«Сейчас я хочу дописать свою книгу, а когда это сделаю, поеду в Шимлу и заберу родительский сундук, – написала она в конце письма. – Желаю тебе удачи в твоих будущих делах. С наилучшими пожеланиями, Вива».
В ее словах о сундуке была некоторая бравада и, возможно (тогда она не думала об этом), желание себя успокоить, потому что за тот час, пока она писала это письмо, ее тело стало мокрым от пота, а в голове творилась такая сумятица, что она, запечатав конверт, поскорее достала свой блокнот, решив успокоить себя работой. Но увидев, что это невозможно, стала выписывать круги по комнате, обняв себя за плечи и тяжело дыша от огорчения.
Потом, лежа без сна в постели, она вспоминала ту дождливую ночь в маленьком гостевом домике в Ути, и ее боль превратилась в злость на себя. Она получила по заслугам, и теперь воспоминания о своих слезах, стонах, о том, как она прижималась к нему, вызывали в ней отвращение, и она всем сердцем жалела, что не удержала дистанцию. Такое сохранение дистанции было для нее не просто фигурой речи. После смерти родителей и Джози она научилась – и отчасти успешно, вплоть до фиаско с Уильямом – не доверять никому, ни на кого не надеяться и, самое главное, ничего не рассказывать. Так проще жить.
Через два дня Фрэнк прислал ответ.
Дорогая Вива!
Спасибо за то, что ты сообщила про Гая. Я с большим облегчением узнал, что он не умер. Теперь ты, несомненно, справишься с ситуацией так, как считаешь нужным, и больше не нуждаешься в моих предостережениях. Теперь я твердо решил дать согласие на работу в Лахоре. Я уеду на следующей неделе. Сомневаюсь, что ты станешь это делать, но не пытайся связаться со мной в эти дни.
Искренне твой,
Фрэнк
Она сидела на кровати и читала его письмо. Потом скомкала его и выбросила в корзину, после чего, в приступе лихорадочной энергии, схватила веник и подмела пол. Убрав пыль, она выскоблила просторный гардероб карболовым мылом, выстлала его изнутри бумагой и аккуратно повесила туда свои немногочисленные наряды. Разложила на столе рядом с пишущей машинкой стопку бумаги, ручки и карандаши, убрала на полку свои блокноты, разместив их в хронологическом порядке, прикрепила кнопками к стене календарь. Вот, теперь хорошо. Теперь в ее жизнь снова вернулся порядок. Пора за работу.
В ту ночь, усталая и онемевшая, она лежала у окна на своей железной кровати и уплывала в сон, крепко обхватив руками плечи. Последнее, что она услыхала, был крик совенка, который жил с матерью в кроне тамаринда. Талика как-то сказала ей, что сова кричит к несчастью. И Вива порадовалась, что она не суеверна и не боится плохих примет.
Глава 43
Телеграмма, которую Тори отправила домой – ПРОСТИ ТЧК НЕ ПРИЕДУ ДОМОЙ ЗПТ ВЫХОЖУ ЗАМУЖ ТЧК Я НАПИШУ И ОБЪЯСНЮ ТЧК ОЧЕНЬ СЧАСТЛИВА ТЧК С ЛЮБОВЬЮ ЗПТ ВИКТОРИЯ, – вызвала перестрелку письмами и телеграммами между Си Си Маллинсон и Джонти, матерью Тори. Обе были убеждены, что виновата другая сторона.
Джонти Сауэрби выстрелила первой, спросив, как это вышло, раз ее девочка была настолько предоставлена сама себе, что просто исчезла в индийских джунглях. Слышала ли Си Си когда-либо об этом самом Тоби? Знает ли кто-нибудь, из какой он семьи и чем занимался его отец? Она спрашивала у Си Си, что ей делать с билетом, который она купила для Виктории, ведь они с трудом нашли для этого деньги. Он обошелся им («на тот случай, если это вообще ее интересует») в шестьдесят фунтов.
Си Си – минус Пандит и плюс мучительные хлопоты по сборам к отъезду домой – написала Джонти обратной почтой и задала вопрос – известна ли ей старая пословица «Ни одно доброе дело не остается безнаказанным».
«Смею напомнить, – продолжала она, – что первоначально ты просила, чтобы Виктория пожила у нас во время бомбейского сезона, а он продолжается с ноября по февраль, это самое позднее. Если бы Виктория не оказалась «благополучно забытой» тобой, ничего подобного не случилось бы».
А раз уж Джонти так вульгарно затронула денежный вопрос, не лишним ли будет напомнить ей, сколько денег они сэкономили, сплавив Викторию? «Она, смею тебе написать, – ехидно добавила Си, – очень любит горячие ванны и вкусную еду».
Впрочем, Си смягчила этот удар, добавив, что она навела справки насчет «этого самого Тоби». В клубе говорят, что не все так плохо, как может показаться. Его родители, хотя и интеллектуалы, приехали в прошлом году в Индию и живут у махараджи Бароды, противника Британии.
К письму Си приложила счет от портного за наряды Тори и добавила, что в ее гардеробе осталась «довольно старая двойка – джемпер и кардиган». Если Джонти хочет получить их назад, пускай оплатит пересылку.
Потом Джонти написала письмо матери Розы. В нем она спрашивала, может ли та пролить свет на бегство Тори, которое «разбило любящее материнское сердце». «Только другая мать способна понять, с каким восторгом я ждала возвращения моей дорогой Виктории», – добавила она.
Миссис Уэзерби, у которой Тори жила во время школьных каникул столько раз, что она и со счета сбилась, отнеслась к тем строкам с большой долей скепсиса, но обещала расспросить Розу.
«Роза, – сообщила она, – недавно поехала на север, на пограничный кордон в Банну. Мы убеждали ее остаться в Пуне, где, по нашим представлениям, намного безопаснее, но она была непреклонна. Как вы сами понимаете, у нее уже последние месяцы беременности, и, возможно, она не сразу ответит! Мы не получали от нее известий уже несколько недель, что весьма непривычно, но в чем-то и благо, потому что у моего супруга серьезные проблемы с сердцем, и мы не решаемся сообщить об этом Розе – у нее и без этого много забот. Вот ее новый адрес: Семейные квартиры, номер 312, Гарнизон Банну, Северо-Западная граница, Индия».
Письмо Джонти шло три недели в Банну, маленький, угрюмый городок, где Роза и Джек жили теперь в том, что на армейском языке именовалось «временными квартирами для семейных». После нападения на колонну пехоты, когда погибли пять человек, и долгих раздумий начальство направило Джека и еще двадцать офицеров из Третьего кавалерийского полка для усиления на северо-западную границу. Теперь в его задачи входили двух-трехдневные рейды по холмам для определения площадок, пригодных для будущих военных операций. После первого же рейда выяснилось, что холмы слишком крутые и высокие и сообщение с Банну возможно лишь с помощью голубиной почты.
Джек умолял Розу не ехать с ним. Всем было известно, что этот регион, с его отвесными скалами, коварными ущельями и злобными вооруженными бандами был одним из самых опасных мест на свете. Несколько лет назад в Кохате была похищена женщина, Молли Эллис. После этого гарнизон обнесли колючей проволокой, и ни одной англичанке не разрешалось выходить без разрешения за ее пределы.
Но Роза все-таки настояла на своем. Предполагалось, что они будут жить в пешаварском гарнизоне, где находился приличный военный госпиталь, но из-за внезапного селя, случившегося за две недели до их приезда, около пятидесяти домов оказались непригодными для проживания. Единственной альтернативой, по словам дежурного офицера, было возвращение Розы в Пуну, а Джек поселится в офицерском клубе-столовой.
– Она все равно никуда не поедет, – устало сказал Джек. – Поэтому найдите для нас хоть что-нибудь. – Он знал по опыту, что спорить с Розой бесполезно.
На исходе августа, в самое пекло им дали ключи от унылого бунгало, окруженного кустами и красной пылью. Сердце у Розы стучало от перегрева, словно паровой молот, когда она вышла из машины, и, глядя на мерцающий горизонт, она чувствовала, как жара течет в нее из земли сквозь подошвы. Между грудей, ставших огромными как спелые дыни, лился ручьями пот.
Она в ужасе обошла с Джеком вокруг дома, не в силах ни на чем сфокусировать взгляд. Стены тоже излучали жар. В комнате, где им предстояло спать, железная кровать и соломенный матрас были испачканы птичьим пометом; на стенах грязной гостиной после последнего муссона виднелась зеленоватая плесень. Последний жилец – пьяница, как пояснил дежурный офицер, – оставил на кухонном столе недоеденную банку говяжьей тушенки; за полуоторванной дверцей шкафчика в ванной стояло ведро с темной мочой.
За кухонным окном была видна изъеденная насекомыми веранда, за ней красная грунтовка, ведущая в Банну, до которого четыре километра. По другую сторону дороги с ревом бежала по долине река Курран. За рекой поднимались высокие горы, а по другую сторону от них большие числа, отмечавшие конец Британской империи. Она представила себе, что там творилось: кровь, хаос и войны. Ей не следовало сюда приезжать, ни за что не следовало. Это ее вина, не Джека, он много раз предостерегал ее.
Джек приехал в ужасном настроении – Була-Була, которого он привез поездом, чтобы ездить по горам и играть в поло – не выдержал жуткой жары и был в скверной форме. Еще Джек страшно испугался, что потерял по дороге винтовку – потеря оружия грозила трибуналом и большим позором, но, к счастью, Роза отыскала ее под ворохом одежды в спальне ветхого отеля, где они в полном молчании провели их первую ночь.
Взглянув на дом, Джек закричал: «Ох, бога ради, что угодно, только не эта …ная конура». Это был первый раз, когда он выругался при ней, хотя у них было несколько скандалов с криками, когда она узнала про Суниту. Она пошутила, что не рассчитывает, что он возьмет ее на руки и внесет в дом, но он игнорировал ее слова. А в его свирепом взгляде она явственно прочла, что если бы она не притащилась сюда, то он жил бы с друзьями в клубе и был сам себе хозяин.
Через десять минут раздался стук в дверь; в дверях появилась высокая женщина из афганских патханов, ослепившая их красотой глаз и великолепием осанки. На ней был темно-синий шальвар-камиз, а в носу золотое кольцо. Обратившись к Джеку на пушту, она сообщила, что ее имя Лайла, она из соседней деревни и что она будет помогать им по дому – ее слова прозвучали скорее как утверждение, чем вопрос. За ней стоял ее муж Хасан, такой же красавец, как и она, с яркими зелеными глазами. Он сказал, что будет их водителем и садовником, хотя возле дома не было и намека на сад. Джек поинтересовался, есть ли у них дети, и она ответила, что у них было шестеро, но трое умерли, и добавила в ответ на слова сожаления, произнесенные Джеком, что на то есть воля Божья.