Марсель ПревоПряжка
Эта привычка сохранилась у меня в пансионе с эпохи трех ночных обеден и скудных ужинов кануна Рождества (которым мы дали кличку: «два маленьких пирожка и четверо алчущих») у добревшей M-me Рошетт: всякое Рождество я, не более получаса, разговариваю сама с собою, с пером в руке. По моему, год кончается Рождеством, а начинается снова только 3 января. Промежуток-же производит на меня впечатление ожидания на станции, между двумя поездами. Люди снуют туда и назад, в хлопотах, с пакетами под-мышкой. Настоящей жизни нет; торопятся лишь покончить с прежним и приготовляются к новому, будущему. Время «гуляет», можно сказать, по случаю составления описи.
Естественно, что я, будучи еще совсем девочкой, откладывала на этот период междуцарствия все неприятные обязанности, сопряженные с окончанием года. Меня нельзя было заставить написать ни одного письма, ни приняться снова за какую-нибудь работу ранее 26 Декабря. Весь день, после полудня, 25 Декабря я посвящала размышлению о том, как я провела минувшие двенадцать месяцев, какое употребление из них сделала, проверяла свою совесть и раздумывала, что будет со мною в новом году. Ах, я была, право, такой странной маленькой женщиной, в возрасте от тринадцати до шестнадцати лет! Смесь самого непонятного мистицизма и здравого смысла, склонность к любви и надежды на нее умерялись твердым желанием извлекать из всего только хорошие стороны и храброй решимостью на неизбежные лишения. При этом — богатейшее воображение и мания, настоящая мания к порядку; мои тетради содержались всегда образцово, юбки и корсажи были всегда хорошо сложены, белье хорошо вымыто, волосы в совершенном порядке. Когда я становилась уже взрослой девушкой, так годам к двадцати, мистицизм мало-по-малу улетучился, воображение и мечтательность уменьшились, оставив, однако, мне досадную склонность к душевным и сердечным страданиям. Что-же касается до мании к порядку, то она победоносно разрасталась по мере того, как увеличивались границы моего владычества. Я замужем уже шесть лет и без хвастовства могу сказать, что у мена в доме гораздо больше порядка, чем у кого-либо из наших друзей... Впрочем, есть одна причина, которая меня побуждает к этому порядку: мой муж — воплощенный беспорядок, забывчивость, рассеянность и даже — увы! — фантазия.
Вы думаете, быть может, что я замужем за артистом? Если-бы Фернанд был писателем или актером, то еще была бы надежда, что он сделается экономным и уравновешенным буржуа: говорят, что у них это последняя мода... Я вышла за адвоката — не такого, который ведет громкие уголовные процессы, основанные на страсти, или дает советы глупцам, когда над ними стрясется беда в виде развода, — но за адвоката по гражданским делам, понимаете-ли? — по очень сложным денежным делам, очень скучным, очень непонятным, которые образуют собою целые томы, толстые-претолстые... Кажется, Фернанд чувствует себя во всем этом, как рыба в воде; он прекрасно со всем управляется, ничего не забывает, ничего не упускает из вида, вспоминает, во время самой речи, в должные моменты как раз то, что следует, — короче — это делец вне конкурса: клиенты оспаривают его друг у друга. Правда, у него есть два секретаря; воображаю, как они наслаждаются своею молодостью, бегая и разыскивая бумаги своего патрона! потому-что в своей частной корреспонденции,— которой секретари не касаются,—бедный Фернанд! Как он ее теряет и разбрасывает по-немногу везде — на креслах, на каминах, в книгах, в платье! Это доходит до такой степени, что я, без всякого намерения шпионить должна обыкновенно осматривать комнаты и вещи моего мужа, чтобы подбирать забытые бумажки и спасать их от любопытства прислуги.
Без всякого намерения шпионить!.. У меня достаточно благоразумия для того, чтобы не делать себя жалкой и несчастной по своему капризу. После трех лет замужества, я «заключила полюбовную сделку» с теми беспрекословными требованиями, которыми так хвастаются молодые жены. Мой муж нежен, влюблен в меня, прекрасный спутник в жизни; к несчастью, — да, к несчастью, — у него красивое лицо и фигура, прекрасная осанка, очаровательные манеры, и он не может обходиться без успеха у женщин. Целых тридцать семь месяцев, ровно, после нашей свадьбы он боролся против своей склонности... Потом, в то время как я кормила своего первого ребенка, у него случилось первое увлечение — к счастью короткое — красивой иностранкой, которую я неблагоразумно допустила до интимности с нами... Когда эта особа уехала снова в Америку, я наслаждалась около двух лет полным спокойствием, которое было только омрачено легким флиртом с одной комедианткой (все мое неблагоразумие: я дала у себя в доме спектакль, поставив маленькую шутовскую пьесу в испанском духе)... Но конец этого года причинил мне много неприятности, так что я даже сильно побледнела. Вообразите себе: среди своих скучных дел Фернанд откопал клиентку — вдову, очень молоденькую и очаровательную (я ее видела, негодницу!), и началось отчаянное кокетство. Заметьте, что я обо всем была осведомлена, даже против своей воли, благодаря постоянной рассеянности и неслыханной беспорядочности виновного... Телеграммы этой дамы, записочки Фернанда — «моя дорогая Люси» — «моя любимая куколка Ватто» и пр. и пр., все эти предательские мелочи, обличающие свидания (напр., черепаховая шпилька дней восемь назад в кармане жакета) — все эти вещественные доказательства мне приходится вынимать, подбирать, уничтожать. Я согласна страдать, но совсем не хочу, чтобы окружающие подозревали о моем горе.
Если-бы я даже и не узнавала об этом постепенно, то в один прекрасный день все-бы сделал сам Фернанд; он принадлежит к разновидности людей, которые все о себе рассказывают. Когда его приключение оканчивалось, то он снова возвращался ко мне, и рассказывал обо всем, причем был откровенен до жестокости. Ах! если-бы «они» его тогда послушали, то я была-бы вполне отомщена. Он мне рассказывает о них, как выигравший всю ставку игрок об игорном доме: всегда он первый чувствовал усталость от этих увлечений. Всегда неизбежно и очень скоро наступал момент, когда у него появлялось отвращение к этому делению своего сердца. Он объявлял им об этом совершенно откровенно, не будучи в силах притворяться. Он доверил мне даже ту формулу, которой он пользуется в подобных случаях, — в письме, приложенном к чеку или к ценному подарку, смотря по «разновидности» (это выражение сюда прекрасно подходит):
«Я понял, мой друг, что Вы уже достаточно насладились ароматом нашей любви, и что Вам хочется переменить запах... Хотя мне это стоит бесконечно многого, поверьте, но я слишком уважаю Вас и т. д.»
Это, кажется, всегда имеет успех, и дама убеждается, что вовсе не покинутая Ариадна, но легкомысленная Елена.
— И вы это терпите? — скажут мне.
Да! Да! я это терплю, хотя и страдаю от этого. Мне прямо смешны те красивые фразы, которые насказали-бы по этому поводу другие жены, если-бы они это только знали. Они могут меня считать за дурочку, объявлять, что я получаю только заслуженное, смеяться над моей покорностью. Прежде всего, я вовсе и не отличаюсь покорностью; только пусть они мне укажут средство, как удержать от ухаживаний мужа, в крови которого есть бацилла любовной интриги? Пусть укажут мне средство удержать игрока от игры?... Что-же?... Разъехаться?... Развестись?... Хорошо! но только на тот день, когда мне будет представляться более выносимым жить совсем одной, всегда, среди моего разрушенного домашнего очага, чем иногда ожидая «изменника», который меня любит и всегда ко мне возвращается!
Ах! в таком супружестве, которое крепко держится по истечении шести лет, в супружестве, где муж таков, что посмотреть на него и поцеловать его доставляет удовольствие, найдется-ли хоть одна жена, которая, открыто или тайно, не прощала уже несколько раз?
...Вчера был рождественский сочельник. Мой муж придерживается всех традиций (Вы видите, однако, что это не препятствует его фантазиям). Поэтому он всегда, в эту ночь, ужинает со мною вдвоем. Нас забавляет раскладывание и прятание в камин подарков друг для друга. Не образцовое-ли мы супружество? И что-же я нашла в камине в моей уборной? Коробочку, в которой лежала прекрасная пряжка для кушака, художественной работы, и письмо такого содержания:
„Моя очаровательная Люси,
«Я понял, что Вы достаточно насладились ароматом нашей любви, и что Вам хочется переменить запах... Мне это стоит» и т. д.
Прежде всего, вы донимаете, я была изумлена. Честное слово! я подумала, что муж извещает меня о разрыве со иной. Я должна была прочитать несколько раз имя Люси — меня-то зовут Елена — и традиционный эпитет «куколка Ватто», который несколько раз фигурировал в тексте письма... Нет сомнения! Этот «отпускной билет» был адресован нашей хорошенькой клиентке. Только мой рассеянный муженек перепутал рождественские подарки — своей законной жене и той... другой — и мне достался прощальный подарок.
Знаете-ли, что я сделала? Этот «отпускной билет» я вложила в конверт, надписала на нем, не изменяя своего почерка, имя и адрес той, которой он назначался, — я знала его, этот адрес! Моя горничная тотчас же отнесла письмо в ящик — все в одну минуту... Таким образом «куколка Ватто» должна была получить все это сегодня же утром, вместе с чашкой чая!
...Когда за ужином мой муж спросил меня:
— Ну! милочка, довольна-ли ты рождественским подарком?
— Больше, чем я могу это выразить, ответила я ему. Я ни разу еще, за всю нашу жизнь, не получала еще такого подарка к Рождеству, который доставил-бы мне столько удовольствия.
Пряжка была уже надета на моем поясе. Фернанд посмотрел на нее и пробормотал:
— Это, право, очень красиво и очень идет тебе.
Быть может, он даже позабыл, кому из «нас двоих» она предназначалась... А еще вернее — мы обе получили одинаковые пряжки, думается мне.