И отвечал ей Дахнаш: «Покорность и повиновение!» Затем они спустились вниз и вошли в круглое помещение, которое располагалось в башне. Остановила Маймуна Дахнаша возле ложа и, протянув руку, подняла шелковое покрывало с лица Камар-аз-Замана, сына султана Шахрамана. Заблистало, засверкало, засветилось и засияло лицо прекрасного юноши. Взглянула на него Маймуна и в тот же миг обернулась к Дахнашу и воскликнула: «Смотри, о проклятый, и не будь безнадежнейшим из безумцев! Мы — женщины, и для нас он — искушение».
Посмотрел Дахнаш на юношу и стал разглядывать его некоторое время, а потом покачал он головой и сказал Маймуне: «Клянусь Аллахом, госпожа, тебе простительно, но против тебя выступает один лишь довод: красота женщины воздействует на людей сильнее, чем красота мужчины. Клянусь Аллахом, поистине твой возлюбленный более всех тварей сходен с моей возлюбленной по пригожести и совершенству, и оба они как будто слеплены одновременно по единому образчику красоты».
И когда Маймуна услышала от Дахнаша эти слова, свет обернулся мраком в глазах ее, и она ударила его крылом по голове, и удар сей был столь крепок, что едва не порешил ифрита. А затем она воскликнула: «Клянусь светом его величия, ты сейчас же отправишься, о проклятый, и возьмешь свою царевну, которую ты так любишь, и быстро принесешь сюда, дабы мы свели их обоих и посмотрели на них, когда они будут спать рядом друг с другом. И тогда нам станет ясно, который из них прекраснее другого. А если ты, о проклятый, сейчас же не сделаешь того, что я тебе приказываю, я сожгу тебя своим огнем и закидаю искрами, разорву тебя на куски и разбросаю их в пустынях, и сделаю тебя назиданием для путника оседлого и пешего». — «О госпожа, — отвечал Дахнаш, — я обязан выполнить твою волю, но нет во мне сомнений в том, что моя возлюбленная красивее и сладостнее всех».
После этих слов ифрит Дахнаш отправился в путь; в тот же миг полетела с ним и Маймуна, дабы стеречь его. И скрылись они на некоторое время, а потом оба прилетели, неся прекрасную деву. На той была венецианская рубашка, тонкая, с двумя золотыми каемками, украшенная диковинными вышивками, а по краям рукавов были написаны такие стихи:
«Три вещи мешают ей прийти посетить наш дом
(Страшны соглядатаи и злые завистники):
Сиянье чела ее, и звон драгоценностей,
И амбры прекрасный дух, что в складках сокрыт ее.
Пусть скроет чело совсем она рукавом своим
И снимет уборы все.
Но как же ей с потом быть?»
Дахнаш с Маймуной опустили деву на ложе рядом с юношей. Открыли они их лица и узрели: и царевна Будур, и царевич Камар-аз-Заман более всех людей походили друг на друга, и были они словно двойники или брат с сестрой, несравненные ни с одним из живущих на земле, и служили они искушением для богобоязненных. Как красноречиво сказал о них поэт:
«О сердце, одного красавца не любя,
Теряя разум в ласках и мольбах пред ним;
Полюби же ты красавцев всех зараз — тогда увидишь:
Коль уйдет один, так тотчас же другой к тебе придет».
А другой поэт сказал:
«Увидели глаза мои, что двое лежат в пыли,
Хотел бы я, чтобы они на веки мне легли».
Дахнаш с Маймуной стали смотреть на них, и ифрит воскликнул: «Клянусь Аллахом, о госпожа, моя любимая красивее!» — «Нет, мой возлюбленный красивее! — отвечала Маймуна. — Горе тебе, Дахнаш, ты слеп глазами и сердцем и не отличаешь тощего от жирного. Как можно не узреть очевидного? Разве не видишь ты, как он красив и прелестен, строен и соразмерен? Горе тебе! Послушай же, что я скажу: я прочту стихи о своем возлюбленном, и ты прочтешь стихи о своей обожаемой деве, если искренне любишь ее. Тогда и определим, кто из них двоих краше».
Маймуна осыпала Камар-аз-Замана многими поцелуями в лоб и произнесла такую касыду[12]:
«Что за дело мне до хулителя, что бранит тебя?
Как утешиться, когда ветка ты вечно гибкая?
Насурьмлен твой глаз, колдовство свое навевает он,
И любви узритской[13] исхода нет, когда смотрит он.
Как турчанки очи: творят они с сердцем раненым
Даже большее, чем отточенный и блестящий меч.
Бремя тяжкое на меня взвалила любви она,
Но поистине, чтоб носить рубаху, я слишком слаб.
Моя страсть к тебе, как и знаешь ты, и любовь к тебе
В меня вложена, а любовь к другому — притворство лишь.
Но имей я сердце такое же, как твоя душа,
Я бы не был тонок и худ теперь, как твой гибкий стан,
О луна небес! Всею прелестью и красой ее
В описаниях наградить должно средь других людей.
Все хулители говорили мне: «Кто такая та,
О ком плачешь ты?» И ответил я: «Опишите!» — им.
О жестокость сердца, ты мягкости от боков ее
Научиться можешь, и, наверное, станешь мягче ты,
О эмир, суровый красоты надсмотрщик — глаза твои,
И привратник-бровь справедливости не желает знать.
Лгут сказавшие, что красоты все Юсуф[14] взял себе —
Сколько ж тех Юсуфов в красоте твоей заключается!
Я для джиннов страшен, коль встречу их, но когда с тобой
Повстречаюсь я, то трепещет сердце и страшно мне,
И стараюсь я от тебя уйти, опасаясь глаз
Соглядатаев. Но доколе мне принуждать себя?
Черны локоны, и чело его красотой блестит,
И прекрасны очи, и стан его гибок так и прям».
Услышав стихи Маймуны о ее возлюбленном, Дахнаш пришел в великий восторг и воскликнул: «Поистине ты хорошо сказала о том, кого ты любишь, и прекрасно описала его, и я тоже обязательно не пожалею стараний и, как могу, скажу что-нибудь о моей возлюбленной».
Потом Дахнаш подошел к царевне Будур, поцеловал ее в лоб и, посмотрев на Маймуну и на прекрасную деву, свою возлюбленную, произнес такую касыду:
«За любовь к прекрасной хулят меня и бранят меня —
Ошибаются, по неведенью ошибаются!
Подари сближенье влюбленному! Ведь поистине,
Если вкусит он расставание, так погибнет он.
Поражен слезами я, влюбившись, и силен их ток,
И как будто кровь из-под век моих изливается.
Не дивись тому, что испытывал я в любви своей,
Но дивись тому, что был узнан я, когда скрылись вы.
Да лишусь любви я, коль скверное я задумаю!
Пусть любовь наскучит, иль будет сердце неискренно!»
И произнес ифрит слова еще одного поэта:
«Опустел их стан и жилища их в долине,
Я повержен, и злодей мой удалился.
Я пьян вином любви моей, и пляшет
В глазах слеза под песнь вожака верблюдов.
Стремлюсь я к счастию и близости, уверен я,
Что блаженство лишь в Будур найду счастливейшей.
Не знаю я, на что из трех бед сетовать,
Перечислю, вот послушай, сосчитаю я:
На глаза ее меченосные иль на стан ее,
Что копье несет иль кудрей ее кольчугу.
Она молвила (а я спрашивал о ней всякого,
Кого встречу я из пеших и оседлых):
«Я в душе твоей, так направь же взор в ее сторону
И найдешь меня». И ответил я: «Где душа моя?»»
Услышав от ифрита эти стихи, Маймуна сказала: «Отлично, о Дахнаш. Но кто же из них двоих лучше?» — «Моя возлюбленная Будур лучше, чем твой возлюбленный», — ответил ифрит. И Маймуна воскликнула: «Ты лжешь, проклятый! Нет, мой возлюбленный лучше, чем твоя возлюбленная!» — «Моя возлюбленная лучше», — возразил Дахнаш. И спорили они до тех пор, пока Маймуна не закричала на ифрита и не захотела броситься на него.
Тогда Дахнаш смирился и смягчил свои речи, сказав: «Пусть не будет мучительным поиск истины! Прекратим твои и мои речи. Каждый из нас свидетельствует, что его возлюбленный лучше. Значит, нужно найти того, кто установит между нами примирение, и мы положимся на все, что он скажет». — «Я согласна на это», — отвечала Маймуна.
А затем она ударила рукой о землю, и из недр вышел ифрит — кривой, горбатый и шелудивый, с глазами, прорезанными вдоль лица. На голове у него было семь рогов и четыре пряди волос, которые спускались до пят. Его руки были как вилы, ноги, как мачты, ногти, как когти льва и копыта — как у дикого осла. И когда этот ифрит появился и увидал Маймуну, он поцеловал перед ней землю, а потом встал, заложив руки за спину, и спросил: «Что тебе нужно, о госпожа, дочь царя?» — «О Кашкаш, — отвечала она, — я хочу, чтобы ты рассудил меня с этим проклятым Дахнашем». И затем она рассказала кривому ифриту всю историю от начала до конца. Тогда Кашкаш посмотрел на лица юноши и девушки, спавших в обнимку, и увидел, что равны они по красоте и прелести своей. И марид Кашкаш, будучи не в силах оторвать от них взгляда, подивился их красот