Ануш меж тем совсем расцвела, свежий воздух и неторопливая дорога пошли ей на пользу, глаза её вновь светились, как и прежде. Теперь она пыталась оторвать Ингвара от его вечных раздумий, указывая ему то на блёкло-рыжих лис, то на открывающиеся коричневые дали, ряд за рядом уходившие к линии небосвода, то на кипящие в ущельях водяные потоки. Родная природа возвращала ей силы, и варяг радовался этому, главный его страх, что дорога вновь подорвёт здоровье девушки, не сбылся. Ингвар отзывался на её восторженные возгласы и радовался блеску её карих глаз. Однажды стан её потеряет упругость, кожа подёрнется морщинами, но Ингвар знал, что всегда будет видеть только её горящие глаза. Такие, как сейчас.
– Смотри! Там видно, как дождь идёт вдали! – воскликнула Ануш.
Ингвар кивнул:
– Не бойся, не к нам идёт.
– Да какая разница, – рассмеялась девушка. – Просто смотри, как красиво!
И Ингвар смотрел и тоже видел красоту вместе с ней. Любое зрелище с ней открывалось ему полнее и шире, чем одному. Мелкие чёрточки, которые он раньше не замечал, пряча взгляд за пеленой бесконечных раздумий, – все они теперь представали перед ним как на ладони. Он вспомнил совет Гишеро смотреть вокруг, раскрыв глаза как можно шире. Кажется, без Ануш ему это было попросту не под силу. Как радовалось его сердце, когда он слышал её смех, когда не видел грусти в её глазах, когда чувствовал, что жизнь в ней окончательно берёт верх. Но бывала она и мрачна и тосклива, раны, полученные ей, не могли затянуться так скоро. На их полевых ночёвках Ингвар подолгу не ложился, смотрел, как она спит, и в эти мгновения он обращался к Богу. Противоречия, о которых его спрашивал Рори, хоть и поблёкли, но по-прежнему копошились в душе молодого человека, он много спорил с невидимым противником внутри себя и никак не мог сказать, что всем сердцем принял Христа. Однако Ингвар точно знал, что Ануш ему послал Он. Он сберёг её для него, Он привёл его к ней, а значит, Он всегда был проводником на его пути. «Чего тогда стоит всё остальное?» – говорил себе Ингвар.
– Как хорошо, что тер-Андраник обучил тебя грамоте, – сказала однажды Ануш.
Северянин не видел причин спорить, но всё же спросил:
– Почему?
– Нуу, – протянула Ануш, распрямляя и отпуская кудрявые прядки своих волос, дело было на привале. – Будет здорово, если однажды ты запишешь всё, что с нами приключилось.
– Лучше б попросить кого-нибудь, у кого с этим получше, – покачал головой Ингвар. – Саркиса там, или из монахов кого.
День был свежий, но нехолодный. Изо рта у говорящих шёл пар и нелепыми слабыми облачками устремлялся наверх, к горным вершинам, уже покрывшимся серебристыми, немного неземными шапками.
– Нет, – решительно отрезала Ануш. – Саркис точно не справится, да и никто не справится, кроме тебя. Ты красоту чувствуешь.
Ингвар улыбнулся, хотя и не вполне понимал, о чём говорит Ануш, но то, что она верит в него даже в таких, казалось ему, пустяках, согревало получше шерстяных одеял, подаренных в дорогу Варужаном.
– Взять хотя бы море, – продолжала девушка. – Никто не смог бы спеть о нём так, как ты тогда, в тот вечер.
– Песню сложили другие, – пожал плечами Ингвар, думая про себя: «Да! Никто б не смог!»
– Но ты выбрал её. Смог описать тогда для меня море. Значит, сможешь описать и эту осень.
Ингвар задумался и не ответил. Смог бы он подобрать слова для этой осени? Пожалуй, любые слова из всех известных ему языков здесь показались бы слабыми.
Так, медленно день за днём они двигались по тропам, известным лишь Хачатуру. Ингвар понятия не имел, верно ли ведёт их мальчишка, но тот глядел уверенно. «Моих путей никому не доискаться, – хвастливо говорил он. – С другим бы пошли, он бы вас завёл – давно б уже, как курей, порезали». Впрочем, люди встречались иногда и на этих дорогах, попадаться им на глаза не хотели ни Ингвар, ни Хачатур, поэтому осмотрительности они не теряли и, если что, хоронились в тени скал, в придорожных кустах, ямах, за валунами, словом, где придётся.
Сам Хачатур разговорчивостью не отличался, но на вопрос Ингвара, откуда тот знает горы, всё же ответил:
– В крови у меня, с мамкиным молоком впитал. Община наша в горах высоко и жила, тятька меня ещё мальцом с собой за пропитанием брал.
– А что с родителями сталось?
– Да государевы люди и посекли. За то, что Богу не так молились…
Такого ответа северянин не ожидал, из дальнейшего рассказа мальчика стало ясно, что рос тот в какой-то дремучей духовной общине, проклявшей все прочие церкви, не почитающей ни духовенства, ни царей, ни арабов, ни ромеев – никого. Общину их разорили и разогнали ещё при прежнем царе, а из всех уцелел лишь один Хачатур. Его у воинов забрал тер-Андраник, пытался отправить учиться, но мальчишка сбегал из монастырей и не хотел ни служить, ни постигать науки. Он насмехался над священниками и ненавидел царских людей, но иногда, измучившись и едва волоча ноги от голода и истощения, он всё-таки возвращался к тер-Андранику, которого среди прочих всё же выделял долей своего доверия. Тогда священник стал платить парню за сведения, которые у того получалось добыть, и затем Хачатур, став чуть старше, начал ходить по всем окрестным землям, куда глаза глядят, находя новые пути, прибиваясь к караванам, шайкам разбойников и военным отрядам. За всеми он наблюдал, у всех он учился, пока не стал бойчее и цепче любого взрослого в таких делах. Креста Хачатур не носил, в бессмертную душу не верил; разоткровенничавшись однажды и рассказав свою историю, он вновь замолчал и на прочие вопросы Ингвара лишь скалил зубы и огрызался.
Со дня их выхода от Варужана минуло не меньше недели, Ингвару казалось, что нет больше в этих краях ни ветерка, не потрепавшего их плащи, ни капли дождя, не вымочившей им сапоги. Осеннее солнце перескакивало с холма на холм, а белые клинки горных вершин вспарывали животы медлительным, распадающимся на клочья облакам. Пройдя под самым куполом неба, едва не околев от холода, путники теперь начали спускаться всё ниже и ниже. «Уже близко», – обещал Хачатур, но следом за словами проводника их ждал очередной подъём. В конце концов они вышли к началу тропы, пролегавшей меж двух отвесных скал, – прятаться там было совершенно негде. Северянин подумал, что если сверху выставить десяток лучников, то пробраться по этой дороге далее чем на пару десятков шагов станет решительно невозможно.
Вскоре Хачатур и сам вдруг остановился, скинул заплечную котомку под ноги и уселся сверху.
– Теперь они нас и сами найдут, – многозначительно произнёс он в ответ на вопросительный взгляд Ингвара.
Ждать здесь было неуютно, но северянин не хотел пугать Ануш и потому помог ей слезть с коня и невозмутимо начал устраивать себе место, чтобы прилечь. Девушка последовала его примеру, только спросила слегка удивлённо:
– А не рановато мы ночевать готовимся? Солнце высоко ещё, хоть и не видно его здесь.
Вопрос этот был совершенно наивным. Если много дней они шли, сворачивая с тропы на тропу, петляя и описывая круги, то какова вероятность, что их ранняя остановка теперь случилась лишь по недосмотру… Но Ингвар догадался: Ануш просто видит, что что-то не так, и это её способ прояснить дело.
– Надеюсь, больше у нас ночёвок под открытым небом не будет, – ответил он ей.
– То есть мы пришли? – девушка слегка побледнела.
– Так сообщает наш проводник, – Ингвар почувствовал, что и ему жаль окончания этой дороги.
– Ещё нет, – вставил Хачатур, – но скоро уже, сегодня до вечера.
Северянин думал, что вот-вот придут другие, незнакомые люди и от былой гармонии не останется и следа. В оставшееся до их приезда время ему хотелось надышаться воздухом этого пути и начувствоваться его удивительным настроением вдоволь. Но, как часто бывает при подобных ожиданиях, всё шло как-то не так. Ануш переживала, разговор с ней не шёл, и в конце концов, когда на дороге послышался стук копыт, Ингвар вздохнул с облегчением.
Обрамлённая скалами дорога уходила вдаль, сливаясь в узкую трещину, из неё вслед за стуком копыт показались и всадники – не менее десяти. Приблизившись к отдыхающим путникам, они разделились надвое, заходя с двух сторон, Ингвар на всякий случай перехватил поудобнее рукоять топора, но на ноги вставать не стал, сохраняя спокойствие.
– Эй, а свой-то где топор оставил? – крикнул один из воинов; те приблизились уже настолько, что можно было разобрать лица. Кричавшего звали Петрос, Ингвара он знал ещё по отряду Вараздата.
– Лесорубам продал, – усмехнулся Ингвар. – Ну что, руки вязать будете?
– Подождём с этим, – ответил Петрос. – Разве что мальчишка… Куда это он запропастился?
Ингвар поглядел по сторонам, Хачатура и правда нигде не было, он точно растворился в воздухе вместе с псом. Недавно Ингвар дал ему в уплату один дирхем, для парня это оказалось сказочной выручкой, так что, возможно, он решил сбежать, пока северянин не передумал. Впрочем, его исчезновение Ингвара не пугало. Парень сделал своё дело, доверие оправдал, так что пусть идёт с миром.
Петрос, однако, забеспокоился, не выдаст ли беглец этой дороги кому не надо, на что Ингвар только отмахнулся:
– Он нас сюда сам привёл, если раньше не выдал, то чего ради теперь выдавать?
Петроса это не убедило, он отправил четверых своих воинов на поиски Хачатура, а сам вместе с остальными остался с Ингваром и Ануш. Он не спрашивал, зачем они пришли, не спрашивал ничего об Ануш, раз пришли – значит, надо, тем паче что Ингвар – хороший воин. Рассказывал Петрос мало и неохотно, говорил, что всё необходимое скажет тер-Андраник, но обмолвился, что Саркиса и Вараздата в лагере нет, их отправили на чьи-то поиски. О том, как обстоят дела, отвечал безликими, но благочестивыми словечками вроде «с Божьей помощью», «как Бог даст», «молимся». Ингвар понимал, что для христианского взгляда на вещи это, пожалуй, самый верный подход, но ему хотелось чего-то более точного.
Дорога описывала полумесяц, на кончике которого упиралась в каменистый горный подъём, там пришлось спешиться. Так, с конями в поводу они поднялись не меньше чем на сотню шагов, пока их взгляду не открылся небольшой монастырь, вернее, сложенная из камня стена высотой в полтора человеческих роста и торчащий из-за неё остроконечный купол церкви.