– Вас там били? – Его лицо высунулось из-под одеяла. Губы сложились в трубочку. – Там тоже было ужасно?
– С нами обращались очень строго, били по рукам линейкой, назначали другие наказания, но это было не самое плохое. Главное – мы скучали по дому, по Индии. Ведь там мы бегали босиком по песку, мягкому, как шелк, плавали в теплой, как молоко, воде. В школе нам приходилось идти по острой гальке в холодные серые волны, которые обжигали наши тщедушные тела. У монахинь были всевозможные, странные наказания – одна из них, сестра Филомена, – она носила на зубах брекеты, – отводила нас в помывочную, если мы шалили, и обливала холодной водой из шланга.
Он отрывисто крякнул.
– Продолжайте, продолжайте, – взволнованно сказал он. – Вы хорошо рассказываете.
Она засомневалась, не зная, стоит ли говорить дальше.
– Я была так несчастна, что решила заболеть по-настоящему. Ночью я обливала себя водой из своего кувшина и садилась у открытого окна, надеясь, что сильно простужусь, меня пожалеют, и тогда приедет мамочка и заберет меня в Индию.
– И что? – Он слушал, раскрыв рот и обдавая ее несвежим дыханием. Она напомнила себе, что перед приходом доктора Маккензи надо заставить его хотя бы почистить зубы.
– Ничего особенного. У меня начался сильный кашель, и я неделю провела в лазарете, а потом у меня появились подруги. И стало легче.
Ох, зря сказала. Бестактно. Ведь у него вроде не было друзей.
– Оглядываясь назад, – поспешно заключила она, – я жалею, что никто не сказал мне, что школьные годы часто бывают самыми жуткими в твоей жизни, но они быстро проходят. Зато потом тебя ждут более приятные вещи, такие как независимость, возможность зарабатывать собственные деньги, принимать собственные решения, и это так здорово!
– Я не думаю, что меня ждет что-либо приятное, – заявил он. Сел, закурил сигарету, а когда дым рассеялся, заглянул ей в глаза. – Понимаете, я почти решил, что убью себя.
– Гай, что вы? Не говорите такое даже в шутку.
– Я не шучу. Хотелось бы, чтобы это была шутка.
Она понимала, что ей надо протянуть к нему руку, погладить его по голове, может, обнять за плечи, но ей мешали запах его носков и немытого тела, жара, бессмысленная угрюмость его слов.
– Гай, пожалуйста! Встаньте, оденьтесь, почистите зубы, сделайте же хоть что-нибудь. Море такое красивое! А когда пароход плывет близко от берега, с палубы видны дети, фламинго, пеликаны, гуси. Потрясающее зрелище! Сейчас же вставайте! Я помогу вам и побуду с вами.
– Ну, не знаю. Понимаете, я все-таки решил умереть. – Он улыбнулся как-то по-детски. – Вы лучше скажите об этом доктору Маккензи, когда увидите его. Он тоже должен знать.
– Вы сами ему скажете, он зайдет к вам сегодня утром.
– Я не хочу сейчас его видеть. Я передумал, – заявил он. – Он тоже сидит на моих радиоволнах.
Она взглянула на него. Кожа вокруг его глаз все еще была желтоватой и неровной, но все-таки выглядела лучше. Беспокойство вызывали его глаза, их странное выражение. Наступил момент, когда она решила обратиться за помощью.
Хирургия размещалась на палубе Б и работала с девяти тридцати до полудня, когда закрывалась на ленч. Вива пришла в пять минут первого и уткнулась в закрытую дверь.
Она снова побежала вниз и в отчаянии постучала в каюту девушек, не рассчитывая найти их там.
Ей открыла Тори, босая, с пятнами крема на обеих щеках.
– Слушайте, может, вы мне поможете? – торопливо проговорила Вива. – У меня проблемы.
– Да? – Ледяное лицо Тори не выражало никаких эмоций.
– Я могу войти?
Тори без всякого энтузиазма пожала плечами, но шагнула назад.
– Слушайте, извините, что я тогда умчалась, – начала Вива и, глядя на бесстрастное лицо девушки, добавила: – Ну, тогда, из «Шепарда», когда все было так хорошо.
– Хорошо для вас, вероятно, – последовал странный ответ.
Следующие десять минут Вива пыталась рассказать ей про Гая и его все более странное поведение, про то, как трудно было решить, что с ним делать.
– Я не говорила вам прежде, потому что не хотела тревожить, – добавила она. – Фрэнк замечательно помогал мне, давал ему успокоительное, поддерживал меня морально, но теперь мы решили не держать вас больше в неведении. Гая выгнали из школы. Он воровал вещи у других ребят. Для этого были причины – родители присылали ему очень мало денег, – мне не удалось поговорить с ним об этом, но я должна вас предупредить.
Она с удивлением почувствовала руку Тори на своем плече; потом ее торопливое объятие.
– Простите, – пробормотала Тори. – Бедняжка – на вас просто лица нет… – Она покачала головой и снова обняла Виву. – Я дулась на вас, но сейчас даже не будем об этом говорить.
Тори откупорила миниатюрную бутылочку ликера «Драмбуи»[40], налила содержимое в два стакана и сказала:
– Вы уверены, что у него все так плохо, как вы говорите? Просто я сама тоже была невыносимой в этом возрасте. И постоянно грозила покончить с жизнью.
– Нет, Тори, мне хотелось бы так думать, но тут другая ситуация, гораздо хуже.
– Мой папа тоже иногда бывает странным, – продолжала Тори, – но там виноват горчичный газ, папа надышался им в войну. По-моему, надо дать парню стимул к жизни, что-то такое, из-за чего он стал бы ждать каждый день. Я могу принести в его каюту граммофон и ставить разные пластинки.
– Ой, Тори, вы такая добрая.
– Вообще-то, не очень, – возразила Тори, – но мы скоро будем в Бомбее, не успеем и глазом моргнуть, так что пока можем немного развлечь его, а потом уж пускай с ним мучаются его родители.
Появилась Роза, разрумянившаяся после метания колец в цель.
– Что тут происходит? – спросила она. – Распивочная? К вам можно присоединиться?
Тори посадила ее на стул и обрисовала ей всю картину, закончив словами:
– В общем, я уверена, что бедного ребенка не нужно бросать в бриг, карцер или как там он называется.
– Только не думайте, что вы обязаны сказать «да», – торопливо предупредила Вива, заметив колебания Розы. – Я все пойму.
– Ну, прежде я бы хотела поговорить с Фрэнком, – пробормотала Роза.
– Ох, конечно. – Тори улыбнулась. – Нам всем нужно поговорить с доктором Фрэнком.
– А ты не забыла кое о чем, дорогая? – Роза многозначительно посмотрела на подругу.
– О чем?
– О тех звуках за стенкой, которые ты слышала.
– Каких звуках? – спросила Вива.
– Расскажи, – сказала Роза.
Тори театрально застонала.
– «О господи! О! Ау! О господи!» – Я даже подумала было, что его убивают. Чуть не бросилась его спасать.
– Правильно, что не стали вмешиваться.
– Почему? – в один голос спросили обе девушки.
– Ну… – Вива опустила глаза. – Такие звуки мальчишки издают, когда мастурбируют.
– Что? – Роза вытаращила глаза.
– Ну, понимаете, они трогают свой член, и это вызывает у них ощущение восторга, счастья.
Все трое покраснели.
– Что? – Роза так ничего и не поняла. – О чем вы говорите?
– Ну, иными словами, каким становится тело мужчины, когда он хочет заниматься любовью или сделать ребенка.
– Господи… – Роза с трудом сглотнула. – Но он такой маленький. Вы уверены?
– Конечно, нет, не уверена, но могло быть именно это. Я абсолютно уверена, что он не нуждался в вашей помощи.
Они глядели на Виву с ужасом и интересом.
– И это все, что вы хотите сказать нам об этом? – спросила Тори. – Давайте, Вива, хоть раз в жизни выкладывайте все начистоту. Вы ведь знаете об этом гораздо больше нашего.
– Может, потом, не сейчас…
– Вы обещаете, что придете и расскажете нам все остальное? Мы уже столько дней не устраивали биши. – У Тори горели щеки. – А я думаю, что придет время, когда нам надо будет знать все.
Бедная Роза все еще смотрела так растерянно, что Вива с неохотой приняла решение.
– Я не эксперт, – сказала она. – Просто у меня был любовник. Потом я расскажу вам про него.
– Про любовь и вообще всю историю, – сказала Тори.
– Возможно, – отозвалась Вива, хотя ей никогда не хотелось даже вспоминать об этом.
Глава 18Индийский океан, в 500 милях от Бомбея
Хотя Роза и решила как можно меньше видеть мальчишку из соседней каюты, она все больше чувствовала странное и неприятное сходство с ним. Вива сказала, что он десять лет не виделся с родителями и что его ужас возрастал по мере приближения к Индии. Что теперь он спал, накрывшись с головой теплым одеялом.
Она понимала это. Вчера, когда она в беседе с одной из мэмсахиб произнесла слово «жених», говоря о Джеке, это слово застряло у нее в глотке, словно косточка абрикоса. А этим утром, проснувшись, она обнаружила, что сосала свой большой палец, чего не делала много лет. Она взяла в руки фотографию Джека, блестящего офицера в военном мундире с медными пуговицами, с саблей и странной гордой усмешкой. Ей так хотелось, чтобы ее сердце наполнялось чем-то волнующим при виде него, но в реальности она испытывала почти головокружительное чувство потерянности. Через два дня корабль прибудет на место, ее гусь будет поджарен, а для нее захлопнется дверь и отгородит ее от детства и свободы. Зато откроется другая – в мир, чуждый ей, как Луна.
Эта мысль пробудила в ее сознании рой других страхов. Узнает ли ее Джек после шести месяцев разлуки? А если даже узнает, не будет ли он разочарован? Обстановка для их первого поцелуя в Сэвил-клубе – луна, лестница с игривыми херувимами – была как нельзя более подходящей, но время идет, и так много зависит от того, где ты встретишь человека и как ты чувствуешь себя в тот день. Когда она сойдет на берег, освещенная безжалостным солнцем, отмечающим любой изъян, вдруг он посмотрит на нее и подумает: «Как я чудовищно ошибся!» Либо она посмотрит на него и моментально поймет: «Я ошиблась – он не тот, о ком я мечтала».
Она налила воды в раковину и сердито плеснула себе водой в лицо. Странно, подумала она, завязывая волосы на затылке и нанося на щеки холодный крем, что я не сказала Тори, как я нервничаю. Розе показалось это актом измены. Но ни Джеку, ни своей закадычной подруге она не могла сказать, в каком смятении пребывали ее мысли. О родителях она вообще не решалась и думать – несколько раз во время плавания она засыпала в слезах при одной лишь мысли о том, какими несчастными они чувствуют себя после ее отъезда. Ей было невыносимо больно вспоминать самые обычные вещи, связанные с Парк-Хаусом, – например, как хорошо бы сыграть в шахматы с папочкой, и она принесла бы ему чашку чая и кусок лимонного пирога, или что чувствует теперь Коппер, когда она больше не приходит к нему и не угощает яблоками и морковкой. Конечно, его кормя