Когда Ингвар улёгся на свою кучу сена и накрылся овчиной, весь сон как рукой сняло. Северянин проворочался до утра и едва дождался первых криков петуха, ночь показалась ему чуть ли не бесконечной. Встав, он почувствовал себя разбитым и унылым. Снаружи уже слышалось конское ржание, лязгали кольчуги и мечи, глухо отдавался стук свежеокрашенных деревянных щитов.
Солнце ещё не засветило край неба, когда четыре десятка всадников покинули монастырь Крестителя. Вслед им летели прощания и благословения, женщины утирали слёзы и крестили затворившиеся створы ворот. В церкви у престола тер-Мовсес молился о идущих на битву христианах и об одном язычнике. Занималась весенняя заря.
Вокруг снова открывались глазу уже привычные красоты. Ингвар думал о том, что он сроднился уже с этими видами, ведь он оставил позади себя десятки, а то и сотни дневных переходов. Горные цепи, спуски и подъёмы, укромные тропинки, студёные перевалы, холмы, покрытые травой и кустарником, – всё стало привычным и в то же время не потеряло своей завораживающей привлекательности. Изменился сам Ингвар, на этот раз ветер дороги ему не помог, юноша чувствовал себя из рук вон плохо. Плохо было его душе и плохо было его телу. Чувство не новое – так бывало прежде, но сейчас он особенно остро сознавал необходимость изменений. Он корил себя, что не наплевал на все условности, что не решился принять-таки крещение на радость тер-Мовсесу и не привёл после к алтарю Ануш… Сделай он это, сейчас он шёл бы на битву с чувством, что всё самое важное в его жизни уже свершилось, и не мучился бы недоделанным и недосказанным.
От бессонной ночи его тошнило, ломило кости и болела голова, никакое счастье от прежнего чувства свободы более не вдохновляло его в пути. Ингвар понимал, что пресытился той свободой, которой грезил на борту отцовского драккара, пресытился просторами и далями, теперь ему нужна была какая-то иная свобода, настоящая.
На второй день пути ему стало лучше, по крайней мере, он сумел поспать на ночёвке. Северянин чувствовал себя бодрее, но внутри всё осталось прежним. Изредка он перекидывался словами со спутниками, но и среди них разговорчивых осталось немного – за зиму наговорились, скорая битва занимала мысли похлеще досужей болтовни. Нсыр уже прокатился по стране с юга на север, и если прежде кто-то и питал надежды, что новый востикан будет милосерднее прежнего, то теперь эти мечты развеялись окончательно. Нсыр выжигал деревни, грабил монастыри, заявляя, что он собирает «неуплаченные подати», за его воинством чёрной бороздой тянулся след из пожарищ, мёртвых тел, бездомных и умирающих от голода детей; мало радости было в этой весне.
Мужчины из разорённых и покинутых селений сбивались в ватаги, чтобы отбиваться от расплодившихся повсюду разбойников и отрядов Нсыра, посланных добирать припасы для арабского войска, то есть отбирать то, что не успели отобрать прежде. В свою последнюю поездку тер-Андраник отправил людей призвать всех, кому не по душе наблюдать за своими горящими домами и осквернёнными церквями со стороны. Местом сбора назначили монастырь Айраванк, что на западном берегу Севана, и близлежащую Белую Крепость, каменную твердыню, сохранённую за собой домом Хайказун даже в эти тёмные времена. Туда же обязался привести своих воинов и князь Саак.
Тер-Андраник не питал излишних надежд, Нсыр успеет к Севанаванку раньше них, быть может, он уже там. Он не решится с ходу брать укреплённый остров, а расползётся опухолью по берегу и будет ждать, строить лодки и плоты, покуда не подойдут все полки, – это даст Ашоту Еркату время. Время на что? У царя сотня, может быть, две добрых воинов, пара тысяч ополченцев и геларкунийских воинов прибудут на подмогу в течение семи дней, сколько-то приведёт Абас… если приведёт. Как бы то ни было, даже при наилучшем стечении обстоятельств в чистом поле им не одолеть арабов. Нсыр слишком силён, сколько бы нахараров ни удалось склонить Абасу на свою сторону, более семи тысяч царевич не соберёт. Быть может, все они скачут что есть силы всего лишь навстречу собственной смерти. Стоит ли оно того? Об этом священник спрашивал себя, вглядываясь в молодые лица спутников. Имеет ли он право вести их туда? Он никого не принуждал, все эти юноши и мужчины взяли мечи добровольно, но, быть может, ему, тер-Андранику, следовало уберечь их от смерти? Спрятаться и переждать. Ради чего он должен теперь вести их на смерть? Этот вопрос священник задавал себе снова и снова. Ведь возможностей умереть они встретят куда больше, чем победить. Но, быть может, это как раз то, что им и следует сделать. Иногда, если не можешь облегчить участь другого, единственное, что остается, – просто встать рядом и разделить её. Кому, как не служителю Христа, знать об этом?
Хмурые лица остальных воинов отряда говорили тер-Андранику, что тем тоже всё ясно. Саркис с самых монастырских ворот не проронил ни слова, Ингвар смотрел по сторонам затуманенным взором и тоже молчал. Вараздат оставался прежним, однако тер-Андраник знал, что следопыт, не смотря на все просьбы и мольбы сыновей, отказался брать их с собой, хотя и обещал им это всю зиму. Каждый готовил себя к скорой крови по-своему.
* * *
Вопреки мыслям тер-Андраника, Ингвар совершенно не хотел умирать. Возможно, за всю свою жизнь северянин никогда не был настолько не готов к смерти. Чтобы успокоить тяжёлое мятущееся чувство в душе, Ингвар думал о своём возвращении, представлял свадебное платье Ануш, белое, непременно расшитое серебром и перехваченное тонким поясом, представлял её собранные под платок волосы, улыбки друзей. Он твердил себе, что для этого нужно хорошо поработать, и он готов был сделать всё, что от него зависит.
К вечеру второго дня пути жёлто-коричневые горы стали уступать место более пологим склонам с зеленеющей травой; ветер по-прежнему был свеж, но природа всё больше пахла весной. В лощинах ютились деревеньки, в основном полупустые, но врагом не тронутые, их обитатели провожали всадников тревожными взглядами, мужчин в них почти не было – только женщины, старики, дети. Ингвар вспоминал Варужана и его домашних. Довелось ли им пережить зиму? Северянин просил за них у Бога, которого теперь и сам считал своим; отчего-то молодой человек был уверен, что его благодетелям удалось спастись от голода, и от огня, и от арабских клинков. Может быть, это истинно чувствовало его сердце, а может быть, Ингвар просто очень этого хотел и потому верил, что так оно и есть.
Спустившись в одну из лощин, отряд перескочил через мелкую каменистую речку и пронёсся мимо вымершего убогого селения, в котором не оказалось ни одного жителя. И тут на окраине Ингвар увидел справа от дороги потрясающую бело-розовую рощицу. Деревья стояли беспорядочно, но было видно, что это сад, прежде заботливо кем-то возделанный. Ингвар повернул коня и отделился от основного отряда, вглядываясь в цветущие кроны. Рядом с ним остановился Саркис.
– Я говорил тебе, – улыбнулся он.
– О чём говорил? – вышел из оцепенения Ингвар.
Отряд тем временем уже взбирался по склону, и стук копыт отдавался в ушах всё меньше.
– Что видеть цветы цирана весной – это даже лучше, чем есть его плоды.
– Так это циран… – протянул Ингвар задумчиво.
– Поехали, посмотрим, тебе сейчас это нужно.
Они свернули с дороги и въехали в сад, между двумя его частями проходила узкая тропка, на которой всадников обнимали разросшиеся ветви. Ветер, столь могучий на лысых макушках холмов, здесь едва покачивал деревья, создавая отдельный мир, ограждённый бело-розовыми цветами от мира внешнего, со всеми его нестроениями, всем его уродством и болью, пропуская сюда только красоту. Ингвар вновь нуждался в этом. Лепестки цветов, покидая ветви, мерцали в воздухе и оседали на молодую весеннюю траву, казалось, можно залечить любые душевные и телесные раны, если остаться здесь дольше… Но этого молодые люди позволить себе не могли.
Ингвар, вспомнив о просьбе Ануш, потянулся, чтобы сорвать одну из ветвей, но Саркис остановил его:
– Не стоит, мы встретим и другие сады, а это лишь завянет зря в твоей сумке.
Северянин кивнул и тронул коня.
– Надо наших догнать.
Друзья шагом, не давая коням волю, проехали через весь сад, вдыхая запах цветов, не уклоняясь от ветвей, стараясь сохранить частицу этого воспоминания в душе. Покинув рощу, они вернулись на дорогу и в последний раз обернулись к деревьям.
– Жаль, что у него теперь нет хозяев, – сказал Ингвар.
– Ещё вернутся, – бодро ответил Саркис. – До первых плодов время есть.
Они понеслись по дороге, нагоняя отряд. Ингвар впервые после прощания с Ануш чувствовал себя светлее. Было в цветении цирана что-то от родных северных яблонь, но оставался он всё же сыном этих горных земель, и ни один другой цветок не врывался здесь глубже в душу смотрящего и чувствующего.
Вскоре пришло время устраиваться на ночёвку, небо стремительно потускнело, и лишь на западе оставалась светло-синяя полоса, напоминающая о минувшем дне. Выставили дозорных, развели костры, сварили похлёбку. Тер-Андраник решил не осторожничать, крупные силы врага были далеко, а мелких отрядов, промышляющих разгоном, они могли не бояться. Ингвар завернулся в плащ, а поверх него ещё и в шерстяное одеяло; с каждым часом становилось всё холоднее, и северянин вспоминал, как об этом его предупреждала Ануш. От этих воспоминаний становилось теплее, вообще, теперь ему нравилось вспоминать любые подобные мелочи, которые со стороны могли бы показаться несущественными, он перебирал их, точно содержимое заветного тайника, и бережно прятал обратно. Дни дороги расставили всё по своим местам, у него больше не было сомнений, и он точно знал, что будет дальше: после победы он вернётся в монастырь, примет крещение и женится. Других путей он более для себя не рассматривал, праздных мыслей о том, а верно ли всё это, не допускал, тайных знаков не ждал. С этими чувствами он спокойно уснул.