(На самом деле – второе. Сострат не знает, что его использовали, а Ориген никогда не поймет, как предсказуемо его поведение и как легко было направить его в нужную сторону. Единственная опасность состояла в том, что страж на пристани не сразу опознал бы перстень в руке Оригена, так что старой мастерице тайных дел пришлось подослать к нему девчонку, которая шепнула ему на ухо, что видела такой в Микенах. Эту девчонку теперь никто не вспомнит.)
Электра сжимает перстень в кулаке так сильно, что кажется, вот-вот пойдет кровь, костяшки ее побелели, рука трясется.
– Гирия ведь – часть твоего царства, верно? – напускается она на Пенелопу. – Почему из нее все еще отходят корабли?
Пенелопа открывает рот, чтобы ответить – точнее, чтобы попросить прощения, чтобы повернуться и сказать: «Советники мои, как могла произойти столь ужасная вещь?» – но тут вступает Медон.
– Гонец, посланный на север, задержался из-за противного ветра. Он только что вернутся к нам.
Это… отчасти правда. Новости вместе с гонцом сначала отправились на юг, в гавани Закинфа, и там гонца задержали как противный ветер, так и прекрасное вино, поскольку ему, вероятно, не объяснили, насколько срочны вести, которые он вез. Такие сбои прискорбны, но, увы, без них трудно представить жизнь в островном царстве.
Электра хмурится, фыркает, как львица, ходящая кругами там, где на земле осталась засохшая кровь.
– Куда отправилась эта женщина?
– Я не знаю, – признается Ориген, втягивая голову в плечи, как испуганная птица. – Сострат торгует с бледными северными варварами. Но он уплыл неделю назад; я понятия не имел, что этот перстень такой важный!
– Мы можем снарядить корабли, – предлагает микенец Пилад без особой надежды. – Может быть, если отплыть с вечерним отливом?..
– Мы поговорим об этом наедине, – резко отвечает Электра, а потом, видимо, поняв, что слишком уж раскомандовалась, добавляет: – Мой брат вскоре даст приказание.
Она отворачивается, кивнув – не очень вежливо, учитывая, что дворец вообще-то не ее, – и широким шагом отправляется в свои покои, все еще сжимая в руке перстень. Орест идет за ней, и его костяшки тоже обесцветились, только он сжимает меч на поясе.
– Как удобно, – задумчиво говорит Медон на ухо Пенелопе, а толпа, оставшись без развлечения, расходится.
– Что ты такое говоришь? Это ужасно и неприятно, что же тут удобного.
– Да, неприятно, но мы ведь не виноваты. Если бы только гонец отправился сначала на Гирию, а не на Закинф, тогда твоя сестра не успела бы сбежать.
– Это всего лишь предположение, и такое, от которого никому не легче.
Слышится топот, и появляется Телемах, как всегда опоздавший к самому занимательному.
– Что произошло? – спрашивает он, не зная, обратить ли этот вопрос Медону, Эгиптию или даже, кто бы мог подумать, своей матери, и в итоге обращается к точке между плечом Медона и носом Пенелопы.
– Клитемнестра сбежала, – бурчит Пейсенор.
– Есть подозрение, что Клитемнестра сбежала, – уточняет Медон, сложив руки на круглом животе.
– Безобразие! – рявкает Эгиптий. – Нам придется умилостивить Ореста!
– Женщину, похожую на мою сестру, видели в гавани, она договаривалась с купцом, плывущим на дальний север, – вздыхает Пенелопа. – Она заплатила ему перстнем, а именно такой был у сбежавшей царицы.
– Помилуй нас Зевс, – потные красные щеки Телемаха бледнеют. – Мы не справились с задачей?
– Можно и так сказать, – задумчиво отвечает Медон.
Мальчик выпрямляется.
– Я пойду к Оресту. Извиниться лично. Это мое царство, и я должен взять ответственность на себя.
Брови Пенелопы изгибаются так, что из них впору делать мост над морем, разделяющим запад и восток, но она ничего не говорит.
– Он… рассердился?
– Кто знает, что думает Орест. – Медон изо всех сил изучает потолок, как будто только что заметил паутину в углу. – Но его сестра была совсем не рада.
– Я пойду к ним. – Телемах, конечно, произносит это очень царственно, выпрямляясь. – Хоть как-то исправить ущерб, нанесенный этим бездарным ведением дел!
Шагает он хорошо, тут ничего не скажешь. До самой двери Электры он добирается, ни разу не споткнувшись и не расквасив нос. Старики и женщины смотрят, как он уходит, и наконец Медон поворачивается к Пенелопе и бормочет:
– Мне предпринять что-нибудь?
– Нет, – вздыхает она. – Хуже он не сделает, а Электре, может быть, понравится слушать униженные извинения от кого-нибудь помоложе. У меня же болит голова, и я пойду к себе в покои, дабы… – Она ищет слова, помахивает пальцами в воздухе, как маленький ткач на потолке.
– Подумать о своих женских горестях? – предлагает Медон. – Полежать, преисполняясь молчаливой боли и траурного страдания?
– Да. Именно. Спасибо.
Она поворачивается, чтобы уйти, но тут Медон наклоняется к ней.
– Завтра полнолуние.
– Я знаю.
– Ты должна поговорить с сыном.
– Да? – Прилив паники, миг непонимания. Что еще она упустила? Чего еще она не видит, что еще попало в то слепое пятно, которые составляет ее сын?
– Пейсенор собирается стоять дозором на скалах со своим ополчением. Если разбойники нападут снова…
– А, понятно.
– Ему очень не повезет, если он встретится с врагом. Но именно это он намерен сделать.
– Что… как ты думаешь, что мне ему сказать? – Всего на мгновение возвращается та девочка, которую знал Медон, проглядывает сквозь лицо царицы. В ее голосе нет насмешки, нет колкости; она не смотрит ему в глаза.
– Скажи, что ты им гордишься, например. Что он очень храбрый.
– А я горжусь? Ты… ты бы сказал именно это?
Медон гладит себя по животу, словно это поклон.
– Ты ведь его мать. Наверняка что-нибудь придумаешь.
Глава 28
Электра говорит:
– Мой брат немедленно отправится на двух кораблях на Гирию и будет спрашивать там о нашей матери. Я останусь на Итаке.
– Конечно, оставайся так долго, как хочешь. Мы готовы служить чем можем. Я отправлю припасы на корабли твоего брата и…
– Боги с нами, – резко отвечает Электра. – Он ее найдет.
А если не найдет, то Менелай в Спарте потирает руки и думает: «Ням-ням, гляди-ка, в Микенах нет царя, какая трагедия, надо же, какая неприятность приключилась с землями, принадлежавшими моему брату, ням-ням-ням».
– Для нас честь служить царю, – говорит Пенелопа и на миг почти забывает, что она взрослая женщина и царица и ей не по чину кланяться Электре и молчаливому мальчику рядом с нею.
Вечером она посылает Эос на хутор Семелы.
Сама она остается во дворце, ткет саван Лаэрта. Женихи рядами сидят в зале. Взгляды Электры обжигают их, как удары кнута, и они не орут, не поют пьяных песен и с удивлением понимают, что этой обсыпанной пеплом девочки они боятся больше, чем ее уехавшего брата.
Как только Эос переступает порог хутора Семелы, Клитемнестра встает и резко спрашивает:
– Где Пенелопа? Где мой сын?
– Царица во дворце, развлекает твою дочь, – негромко отвечает Эос, сложив руки перед собой. Клитемнестра фыркает: развлечь Электру мало кому удается, а если и удается, то редко так, как он намеревался. – Твой сын отплыл на север, до него дошли вести, что тебя видели на Гирии.
– В самом деле? Он поверил?
– Ему показали твой перстень. Перстень, который ты отдала Гилласу.
У Клитемнестры великолепные брови, прекрасно подходящие для того, чтобы выгибаться.
– А наша уточка не такая уж и дурочка. Так когда я отплываю?
– За пристанью все еще следят микенцы. Теперь их меньше, часть отправилась с Орестом, но воин Пилад остался с Электрой.
– Почему? Почему она осталась?
Эос сжимает губы на маленьком напряженном лице: ответа у нее нет. Это волнует ее, но если царица не говорит об этом, то и она не станет. К счастью, Клитемнестра тут же отвлекается на другое, и ни одна не успевает поразмыслить над вопросом.
– Электра не может следить за всем островом. Любому известно, что ваш островок – прибежище для контрабандистов и разных преступников.
– Завтра полнолуние. Завтра никто не поплывет.
– Почему? Разве это не самое подходящее время?
– В полнолуние приходят морские разбойники.
Клитемнестра наклоняется вперед с внезапным любопытством, глядя на мраморную стену немигающего лица Эос.
– Разбойники? Это вот те ваши якобы иллирийцы?
– Они нападают в полнолуние.
– А, ну конечно. Но они должны были уже прислать гонца с выгодным предложением. Пенелопе нужно откупиться от них. Почему она не откупилась?
Эос молчит. Эос давно научилась молчать.
– А может, цена слишком высока? – шепотом спрашивает Клитемнестра. – Может, ценой они ставят все царство, а? Кто-то из женихов бедокурит? Может, какой-нибудь статный, сильный мужчина подошел к Пенелопе и сказал: «Выходи за меня, и я обещаю, что все неприятности закончатся»? Так и было, да? Какая прелесть. Знаешь, если бы я была царицей Итаки, я бы отвела его к себе в спальню, пообещала бы ему исполнить все его желания, а потом воткнула бы ему нож в глаз и выкинула тело в море. Трагический несчастный случай, сказали бы все. Я бы заплатила поэтам, чтобы они так сказали.
Эос кивает, думая об этом, разыгрывая сцену перед внутренним взором, а потом спрашивает:
– И насколько успешно это получилось у тебя?
Клитемнестра заносит руку, чтобы ударить служанку так, чтобы та полетела кубарем через всю комнату, но Семела перехватывает ее кулак до того, как она успевает нанести удар, и медленно качает головой. Потом отпускает и роняет ее запястье, и Клитемнестра падает вместе с рукой, снова сваливаясь в кресло.
– Скоро, – говорит Эос. – Когда луна будет не такой яркой.
Она еще мгновение смотрит на упавшую царицу, потом разворачивается и уходит.
Глава 29
Заря над Итакой. Последняя заря перед ночью, что будет озарена толстой и полной луной.
В небе нет облаков, и это обидно, потому что ничто не прикроет света полной луны – дара богов, помогающего мореходам. На холме за хутором Эвмея Телемах делает шаг назад, уходя от взмаха меча Кенамона, но египтянин продолжает наступать.