– Монастырь Крестителя, – Петрос, наконец, обрёл голос и снова сел в седло.
Ингвар кивнул и огляделся. Вокруг место обрамляли жёлтые скалы с красными, точно кровавыми, разводами, до ушей доносился звон бойкого живого ручья – укромно… здесь и зимовать можно. На стене несли дозор воины, закутанные в зимние плащи, увидев Петроса, один из них что-то прокричал вниз, и там, скрипнув, отворились небольшие кованные железом воротца.
Шестеро всадников и одна всадница въехали внутрь. Кроме церкви здесь подпирали друг друга несколько ладных каменных зданий, видимо, выстроенных монахами для своих нужд, хлев да пара корявых построек, сложенных наскоро и в будущем обречённых на разрушение.
Навстречу прибывшим вышло несколько задумчивых чернобородых монахов, они смотрели молча и внимательно, однако вскоре разбрелись по своим кельям. Кроме них к воротам сбежались не менее полутора десятка воинов без кольчуг и мечей, но лица их явно свидетельствовали о принадлежности к кровавому ремеслу. Среди них немало было и знакомых; близких друзей Ингвар не встретил, но имена помнил у каждого второго. Те встречали северянина радушно: обступили со всех сторон, хлопали по плечам, обнимали даже, расспрашивали, какими судьбами он тут, поглядывали на крест на груди… Ингвар отвечал вяло, сказываясь уставшим с дороги, что, впрочем, было правдой. Но тут среди меченных шрамами и рубцами лиц он увидел сероватое небритое лицо Айка. Со слугой тер-Андраника северянин прежде говорил лишь от случая к случаю, в основном по делам, но теперь он до ужаса ему обрадовался, растолкал остальных и обнял его. Айк искренне разулыбался, но расспрашивать ни о чём не стал, сразу предложил провести к тер-Андранику. Ингвар согласился и, вновь расталкивая собравшихся, вместе с Ануш двинулся за слугой.
На входе в один из монастырских домов священник встретил их сам.
– Бог ты мой, вот так встреча! – вскричал он, с силой распахивая дверь, едва не стукнув ей варяга.
Но затем он замер на месте, увидев Ануш. Ничего не говоря, он перевёл изумлённый взгляд на Ингвара, всегда приподнятая правая бровь неестественно задёргалась. Ингвар не видел его таким, в священнике не было той деятельной взволнованности, с которой он всегда встречал любые трудности, в его взгляде была страшная растерянность и рассеянность. Он всё понял.
– Ани? – спросил тер-Андраник, нелепо пытаясь нашарить рукой дверь, которую мгновение назад едва не снёс с петель.
– Похоронил я её, отче, – пряча глаза, произнёс Ингвар.
Тер-Андраник закивал, вновь растерянно и неестественно.
– Ну… спаси тебя Бог, сынок, – проговорил он глухо.
Затем тер-Андраник посмотрел вверх, по сторонам, попытался откашляться, вдруг как будто бы вспомнил про существование Ингвара, сказал ему:
– Ну, иди, отдыхай, сынок, Айк проводит, – слова эти прозвучали скомкано. – И Ануш тоже к женщинам проводи, – обратился священник уже к Айку.
Сам он, резко повернувшись, пошёл обратно, Ингвар и Айк стояли без движения, не зная, что сделать или сказать, Ануш тихонько всхлипывала и шмыгала носом. Вот и всё, Ингвар боялся этого разговора и даже наедине с собой старался не представлять его, теперь это позади. Тяжело.
Айк так и не вышел из состояния глубокой рассеянной задумчивости, в которой он становился похож на своего хозяина, однако проводил Ингвара до одного из временно сложенных домиков, где варягу нашёлся уголок. Ингвар простился с Ануш – теперь они снова оказались среди множества людей и пока не знали, как к ним относиться. Ануш проводили к женским покоям. Ингвар поужинал и улёгся спать.
На следующий день северянин искал тер-Андраника, но безуспешно, священника нигде не было, вернее, как говорили другие, он у себя в келье, никуда не выходит, принимает только воду и немного еды, которые приносит Айк. До Ингвара словно никому и дела не было, всё утро он оставался предоставлен сам себе, слонялся по двору монастыря, спустился к ручью, прошёлся по внешней стене. Там он перекинулся парой слов с несущими дозор воинами, те лениво опирались на каменную кладку, зевали, точно готовились впасть в спячку, рассказывали, что в этом уголке надеются перезимовать спокойно. О прошлом говорили не слишком охотно. Дескать, царь Ашот засел в крепости Какавакар на севере, взятый в осаду Юсуфом. Их же с тер-Андраником ещё прежде бегства своего к этой крепости он отрядил оставаться вне её, так тер-Андраник оказался здесь, на другом конце страны, в своём старом прибежище, откуда теперь всюду отправлял гонцов и соглядатаев, латая треснувшие швы былого могущества Ашота Ерката. Многие теперь выступили против царя в открытую, Цлик Амрам и Саак Севада отвели свои полки, не чиня более препятствий Юсуфу, жаждущему наконец поставить точку в противостоянии с армянским царём. В словах воинов чувствовалась ужасная усталость, они продирались сюда через горы, грязь и кривые арабские клинки, потеряли многих и теперь хотели отдыха. Клятва есть клятва, здесь оставались вернейшие, и весной они снова пойдут биться за своего царя, но царю для этого нужно было дожить до весны. В монастыре были и семьи многих воинов, тех, кому удалось их отыскать среди поглотившего край хаоса, прочие же вызывались разносить вести, собирать слухи, словом, рыскать по стране с востока на запад и с юга на север, надеясь при этом найти своих живыми. Семью сюда перевёз и тер-Андраник, впрочем, посланные найти его старшую дочь Саркис с Вараздатом так и не возвращались.
То есть слухи, растекающиеся с засаленных столов придорожных харчевен и разносящиеся подобно моровой язве от человека к человеку по городам и деревням, слухи о поражении царя, мятеже нахарраров, вражеских полчищах – все они не лгали. Царь проиграл, он один в осаждённом замке, а его люди думают о том, как быть дальше, без него. Но в царе ли дело? Нужен ли этим уставшим мужчинам теперь царь, чтобы победить? Ведь есть и другие слухи: о восставших деревнях, поднявших на вилы арабских сборщиков налогов, об ушедших в горы дружинах, спускающихся оттуда лишь с обнажёнными клинками для мести и битвы… Да и, наконец, может быть, есть ещё что-то, что не уничтожить и не защитить силой оружия, чему не нужны цари и предводители, крепостные стены и рвы с водой, что лежит глубже и чего толпой не понять…
– Эй, язычник с крестом, – вывел его из раздумий чей-то голос.
Обернувшись, Ингвар увидел одного из монахов, скуластого и поджарого.
– Тебя настоятель зайти требует.
Ингвар внял призыву и пошёл за монахом, они обогнули церковь, затем один из монастырских домов, дорожка была присыпана мелкими камешками, и те приятно и по-осеннему сыро хрустели под ногами. От тёсаных валунов стен тянуло влажной свежестью, здесь, в горах, им и летом тепла особенно не перепадало, одни зябкие туманы, а уж теперь они так и сочились ледяными каплями, оставляя мокрые пятна на плащах и кафтанах тех, кто нечаянно их потревожил.
Покои настоятеля располагались в небольшом каменном доме, прилегающем прямо к скале. Впрочем, это и покоями назвать было сложно. Келья, немногим больше, чем у простых монахов. Ингвар и провожатый вошли в низенький узкий проём двери (в монастыре его называли «игольные уши») и поднялись вверх на десять внушительных ступеней, которые из-за своей величины становились непреодолимым препятствием для старых членов братии. Оказавшись, собственно, в покоях, северянин увидел только простую кровать, стол, аналой с раскрытой книгой (кажется, Псалтирью) да горящую свечу; приглядевшись, в тёмном углу он заметил и небольшой стол с парой свитков. Настоятель тер-Мовсес стоял посреди кельи, сосредоточенно перебирая чётки. Услышав входивших, он обернулся. Это был невысокий человек с круглым лицом и полноватыми щёчками, смотрел он на гостя прищурившись, так он смотрел на всех – зрение его начало сдавать от частого чтения в полутьме. Волосы его оказались острижены и торчали, как у ежа, говорил он как будто всегда чуть причмокивая.
– Ну? – спросил он Ингвара. – К литургии ходил? К причастию приступал?
Ингвар настороженно помотал головой.
– Ам, почему? – причмокнул настоятель.
– Не крещён, – равнодушно вздохнул Ингвар.
– Ц-ц-ц, – покачал головой настоятель. – Христос говорит: «Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасётся, и войдет, и выйдет, и пажить найдёт…», а ты, стало быть, дверью этой входить не хочешь…
– Не готов ещё, – сухо ответил Ингвар.
– Спасаться не готов? А чего тогда крест нацепил? – хитро взглянул на него настоятель.
Тон настоятеля начал раздражать северянина, и он парировал ещё более сухо:
– Не вливают также вина молодого в мехи ветхие; а иначе прорываются мехи, и вино вытекает, и мехи пропадают…
Настоятель снова прищурился, глядя будто сквозь Ингвара куда-то в тёмный угол комнаты или и того дальше.
– Воот-м, – снова причмокивая, протянул он. – Писание читал, слова хорошие говоришь, а в голосе-то злость… Ладно…
Он сделал круг по комнате, заглянул в книгу на аналое, поправил грамоты на столе.
– Посмотреть на тебя хотел просто. А то говорят, не то язычник, не то не пойми кто. Всё с тобой ясно. Чтоб раз в неделю к литургии ходил, хоть бы и до оглашённых только, а то велю тебя за ворота выставить. Ну а потом и крестим тебя.
Раздражение Ингвара росло, но в ответ он только буркнул:
– Увидим.
– Увидим-увидим, – закивал тер-Мовсес. – Непременно увидим, ну ступай, ступай. Про литургию не забудь.
Ингвару хотелось ответить настоятелю что-то дерзкое, но в голову ничего не лезло, и он просто повернулся и вышел не попрощавшись. Что так раздражало его в этом священнике, северянин и сам не знал, может быть, бесцеремонность, с которой тот счёл необходимым вмешаться в его отношения с христианским Богом, может быть, сама манера говорить. Но северянин решил для себя, что в этом монастыре он точно не крестится.
Выйдя от настоятеля, Ингвар слонялся по монастырю бесцельно, разглядывал горные пики, слушал, как завывает под створами ворот ветер, пинал носком сапога всё те же камешки… Он всё метался последние месяцы по городам, деревням, дорогам, сражениям, теперь, кажется, нашлось время и выдохнуть. Но до чего же этот долгожданный отдых в безопасности тоскливо начинался… Чувство скуки и невозможности себя куда-либо деть одолевало его. Говорить не с кем, идти некуда, спать – уже не хочется. Когда он зашёл в церковь Крестителя, скука немного отступила, ведь скука – это порождение времени и неумения с ним управляться, а в стенах церквей время расступается, остаётся ждать тебя за порогом. Ингвар сидел на скамье, смотрел, как молятся монахи, на их мерные поклоны, клубы кадильного дыма, подсвеченного свечами и струями дневного света из окон, слушал певучее чтение и думал о своём. Христианский Бог сдержал слово, и северянин знал, что креста он теперь с себя не снимет, однако и христианином до конца он себя не чувствовал. Об этом он и рассказал христианскому Богу.