не казалось столь удручающим; теперь же царь вновь стал отчаянным беглецом, а что стало с людьми тер-Андраника – неизвестно, может, разбрелись давно кто куда.
Всё это время варяга буравил взглядом парень лет тринадцати-четырнадцати в одежде, более напоминающей рыболовную сеть из-за десятков дыр всех размеров, с жирноватыми волосами и лохматым, но весёлым псом у ног. Мальчик смотрел пристально, взглядом не по годам тяжёлым, затем он решительно подошёл к северянину вплотную и произнёс: «Мёдом для ушей и спасением душе оборачиваются строки Ахцеци».
Ингвар не мог понять, чему он доверяет меньше: своим глазам или ушам, но это быстро прошло. Если подумать, то оборванный мальчик-бродяга как нельзя лучше подходил на роль тер-Андраникова проводника. Неприметный, резвый, да и калач он явно тёртый. Тут с конями в поводу подоспел и Арам, он ревниво поглядел сначала на нового знакомца, затем перевёл взгляд на Ингвара.
– Наконец нашли кого надо, парень, – не дожидаясь вопроса, сказал северянин.
Арам угрюмо кивнул, эта находка не предвещала ему ничего хорошего. Втроём они двинулись по дороге, и, отойдя на порядочное расстояние, так, чтобы случайные уши не смогли ничего услышать, Ингвар сказал:
– Нам нужен тер-Андраник. Отведёшь?
Парень хитро осклабился, обнажая дырявую улыбку, сплюнул и спросил нагло:
– А взамен?
– Ого, ты прыткий! Ты на слова отозвался, так уж изволь отвечать.
– Я батьку доброму служу, а тебя вижу в первый раз, да и говоришь ты нескладно, так что отвечу, когда нужным сочту.
Ингвар поборол желание схватить наглеца за шиворот и тряхнуть хорошенько, выдохнул и спросил:
– И когда это случится?
– Когда услышу, что взамен получу, – снова ухмыльнулся парень.
Тут уж Ингвар не стерпел, прихватил парня за измазанный дорожной грязью пояс, тряхнул к себе и зашептал прямо в ухо, излишне твёрдо выговаривая слова:
– Желание дать тебе что-либо взамен с каждым твоим словом всё меньше и вот-вот покинет меня окончательно, в то время как на его месте крепнет желание ещё сильнее проредить твою улыбку. Поэтому давай-ка ты исполнишь то, за что тебе платит «добрый батёк», а там уж я решу, заслужил ли ты чего от меня.
Парень в ответ гоготнул, не смущаясь, но скорее одобрительно.
– Рожа не наша у тебя, но с тобой дело можно иметь, отпускай давай.
Ингвар держал его за пояс по-прежнему.
– Да отведу я, отпускай, – развязно, но уже без прежнего гонора сказал оборванец.
Когда северянин его отпустил, тот представился:
– Хачатуром зовут.
Ингвар в ответ назвался сам и назвал Арама.
– Нам бы вернуться на двор да заночевать, – деловито начал Хачатур. – Выдвинемся завтра поутру, больше пройдём.
– Сейчас выдвинемся, куда я покажу, а к месту поведёшь нас через день-два, – отрезал Ингвар.
Хачатур пожал плечами и согласился. Дабы не ночевать в сырых осенних полях, Ингвар взял мальчика себе в седло; тот присвистнул псу: «Лубур, пойдём!», подмигнул мрачному Араму и нагло-весело рассмеялся. В деревню они вернулись уже затемно. Ануш встретила Ингвара сердито, она волновалась; когда северянин рассказал ей о встрече, она стала волноваться ещё сильнее. Хачатур, оказавшись во дворе, довольно бесцеремонно принялся рассматривать всё, что на глаза попадалось, в том числе и обитательниц дома, покуда взгляд его не наткнулся на суровое лицо Варужана.
– Смотри, в конюшне спать положу, – погрозил ему пальцем старик.
Хачатур уже смиренно пожал плечами, к непониманию он привык.
Следующий день готовились к отъезду. Из пожитков собирать было особенно нечего: несколько платьев, подаренных Ануш хозяйками, да заплечный мешок северянина. Но Ингвар хотел отдохнуть от бесконечных скачек, в которых он проводил последние дни. Да и Ануш лишний день не помешал, силы её восстановились ещё не в полной мере. Впрочем, отдых получился своеобразным, Ингвар напоследок рубил дрова, таскал воду, чинил загоны для скота, потому что попытка оставить Варужану деньги вновь провалилась.
Помогал Арам, северянин видел, что малец не в духе, но по своему обыкновению молчит. Как-то раз он уже просил Ингвара, когда придёт день уезжать, взять с собой и его, но Ингвар, конечно, отказался. Теперь Арам не решался просить вновь, однако и радость изображать не торопился. Ингвару было жаль парня, он знал, каково это – оставаться с женщинами, когда мужчины уходят, но знал также, что сам не имеет права взять его с собой, не сможет уберечь его от опасности и быть за него в ответе. Знал он ещё, что чувство это полезно испытать мальчиком, без него не познать радости становления мужчиной.
– Послушай, парень, – откашлявшись, начал Ингвар. – Перестань уже делать скорбное лицо и пойми, что должен же в этом доме оставаться хоть один человек, умеющий обращаться с топором. Хотя твой прадед и весьма крепкий старик. Ты сейчас в начале пути, так пройдись по нему не торопясь, смотря под ноги, а то пятки раньше времени сотрёшь.
Прозвучало это покровительственно и по-стариковски, не говоря уже о том, что слова-то были знакомые, слышанные некогда и самим Ингваром. Видно, так уж эти слова устроены, чтобы их от старшего к младшему передавать. Возможно, Арам ещё слишком юн для них и вряд ли поймёт верно – это значения не имеет. Есть такие слова – они должны быть сказаны, несмотря на то, что после этого провалятся куда-то вглубь, на самые задворки памяти слушающего. Там они пролежат столько, сколько необходимо будет, пока человек не отыщет их сам. Такие слова всегда просты.
Как и следовало ожидать, Арама сказанное не впечатлило. Для него теперь рушился целый мир, а обещания грядущих радостей, которых «надо только подождать», казались и вовсе неисполнимыми. Но ничего, потом это напутствие вспомнится само, когда придёт черёд.
А Ингвару, Ануш и Хачатуру пришло время выступать.
– Ну, когда в следующий раз сюда? – с полуулыбкой спросил Варужан.
– Когда приведёт, – ответил Ингвар, касаясь креста на груди.
– Тогда не навсегда прощаемся, – по-стариковски задвигал челюстью Варужан.
Ингвар обнял его и едва не прослезился. «Только б выжили они», – мелькнуло у него в голове, но говорить об этом вслух варяг не стал. Варужан рассудок имел ясный, чем выделялся даже среди прочих деревенских стариков, будет беда – найдёт способ уберечь своих.
Ануш прощалась с правнучками, внучками и невестками Варужана, напоследок она обняла каждую. Ингвар просто назвал их всех по именам, впервые ни разу не сбившись, и от души поблагодарил. Сам Варужан размашисто благословил отъезжающих и пошёл в дом. Арам прятал слёзы, но его немного утешал подаренный Ингваром арабский кинжал, тот самый, бывший с варягом с его первого пленения.
Хачатур наблюдал за всем этим с видом независимым, если не сказать отсутствующим, он гладил по грязной свалявшейся шерсти своего пса и насвистывал под нос что-то невразумительное. Когда с прощанием было покончено, они двинулись на юго-запад.
Пароха как более смышленого Ингвар уступил Ануш, сам ехал верхом на подаренном Рори арабском скакуне, Хачатур бодро топал пешком, а Лубур так и вовсе бежал далеко впереди, обнюхивая и помечая всё подряд. Тропы, которыми Хачатур их вёл, имели нехоженый вид, людей на них не встречалось, зато зверья было полно. Лисы, зайцы, а иногда даже барсуки и блестящие холодным тошнотворным блеском змеи. Вся живность к зиме готовится, жрёт всё подряд, норы роет; на путников местные обитатели смотрели с опаской, к людям они не привыкли.
Ингвар радовался, что эти тропы принадлежат зверям, а не людям; он устал от человеческого горя, снова смотреть в пустые, исстрадавшиеся глаза бегущих от войны людей тяжело… точно камнем на сердце виснет. Эти месяцы его изменили; он бывал в набегах, видел смерть и страдание, и не все из умирающих и страдающих были воинами, однако так долго в глаза горю он не смотрел ни разу. Жалость – качество, которое не воспоют в песнях у походных костров, где важна лишь доблесть, богатая добыча и щедрость, но жалость поселилась в его сердце, и варягу было от этого неуютно. Взявшие меч – мечом погибнут… Так христианский Бог посмеялся над всеми, чающими чертога Одина. Ингвар вспомнил историю тер-Андраника об одном святом из Синих земель, всю жизнь рыскавшем по дорогам с ватагой головорезов и загубившем столько жизней, что и представить невозможно, но вдруг раскаявшемся и ушедшем в далёкий пустынный монастырь. Он дожил до глубокой старости, замаливая грехи, пока однажды на его обитель не напали разбойники, все монахи бежали, кроме этого самого святого. Он сказал: «Я много лет жду, когда исполнятся слова моего Господа о таких, как я. Все взявшие меч – мечом погибнут». Была в этих словах какая-то бесспорная правда, очень понятная ещё языческому сознанию северянина. «Быть может, – думал он, – потому и Ашот Еркат обрёк себя на поражение как один из взявших меч. Быть может, царю армян и следует встретить свою смерть так, во имя чего-то большего, чем защита бренных земных владений…». Но судить об этом только Богу.