— Шагающие начали исчезать. Вот что. — Она нервно дернула плечом. — Один, потом другой. Сначала списывали на задержки, кто-то мог загуляться по другим мирам. Затем — на новые навыки у наших подопечных, была гипотеза, что они массово научились выбирать мир, в который шагнуть следующим, и, понятно, стали избегать одинокой закрытой комнаты.
— Я бы точно начал избегать, да. Но это оказалось неправдой?
— Не то, чтобы неправдой, эта гипотеза до сих пор рассматривается, — она глотнула из бокала местное вино, оранжевый перебродивший сок плодов какой-то пальмы. Для простоты я назвал его вином, хотя даже к петнату напиток имел весьма отдаленное отношение. Я тоже его пил, правда вот не из бокала, а из чашки, похоже на пиалу. Даже не уверен, что она была для напитков, а не для какого-нибудь риса. Что нашлось, из того и пил. — Рассматривается, но в нее верят все меньше. Прямых доказательств никаких. А по косвенному перекрестному анализу, шагающие исчезают и из других миров тоже.
— Вы то откуда… — начал было я, но сам себе и ответил. — Ах… есть миры, в которых шагающие встречаются между собой, и до вас доходит информация оттуда.
— Да, примерно как твой четвертый мир, тот древний берег. Только есть миры, где шагающие буквально устраивают вечеринки, так что там такие вещи становятся заметны весьма быстро. И если можно объяснить, почему они избегают нас, то это не объясняет остального.
— Может, вы их втихую… того? — я сделал движение руками, словно свернул шею курице.
— Нет, — убежденно ответила она. Проверяли-перепроверяли. Может единичный случай и был возможен, но не массовые. Эти времена в далеком прошлом.
— Сколько же у вас таких, как я?
Она промолчала, продолжая покачиваться.
— Может, их убивают в других мирах? — спросил я, и тут же понял, что сморозил глупость.
Она все также серьезно ответила:
— Если бы шагающего изгнали из одного из миров, это никак бы не повлияло на его появление в этом. Может, даже чаще стал бы нас навещать. Так это работает. Никогда не было исключений.
— Ну и какие теперь гипотезы? — продолжил я допрос. Как это было приятно, наконец-то задавать в этом мире вопросы, а не только отвечать на них. — И кстати, как это все связано с моим чудесным освобождением?
— Уже поздно, — задумчиво ответила вопрошающая. Затем залпом допила то, что оставалось в бокале. — Уже поздно, и звезды уже на небе.
Я лежал на песке и смотрел на звезды. Плед у нее тоже был только один, и он был узкий, так что сейчас на нем лежала она. А я отвалился чуть в сторону, подложил руку ей под голову, и вглядывался в темное небо, по привычке пытаясь найти знакомые сочетания созвездий. Песок был теплый, и, если бы он не прилипал так сильно к вспотевшему телу, лежать на нем было бы одно удовольствие. Хотелось пойти поплавать, но совершенно не хотелось вставать, тем более не хотелось вытаскивать руку, на которой она так удобно устроилась, и не хотелось отрываться от звезд.
— Ни в одном мире не нашел ничего знакомого в звездах. Ничего общего. Как далеко те миры, что мы посещаем, как думаешь? Что ваши думают?
— Одно точно, — она говорила, все еще находясь в легком забытье, в полудреме, — понятие «далеко» в вашем случае неприменимо. А так — придумывают совершенно разное. Сейчас самый модный вариант — то, что вы перемещаетесь между разными вселенными.
— Модный? Слово то какое интересное для ученых.
— Так как за любой теорией ни капли доказательной базы, они просто сменяют одна другую вслед за модой. Не проверишь.
Вопрошающая чуть приподнялась, посмотрела на темный горизонт, подчеркиваемый только светом звезд, и положила голову назад на мою руку.
— Интересны совершенно другие вещи. Мы же десятилетиями щупаем границы, пытаемся понять, что у вас возможно, а что нет. Вот тебе факты, как они известны на сегодняшний день. Первое — ты перемещаешься полностью со своим генным набором. Ну это, наверное, логично, насколько здесь вообще может работать логика. Так вот — гены твоих митохондрий перемещаются вместе с тобой, хотя формально это ведь уже не совсем твои гены. Митохондриальная ДНК, получается, как-то тоже завязана на тебя, и неотделима при переносе.
— Как такое можно выяснить?
— Да легко, — она слегка приободрилась, начала шевелиться, и ее затылок пару раз больно прошелся по мышцам на руке. Но я решил потерпеть. — Среди шагающих тоже могут быть биологи, а снять в другом мире показатели и запомнить их — дело может и сложное, но вполне возможное. Тоже самое — с кишечной палочкой, хотя казалось бы — тут то вообще связь еще слабее. Но любой яд, даже органический — не переносится.
— Вы что, нас травили?
— Мы нет, но иногда к нам попадают после отравления в другом мире. И появляется возможность провести анализы. Дальше — если шагающая зачала, то в другом мире она может быть хоть девственницей, эмбрион не переносится вместе с ней. Он, эмбрион, просто исчезает до ее возвращения, и продолжает развиваться от запятой, когда она вновь шагает к нам. И вот здесь возникает глубокий, скорее уже философский вопрос — а где существует эмбрион все это время?
— Это странно, — я по-прежнему смотрел на звезды, и, по большому счету, слушал вполуха. Наверное, где-то и как-то все это мне пригодится. Но не на этом песке, не на этом пляже, не под этими звездами.
Я приподнялся и наклонился к своей вопрошающей, но тут же получил тычок, который опрокинул меня обратно на песок.
— Я не знаю, сколько у нас времени, и мне нужно многое с тобой обсудить. Сексом мы могли бы заняться и прямо в камере.
— Могли?
— Могли. Есть отдельная программа по развитию собственной касты шагающих. Воспитанных нами с детства. И таких немало. Ты что думаешь, я случайно попала именно к тебе? Учитывается все, к мужчинам всегда прикрепляют женщин, и наоборот.
— Так а что не сказала? — в этот момент я думал, сколько времени потерял в запертой комнате.
— А ты не спрашивал, — с насмешкой ответила вопрошающая. — Шагающие тоже бывают очень разные. Некоторые просто кидаются. Поверь, такие случаи совершенно не редкость.
— Понятно, — глубокомысленно пробормотал я. Сразу захотелось вытащить руку, тем более бицепс уже просто болел от постоянных движений ее головы.
— Да не обижайся. Но времени действительно мало. Вернее, ни я, никто другой не знает, сколько именно времени у нас есть.
— Ну да, — нейтрально отозвался я. — Мы остановились на том, почему меня вообще выпустили?
— А формально тебя и не выпускали, — усмехнулась она. — По записям тебя перевели на островной режим наблюдения. Под неусыпное наблюдение твоего вопрошающего.
— То есть тебя?
— То есть меня. Как видишь, наблюдаю за тобой вообще без перерывов. — После того, как я убрал бицепс из-под ее затылка, лежать ей расхотелось, и девушка присела, обхватив руками колени.
— А раньше так нельзя было?
— Нельзя. Это все политика. Игры с законами и определениями. Мы столетиями держали вас взаперти. А до этого вообще изгоняли. Не так-то просто взять и разом все поменять. Если бы само ваше существование не было так критично для нашего общества, то вообще ничего бы никто не стал менять.
— То есть вот так все просто? Годы, проведенные в замкнутой комнате, и все? Теперь свобода, брошенная как подачка?
— А ты чего хотел? Извинений? Признания неправоты? Не будет ни того, ни другого. Не нравится — они быстро все исправят. Снова комната, снова без дверей.
Я психанул. Сильно психанул. Хуже всего, что все было то, что, как всегда, как и везде, во всех мирах, это была неизбежная, простейшая, безвыходная комбинация. Никто не понесет наказания за годы, что я пробыл в этой комнате, никто не начнет рвать на себе волосы и говорить, что был неправ, никто из тех, кто принимал решение, не задумается о морали своих поступков. Если бы они могли, умели — их бы не было на том месте, и решение не было бы принято изначально. Равнодушие не такая плохая вещь — она позволяет выживать после ошибок, после действий, о которых должен сожалеть всю оставшуюся жизнь. Должен пойти и повеситься. Равнодушие — гарантия спокойной старости для таких, как они.
Равнодушие с ноткой пустоты в глазах.
И не надо думать, не надо оправдываться, не надо объяснять. Мне приказали, такова была необходимость, меня убедили, все свидетельства были против тебя. А можно просто даже не вспоминать.
Зачем?
— Так и зачем? Что дает мое расположение на острове, а не в камере? Мое, или всех остальных? — я не стал выплескивать свои мысли на куратора.
— Далеко не всех. Очень далеко не всех. Выпустили на острова только некоторых. Такой эксперимент. Диверсификация. Попытка использовать альтернативные методы. Сделать хоть что-то. Хотя, мне это больше напоминает хватание за соломинку. Мы просто не знаем, что может помочь, тыкаемся, пробуем все. Нам не хватает ни информации, ни понимания, что именно происходит.
— И чем я могу быть полезен, находясь здесь?
— Да ничем. Это просто идея — сменить дислокацию. Других перевезли, не выпуская из заточения. Некоторых держат в медикаментозном сне с момента очередного прибытия. Для большинства шагающих не поменялось ничего.
Она вздохнула и потянулась.
— Но раз уж ты здесь, на моем острове, давай попробуем тебя поднатаскать.
Решив, что она говорит о сексе, я хотел было обидеться, но потом снова потянулся к ней, подумав, что тут не до обид. И тут же получил повторный тычок, и вновь опрокинулся на песок.
— Я серьезно! Кое-что поддается развитию. Хотя большинство ваших возможностей и спонтанны, или такими кажутся, но кое-что мы научились менять.
— А завтракать будем? — спросил я утром.
Она махнула неким подобием удочки и забросила наживку далеко-далеко в море. Лески не было, — лишь череда слегка мерцающих в рассветных лучах камушков. Я лениво предположил, что они, также как и парусная оснастка, связаны между собой каким-то магнитным полем. Ничего большего было не понять — просто наживка, и трасса маленьких камней, напоминающих по траектории провисания леску спиннинга, или, скорее, фидера.