– Ты будешь противодействовать ему, если он решит воцариться в Микенах? – спрашиваю я, и она тут же качает головой.
– Я не могу растрачивать свое влияние, по крайней мере сейчас, пока Одиссей все еще пребывает на острове Калипсо. К тому же за Менелаем уже давно стоит Арес, а двум богам войны нехорошо сталкиваться напрямую. Когда для юного Ореста наступят последствия – а они наступят, – будь готова к этому.
Я недовольно хмурюсь, но не отвечаю. Брат шлет мне вести из подземного мира: «Эринии, эринии, я слышу шорох их крыльев!» – восклицает он, но пока мне не до этого. Сейчас я не могу этим заниматься.
Краем глаза я вижу движение, чувствую, как меняется воздух, густеет, будто при виде какой-то власти и мощи сама земля задержала дыхание. Афина надевает шлем, и ее лицо меняется, плечи становится шире, руки – сильнее. Она поднимает свое копье и разминает шею. Она указывает концом копья на морской горизонт, и воздух гудит и волнуется вокруг острия. Я смотрю, куда она показывает, и вижу три корабля, которые скользят по горизонту, неся иллирийские паруса и греческих воинов, и направляются под серебряным светом луны к Итаке.
Глава 49
Под полной луной подходят разбойники.
Они примерно представляют, куда плыть, им сообщили вестники, ждавшие на пути в гаванях восточного побережья, но, как и раньше, они держат путь на огонь, который зажигает для них на утесе Минта. Он машет горящим факелом, глядя на море, и через некоторое время корабли отвечают, повернув носы к темному берегу.
Во дворце Одиссея орут женихи, льется рекой вино, на кон ставятся, проигрываются и выигрываются большие мечты и мелкая собственность. Меланта уворачивается от руки мужчины, который хочет схватить ее за подол. Автоноя бренчит на лире. Пенелопа смотрит в никуда, будто грезит наяву. Андремон сидит чуть поодаль, наблюдает, по лицу бродит улыбка, которую он не в силах скрыть.
Храм Артемиды тих, двери заперты. Сегодня вечером в этом святилище не будет возлияний.
Лес вокруг пустой, костры потушены. Стволы деревьев в дырках и трещинах от сотни воткнувшихся в них стрел. Земля изрыта ногами, плясавшими смертельный танец. Звери скрылись в ночи, убоявшись такого количества женщин, но сейчас воздух недвижим, и мелкие твари возвращаются, обнюхивая странные следы, которые оставили люди.
Дом Семелы пуст. В нем будто и не было никакой гостьи.
В Фенере воронам надоело рыться в костях и пепле.
А под полной луной идут морем разбойники, держа курс на свет факела Минты; в лунном свете поблескивает оружие.
Они спокойно высаживаются на берег.
Корабли втаскивают на песок, и с берега убегают прочь несколько коз.
Чайка ссорится с соседкой, которая пытается отобрать у нее хорошее место, они щелкают клювами и негромко шуршат перьями на ветру.
Здесь мало хуторов и поселений, нигде не горят огни. Только факел Минты сияет на берегу. Налетчики – воины, которые когда-то сражались под Троей и теперь не умеют ничего, кроме кровопролития, – спрыгивают со своих кораблей в пену волн, выходят на сушу. Некоторые обнимают Минту, называют его братом, другом. Другие снимают с кораблей веревки и ящики, пустые, готовые принять сокровища. Пока они похожи не на воинов, а на жадных купцов, что пришли украсть добро у бедняка. Минта жестом показывает вглубь темного острова. Мужчины выстраиваются за ним в цепочку, около дюжины остаются на берегу охранять корабли.
Они пробираются через колючки и темные камни Итаки, и над их головами ухает сова.
Они стараются не зажигать слишком много огня, не разносить свет факела Минты слишком далеко по тонкой нитке растянувшихся по тропинке воинов, но тропа заросла, она неровная, и одному воину кажется, что он наступил на змею – она зашипела и уползла; другому – что он слышит вой волков. Колючки цепляются за поножи и голые лодыжки. Те, которые идут последними, подворачивают ноги, наступая в выбоины. То и дело я, кажется, вижу фигуру Артемиды, носящуюся во мраке рядом с ними, и земля дыбится от ее прикосновения. В лунном свете, обнаженная и занятая своим привычным делом, она прекрасна. Никто не может с таким проворством и изяществом носиться по охотничьим тропкам, с такой звездной легкостью плясать в полночных тенях. Во всем ее теле написана непреложная, природная сила, никем не дарованная ей, ни бессмертным, ни человеком, и в ее дикой улыбке я вижу невинность. И вот ее снова нет, лишь тень в уголке глаза, испуганное подпрыгивание и шуршание в колонне: «Ты видел? Ты слышал, там кто-то пробежал?» – «Нет, ничего, только кричит сова и шуршат на ветру листья, вот и все».
– Ух-ух, – добавляет Афина, летая над ними кругами. – Ух-ух-ух.
Воины сбиваются поближе друг к другу, вероятно даже не замечая того. Они вместе спали, плечо к плечу, на шершавой палубе в море. Они спали вместе и раньше, под стенами Трои, и некоторые, связанные клятвой побратимства, целовали шрамы на коже другого, пили кровь и соль с нее, клялись, что будут жить и умрут как одно целое, что нет связи сильнее, чем их братство. Теперь они чувствуют, как на них наваливается тьма, и она не должна быть тяжелее, чем хмурые дозоры у кораблей рядом с Троей, и все же – все же – в этой ночи есть что-то от тайны, от обмана и раздора, от женских хитростей, подвластных мне.
Луна еще не слишком сильно склонилась к горизонту, когда воины добираются до заросшей колючками тропинки, ведущей к пещере, и смотрят вниз, обнажив мечи, приготовив копья. В отверстии пещеры, из которой Автоноя на глазах соглядатаев выносила тяжелый мешок, горит факел – но стражников, которые должны охранять ее, не видно. Воины обмениваются взглядами, вопрошая, почему их нет, – но что с того? Тех должно было быть всего двое, а это воины, уничтожившие так называемое ополчение Итаки – мальчиков в одеянии мужчин – и не встретившие сопротивления. Сокровища острова уже принадлежат им, нужно просто пойти и забрать их.
Они приближаются медленно и осторожно. Они выжили во многих битвах и знают: даже когда все кажется простым, стоит соблюдать осторожность, чтобы сохранить себе жизнь. Не видя никакого признака опасности, большинство заходит внутрь, втаскивая сундуки для сокровищ. Восемь человек остаются снаружи. Они-то и становятся первыми трупами этой ночи.
Их поражают стрелы; не все попадают в цель. Женщины учились владеть луками больше, чем другим оружием, но сегодня первый раз, когда они стреляют в людей, и в возбуждении этого мига многие из охотниц – их лица вымазаны грязью, спины болят, оттого что пришлось долго сидеть скорчившись в тени, – посылают свои стрелы мимо цели или слишком высоко. Три разбойника падают сразу, получив каждый по четыре стрелы. Еще один – чуть позже, когда более неспешный и выверенный выстрел Теодоры посылает стрелу ему в бедро.
Из оставшихся двоим просто повезло: они успевают броситься в темноту, а других двоих спасают доспехи, которые у них оказались лучше, чем разномастное снаряжение из кожи и металла у остальных. Они несутся к пещере, крича: «Братья, на нас напали!» Увы, хоть на них и бронза, один не надел шлем, и его череп раскалывает надвое стрела, выпущенная из темноты, за миг до того, как он добегает до входа в пещеру.
Так и получается, что до пещеры добираются трое; один тут же падает, истекая кровью, потому что на самом пороге его икру пробивает стрела, и они кричат, и их голоса отдаются эхом во мраке. Остальные хватают раненого и втаскивают внутрь, оскальзываясь на мокром камне. Пока они скрываются во чреве земли, женщины выходят из тьмы, одетые в глину и землю, оплетшие травой волосы и талии, с листьями в колчанах и грязью в волосах. Убегающие мужчины не смогут распознать в них ни человеческих женщин, ни самок зверей, если бросят взгляд назад на тех, кто напал на них: они словно чудовища, порожденные гнилой ночью, восставшие из самой земли.
– На нас напали! – кричит один из воинов, врываясь под своды пещеры. – Напали!
Остальные похитители богатств Итаки собрались в пещере, но, кроме них самих, там ничего нет. Они недоуменно оглядываются: им же обещали сундуки с золотом, горы привезенных из набегов сокровищ, богатства Одиссея! Леанира приводила сюда Андремона и Минту всего пять ночей назад; они видели Автоною, доверенную служанку самой Пенелопы, которая уходила отсюда, нагруженная тайным сокровищем! Золото и серебро, награбленное добро, которое, как все в Греции знают, Пенелопа прячет на своем острове, – они должны быть именно здесь! И все же тут ничего нет, лишь расставленные тут и там амфоры с липким маслом, которое растеклось по полу и хлюпает под ногами.
Те, кто спасся от обстрела, останавливаются, опускают на землю своего раненого товарища. Минта делает шаг к ним, и именно тогда, вероятно, их главарь все понимает.
Увы, слишком поздно. Швырнуть в пещеру горящий факел доверили Мирене, дочери Семелы, потому что у нее верная рука и отличная скорость, когда надо убегать. Два воина мельком видят ее измазанное грязью лицо в отсвете огня, когда она бросает факел, а потом он ударяется о землю, поджигает первую лужицу масла, и через миг начинается пожар.
Ловушка захлопнута, по всей пещере растекается пламя, и мужчины начинают кричать. Снаружи Артемида поднимает лицо к небесам и воет, воет, как волчица. Афина рыщет по нависающему утесу, ее копье сияет невидимым огнем. Я стою за спинами женщин – те выстроились у пещеры, натянув луки, ждут, добавляют к счету смертей, стоит только кому-то вывалиться из дыма и огненного вихря пещеры.
Двое умирают быстро, поглощенные огнем. Остальные бросаются к выходу, выбираются наружу, отталкивая руки друг друга, спотыкаясь о тела упавших. Те, кто впопыхах не увидел лучниц, выбегают вперед, и четверо тут же погибают, утыканные стрелами, которыми их встретили. Остальные втягиваются обратно в пещеру, видя, как падают товарищи: впереди – стрелы, сзади – огонь. Минта кричит:
– Стройся, стройся!
Скача на обожженных ногах, задыхаясь, сплевывая липкую слюну и привкус дыма, мужчины встают в строй, плечом к плечу, достают мечи и по его команде, чувствуя, как жалит спины огонь внутри, бросаются на выход из пещеры.