Да, не было ничего. Ни слезных извинений, ни поздних звонков с уверениями в вечной любви. Ничего.
– Может, жидкость от загара оставила какая-нибудь его тетка, ночевавшая по дороге куда-то, – предположила Роза.
– Нет, – сказала Тори.
Через три дня, имитируя шотландский акцент, она позвонила ему в контору. «Это миссис Сэндсдаун?» – спросили ее. «Нет, – ответила она, – Виктория Сауэрби». – «О господи! Простите!» – сказал голос, и она услышала в трубке дружный смех.
– Так он женат! – ужаснулась Роза.
– Да, – уныло подтвердила Тори. – В Англии у него есть жена. Думаю, что об этом знали все, кроме меня. Он был не только женатый, но и у него было много женщин. Вот как мне повезло.
– Но ведь многие и не знали об этом, – сказала Роза, – иначе Си предостерегла бы тебя.
– Теперь это уже не имеет значения. – Тори достала из плафона еще одну погибшую бабочку и бросила в корзину для мусора. – Теперь я вернусь в Миддл-Уоллоп к матери. Подпорченный товар, – с горечью сказала она.
– Тори, пожалуйста, не говори так, это ужасно, – сказала Роза.
– Именно так мои приятели в клубе называют таких, как я, – сказала Тори. – Си Си, конечно, закатит праздничный обед после моего отъезда. Знаешь, она постоянно набрасывается на меня. Я ее раздражаю.
– Господи, я не могу слышать все это. – Вива вскочила, сверкая глазами. – Как ты позволяешь так обращаться с тобой? Нет, это ужасно. Знаешь, тебе надо работать – ты можешь поехать в провинцию и устроиться гувернанткой, можешь учить детей.
– Нет-нет-нет, – Тори выставила руку, как бы загораживаясь от ее напора. – Слушай, это еще не все. Моя ситуация еще хуже. У меня на три недели задерживаются месячные. Я беременна.
Глава 31Пуна, май 1929 г
На второй гарнизонной тренировочной площадке Джек выкладывал в ряд мячи и бил по ним так, словно собирался расплющить Вселенную. Була-Була, его любимый пони, добродушное существо, готовое ради него отдать свою жизнь, тяжело раздувал бока, покрытый липким потом, а все тело Джека горело от жары, но какой-то демон гнал его сегодня вперед.
Стоя в стременах и превосходно балансируя, Джек снова помчался легким галопом к линии мячей, лежавших в пятидесяти ярдах[64] от ворот.
Удар. Он нагнулся вниз и плавно взмахнул клюшкой из-под шеи Булы. Мяч пулей полетел мимо ободранных шестов.
– Ого, сахиб! Хороший удар, сэр! – закричал Амит, его конюх, гхора валлах. Он держал наготове другого пони.
«Если бы я мог так же легко выиграть свою жизнь», – думал Джек. Ему было стыдно, что он в чем-то отыгрывался на лошади, ведь Була-Була не виноват, что у хозяина плохое настроение.
Он сжал бока Булы ляжками, и пони превратился под ним в мягкий резиновый мяч. И тогда он ударил еще раз, сильно.
Удар. Этот предназначался для его нового командира, полковника Дьюсбери, холодного, напыщенного ублюдка, который внезапно объявил на пятом месяце беременности Розы, что отпуска для всех младших офицеров отменяются на неопределенный срок. Через несколько месяцев неразберихи и неопределенности часть полка переводится в Банну, одну из самых опасных точек на земле. Удар. Этот по жалкому коротышке, который неожиданно вспомнил про давнишний счет в баре, еще с его прощального мальчишника. В том же месяце ему пришлось платить за мебель, которую он в панике купил после приезда Розы, не говоря уж про другой счет от его дарзи, портного, за тот проклятый костюм, который был сшит к свадьбе и, конечно же, так и провисит теперь в гардеробе.
Он снова носился галопом вдоль всего поля, привстав в стременах, и лупил клюшкой направо и налево, пока у его пони не вздулись на шее вены, а бока не покрылись пеной.
«Угомонись, парень, – сказал он себе, направляясь в конюшню. – Була тут ни в чем не виноват. И Роза тоже».
Подняв голову, он увидел, что она наблюдала за ним. Она сидела на скамейке в семидесяти пяти ярдах, невинное голубое пятнышко на фоне широкого горизонта. При виде нее он почувствовал стыд и, на краткий миг, нежность.
Не ее вина, что он страшно недооценил затраты на женитьбу и семейную жизнь или что его посылают на север, что ему скорее всего придется продать одну из своих лошадей, чтобы оплатить счета. Или что Сунита внезапно написала ему на прошлой неделе, что вышла замуж. Она очень, очень счастлива и гораздо более спокойна. «Я надеюсь, что ты тоже счастлив», – добавила она невинным тоном. Он заплакал, когда это прочел.
Он неторопливо подъехал к Розе. Остановившись, Була опустил голову до земли, а его бока все еще тяжело вздымались.
– Бедный Була. – Она потрепала пони по шее. – Сейчас слишком жарко, правда?
Она грустно улыбнулась Джеку, не понимая, в чем дело. Обычно он пылинки сдувал с лошади, а ведь важная игра с «Калькутта-Лайт» состоится уже в субботу.
– Я принесла тебе лимонад, дорогой, – сообщила она. – Я боялась, что у тебя будет тепловой удар.
– Добрая моя девочка, – сказал он и соскочил с лошади. Струйки пота текли в его сапоги. Столбик термометра снова поднялся до 105 градусов[65], и все они плохо спали по ночам, особенно бедная Роза ворочалась и никак не могла найти удобную позу.
Хотя живот под синим платьем казался небольшим и не очень заметным, ему чудилось, что она ковыляла вперевалку. Ее лицо покраснело, светлые волосы выбивались влажными прядями из-под шляпы.
– Ты пойдешь сегодня к старику Паттерсону? – спросил он.
– Вероятно. – Она с беспокойством взглянула на него.
Паттерсон, краснолицый армейский доктор, будет через четыре месяца принимать у нее роды. Казалось, Розе было неприятно говорить о нем, как и самому Джеку было неприятно думать, что толстые, волосатые пальцы мужчины прикоснутся к его жене. Когда несколько вечеров назад они столкнулись в клубе (в таком маленьком гарнизоне невозможно долго не видеться), Паттерсон, слегка пьяный, сказал: «Так как себя чувствует наша малышка?» – и улыбнулся ей так, словно она принадлежала им обоим. И к стыду Джека, злость, которую он тогда почувствовал – неодолимое желание двинуть доктору в челюсть, – была самой сильной его эмоцией. Тогда он и не думал о ребенке. До этого он испытывал не более чем немое удивление, ощущение нереальности. Ребенок был ошибкой, как недвусмысленно дал понять его новый командир; женитьба до тридцати уже ничего хорошего не предвещала, а уж если появлялся «щенок», как он это назвал, «тогда вообще хоть застрелись».
Да, та ночь в клубе была ужасна. Это было после того, как он получил письмо от Суниты. «Я надеюсь, что ты тоже счастлив». Он сидел там, пил виски больше обычного, и его мысли вызывали у него такие же болевые спазмы, как вызывает их зубная боль или костный перелом.
Роза сидела напротив него. Толстушка Роза, потому что ее лицо явно округлилось, в своем синем просторном платье, такая добрая и милая, такая реальная и нужная ему. Но мысли о Суните все равно прорывались через все запреты, словно ребенок, орущий на заключительной репетиции концерта. «Я скучаю по тебе, Сунита. Я хочу тебя. Это были самые лучшие дни в моей жизни».
– Просто сок лайма и содовая, благодарю.
Роза улыбнулась официанту, и тот улыбнулся в ответ, нежно, любяще, так, как Джек хотел бы ей улыбаться, если б мог. Одним из многих достоинств, которые он уважал в Розе, было ее умение быть приятной со всеми. Она была честной и искренне относилась к другим людям. «Сунита, Сунита, распусти свои длинные волосы». Роза никогда не превратится в чудовищную мэмсахиб, которая тиранит своих слуг. Хорошие манеры Розы опираются на сочувствие и уважение, и домашняя прислуга уже обожала ее. Дургабаи больше радовалась их будущему ребенку, чем сам Джек.
И Роза ничего не боялась, была спокойной. Джек боялся больше – на кладбище Пуны было полно английских младенцев, умерших от тифа и укусов собак, малярии и жары. Дети и их матери. У Паттерсона, бесчувственного осла, имелся целый набор «забавных историй», которые он рассказывал будущим матерям.
Вот одна из его излюбленных баек, которую он рассказал в тот вечер.
– Милый малыш, – загрохотал его бас, – сидел на руках матери и пил молоко из бутылочки. Тут появилась огромная стая обезьян, они выхватили его у матери и унеслись прочь. Ха-ха-ха. Надеюсь, вы будете более осторожными.
Роза вежливо посмеялась, хотя слышала историю раньше. Умоляюще взглянула на Джека – мол, спасай.
Он подвинулся ближе к ней.
– Как там поживает Тори?
Он отгородил ее от всех, усевшись рядом и обняв за плечи. Она удивилась – он редко обнимал ее на людях, да еще спросил про Тори.
– Ты ничего еще мне не рассказала.
– Я не думала, что тебе это будет интересно, – ответила она. Тут он с удивлением увидел, как задрожал ее подбородок. Когда он перевел взгляд на бар, Паттерсон все еще смотрел на нее. С ухмылкой. Все подмечая. Вероятно, это из-за ее беременности, решил он. В первые три месяца это с ней бывало, но теперь она практически не плакала.
– Я возьму рикшу, – поспешно сказал он. – А ты расскажешь мне все по дороге.
– Конечно, мне интересно, – сказал он. – Не надо молчать о таких вещах.
Он с сожалением спохватился, что в его словах прозвучал упрек, а ведь он старался быть внимательным.
Она только что сообщила ему, что Тори отправится домой 25 мая.
– Мне надо было сказать тебе раньше, но это так… – сказала она, устало прислонившись к его плечу.
– Что?
– Неожиданно.
– Ты будешь скучать без нее. – Он услышал ее тяжелый вздох в темноте.
– Да.
Он дотронулся до ее руки, но понял, что ему не хочется этого. Угроза новых слез его раздражала.
Они молча ехали по пустынным улицам гарнизона. Ночной мрак нарушали лучи света у ворот, где сидели ночные сторожа. В туземных кварталах поднимался дым от костров. Глядя через плечо Розы, Джек думал о Тори и сожалел, что никак не мог относиться к ней с симпатией. В их разговорах всегда сквозило какое-то соперничество, которого он не понимал. Наверняка из-за Розы.