– Мне приходил в голову этот вопрос, да.
Электра кивает. Ее мать любила лесть, любила остроумие. Однажды к ней пришел хороший поэт и ослепил ее своими играми, танцем слова; он не был воином, не был могущественным царем, но Клитемнестра обняла его, и он…
…Неважно. Достаточно о том, каким он был. Электра поклялась больше не думать о таких вещах. Она отреклась не только от крови матери, но и от всего, что Клитемнестра могла бы с этой кровью ей передать. Любовь к музыке. Любовь к свежему, теплому хлебу. Длинные волосы, заплетенные в косу и уложенные вокруг головы. Желтый цвет. Упоение словами. Все это должно умереть вместе с женщиной, которая убила ее отца.
– Клитемнестра. – Даже просто произнеся это слово, Электра неуютно ежится, ей противно оттого, что оно у нее во рту, но есть дело, его надо сделать, и она его сделает. – Убив нашего отца, она скрылась. Ее любовника мой брат умертвил, но сама она сбежала. Это… немужественно… неприемлемо… это оскорбление перед лицом богов, что убийца моего отца жива. Понимаешь?
– Думаю, да. Но это не объясняет, зачем вы приплыли на Итаку.
– Разве?
Электра сверкает глазами, вот оно снова: ястреб и лев; может, она и говорит сама себе, что сила у нее от отца, но и мать ее казалась такой же, когда мужчины начали шушукаться у нее за спиной, они шептали, что женщина не должна править как мужчина.
Будь Электра доброй, она бы выразила то, что у нее на сердце, рассказала бы все. Но она не добрая. Она поклялась больше не быть доброй.
Пенелопа ерзает в кресле, пытается найти слова, которые не будут признанием вины или угрозой.
– Хорошо. Раз мы так откровенно говорим друг с другом, как, вероятно, и положено родственницам… Орест не может быть царем, покуда не убьет мать, – заявляет она. – Ни один грек не пойдет за человеком, который слишком слаб, чтобы убить женщину. Сильные мужчины с алчными сердцами устремят взгляды на пустой трон Агамемнона. Например, твой дядя Менелай. Воин из-под Трои. Так что Оресту нужно действовать быстро, чтобы отомстить за убийство отца и оборвать жизнь матери. Зачем приезжать на Итаку? Зачем тратить время на этот остров?
Пенелопа снова смотрит на Электру, ждет, что она произнесет то, что должно быть сказано, но Электра молчит. Ее молчание красноречиво. Оно говорит Пенелопе о многом, что ей не нравится в этой микенке.
– Вы приплыли, чтобы убить Клитемнестру.
Даже лев вдохнул бы воздуха перед ответом. Электра – нет.
– Да.
– Вы думаете, что она в царстве моего мужа?
– Да, думаем.
– Почему?
– У меня есть сведения, что она пробирается на запад. Итака – ворота в западные моря, и, если она хочет бежать, ей нужно сесть на корабль в твоей гавани. Ее след привел нас сюда. Нам кажется, мы ее почти догнали.
– У меня есть глаза и уши в собственном царстве. Я бы знала, если бы моя двоюродная сестра была здесь.
– Ты уверена? И что бы ты тогда сделала?
Осторожно – так осторожно – Пенелопа ищет слова.
– Если бы она пришла ко мне как царица, я бы приняла ее с честью. Теперь, когда я знаю, что она убийца, я с удовольствием посмотрю, как она сгорит.
Это ложь. Я кладу руку на плечи итакийской царицы, слега сжимаю. Всемогущий Зевс если и взглянет вниз с Олимпа, то будет смотреть скорее на юного Телемаха, слоняющегося по галерее у двери Ореста, или на микенских мужчин, расхаживающих по палубам своих кораблей, или на блеск в углу глаза Менелая, слушающего новости о смерти брата. Мой муж не смотрит на эти покои, на этих женщин. Сегодня вечером божественное присутствие здесь лишь мое.
– Ну что ж, – наконец задумчиво произносит Электра. – Ну что ж. Моя мать хитра. Она умеет прятаться.
– Я могу отправить гонцов, потребовать, чтоб обыскали все корабли, все…
– Да, сделай это: закрой гавани.
– Мы небогатая земля. Через наши гавани проходит не только олово и янтарь. Еще и зерно для моих людей, корм для их скота.
– Тогда придется найти ее быстро, верно?
Пенелопа давится вдохом, проглатывает его, поворачивает голову к слабому, мерцающему огоньку, потом снова к Электре.
– Мой муж был союзником твоего отца. Западные острова в твоем распоряжении, как всегда.
Электра улыбается, и это улыбка голого черепа, что смеется шуткам, которые нравятся только Аиду. Она слегка наклоняет голову, и Пенелопа встает. Служанки в тени уходят еще глубже во тьму, как будто говоря: «Кто, мы? Нас вообще тут нет».
Потом, когда Пенелопа уже открывает дверь, Электра говорит:
– Ты играла в детстве с моей матерью, верно? Вы обе росли в Спарте.
Когда-то на лугах Спарты играли три царицы, три босоногие девочки бегали под солнцем. Где они теперь? Глаза Пенелопы устремлены куда-то далеко.
– Клитемнестра дергала меня за косы, а Елена говорила, что я хожу как утка.
– Она управляла Микенами, как ты теперь правишь вместо своего мужа.
– Да, – задумчиво говорит Пенелопа, – так и было. Однако я уверена, что завтра Орест обратится к моему совету, к верным людям, которые любят Одиссея, и будет обсуждать эти важные вопросы с моим сыном, а как только они закончат, пошлют за мной и скажут, что гавани должны быть закрыты, а весь архипелаг – обыскан. И какая царица – или царь – смогла бы не согласиться с таким мудрым советом?
Электра почти не знает свою двоюродную тетку, но ей кажется, что она видит в ней что-то от своей матери, и хочет любить ее и ненавидеть, попросить ее благословения и плюнуть ей в лицо.
Электру никто не обнимал уже одиннадцать лет, с того самого дня, когда она оттолкнула Клитемнестру и закричала: «Я не Ифигения!» – и убежала из комнаты, и больше не была любима своей матерью. Электра однажды поцеловала мальчика-раба за кузней, и его руки дотянулись до ее укромных мест, и она заплакала и захотела еще, а потом оттолкнула его и убежала от запаха металла и пламени, а потом продала его, чтобы его глаза больше не могли обжигать ее лицо, и больше не взглянула на мужчину.
Мое божественное мнение – а я в этих делах разбираюсь как никто – таково: у Электры невероятная каша и в голове, и в сердце.
Так что она отвечает:
– Все так, как ты говоришь, сестра моя. Все так, как ты говоришь.
И всю ночь не спит, кроме тех часов, когда спит, но поэты скажут другое.
Глава 17
Итака спит и видит сны.
Телемаху снятся свистящие копья и разбитые щиты, боевые кличи и солнечный блеск на доспехах отважных мужчин. Он будет упражняться каждый час каждого дня и иногда даже ночи, чтобы послужить своей отчизне, чтобы быть таким же героем, каким был – является – его отец. Но во сне он направляет копье в какого-то окровавленного врага, а оно замедляется, застревает в воздухе, становится таким тяжелым, что не удержать, и в Телемаха со всех сторон вонзаются проворные кинжалы, и он умирает во сне.
Афина иногда посылает ему сны получше, но, покуда жив отец, она часто забывает про сына.
Электре снится, как она заглядывает в дверь комнаты своей матери и видит, как женщина кричит от блаженства, а между ног у нее губы поэта. Электра не представляла, что женщина может испытывать наслаждение. Когда она спросила об этом у своих учителей, ей сказали, что это непотребство, и послали за жрицей Афродиты, и та одним действительно выдающимся днем рассказала Электре, откуда берутся дети, что у нее пойдет кровь в соответствии с движением луны и наслаждение женщинам дается только для того, чтобы служить наслаждению их мужей. В этой беседе не упоминалось о том, что мужчины иногда отрывают женщин от мужей, чтобы доставить себе наслаждение, потому что зачем в самом деле вдаваться в такие мелкие подробности?
С того дня, как был убит отец Электры, луна два раза прошла свой круг. Все это время у Электры не шла кровь. Она задается вопросом, пойдет ли она когда-либо снова.
Оресту снятся три тени у его двери, он слышит смех эриний и знает, что жизнь его распадается на куски.
Служанки тоже видят сны – даже те, кого поэты не назовут по имени. Эос снится, как однажды она станет, как Урания, женщиной с сокровенной властью и тайнами. Она будет вертеть мужчинами как захочет, о ее мощи будут шептаться по всем берегам широкого моря, и никто не будет знать ее имени. Ей кажется, что это предельная сила, и она улыбается при мысли о том, сколько мужчин отдало жизни за то, чтобы помниться поэтам, хотя сама она предпочла бы жить, жить, жить чудесную, длинную и счастливую жизнь и быть немедленно позабытой после смерти. Конечно, ей еще много придется поработать. Но она знает, как сделаться незаменимой, а для рабыни это тоже своего рода власть – может быть, иной у нее и не будет.
Автоное снится бесконечный черный лес, из которого она не может выбраться. Она пытается смеяться, улыбаться, победить тьму весельем, как она побеждает все остальное, отогнать страшный сон своей непокорностью; но дурные сны не оставляют ее.
Леанире – как они с сестрой еще до пожара бегут к храму Аполлона, маленькие ноги несутся по пыльным тропинкам, маленькие руки воздеты к золотым фигурам. Но даже в это нетронутое воспоминание приходит пожар. Он прокрадывается в ее детство, заполняет отрочество кровью и дымом, выжигает и опустошает черепа ее братьев и матери, кричащих на полу. Пожар Трои забрал у нее даже прошлое, даже сны, и у нее не осталось ничего, кроме огня.
В доме, где пахнет жасмином и рыбой, Приена тоже видит сны.
Она видит во сне Пентесилею, свою воинственную царицу, и тот день, когда пришли гонцы из Трои, призывая союзников на войну. Ей снится день, когда она увидела вдалеке танцующего Ахиллеса – о, какой это был танец: бронза, и солнце, и гибкость тела. Он сражался как женщина, не грубой силой, а хитростью и скоростью. Он не ждал, чтобы оценить, сильнее ли он, чем противник, а отпрыгивал в сторону от тяжелого, неуклюжего копья, чтобы поразить бьющуюся вену нелепого огромного воина. Он давал своему увесистому мечу оттянуть себя в сторону, чтобы потом метнуться под руку сопернику и вогнать лезвие в щель между блестящими доспехами. Но и Пентесилея не давала ему спуску: двигалась так же, как двигался он, не поддавалась на легкие ловушки, не приближалась, когда его длинная рука взмахивала в окровавленном воздухе, искала сухожилия и суставы, запястье и пальцы, дотягиваясь до чего могла, прежде чем начать убивать.