гляд ее был столь красноречив, что слова казались лишними.
– Успею, – пообещал Миртон, глядя, как первый пилот проваливается в пустоту, и лишь затем направился к капитанскому стазис-креслу. Сев, он протянул руку к кнопке введения в стазис.
– Говорит Малькольм Джейнис, – прохрипел громкоговоритель главной навигационной консоли. – До свидания.
Выстрел был внезапный и болезненный, словно предательство. «Ленточку» тряхнуло, магнитное поле упало процентов на тридцать. «Турбинные пушки, – понял Миртон. – И нас едва задело». Отдернув руку от кнопки, он схватился за резервные рычаги управления, вытягивая их из пульта капитанской консоли, и резко дернул. «Ленточка» отскочила влево, слегка завертевшись, а Грюнвальд ударил по красной кнопке форсажа. Корабль рванул вперед, оставляя позади изрыгнутую из сопел энергию реактора. Счетчик показывал всего сорок секунд.
– Это у меня личное, – заметил Малькольм Джейнис. Миртон его не слушал, уже подключаясь к консоли и входя в непосредственный контакт с кораблем. Импринт внезапно захлестнул его словно волна, превращая в единое целое с «Ленточкой».
Он был в космосе.
Его окружала межзвездная чернота, пронизанная эхом уже гаснущей Глубины. Истребитель летел почти сразу за ним, выплевывая очередную серию выстрелов и маневрируя так, чтобы сосредоточить огонь на уже поврежденной магнитной защите правого борта. Если бы все были введены в стазис, доверившись исключительно маневрам искина, им уже пришел бы конец – кастрированный искусственный интеллект не мог выйти победителем в схватке с интуицией и чутьем наемника, ибо, как подозревал Миртон, это был именно наемник.
«Со мной они тоже бы разделались, – понял он. – Я не настолько уж хорош. Но не сейчас».
«Ленточка» сделала бочку, от которой раскалились перегруженные антигравитоны, пытавшиеся помочь набирающему энергию глубинному приводу.
– Что, собираетесь прыгнуть? – усмехнулся Джейнис. – Искин у вас, может, и хороший, но не настолько.
– Катись отсюда, малыш, – процедил в микрофон Миртон, заставив наемника прийти в замешательство и выигрывая несколько ценных секунд.
– А ты герой, – заметил Малькольм. – Если прыгнете и я вас найду – избавлю тебя от страданий. Оторву твою тупую башку. Сразу же после яиц.
«Девятнадцать секунд, – подумал Грюнвальд. – Восемнадцать. Семнадцать. Шестнадцать».
Внезапно «Ленточка» получила прямое попадание, после которого по правому борту осталось всего несколько процентов поля. Выругавшись, Миртон резко свернул, переключившись в режим непосредственного контакта с боевой рубкой. Маневр был самоубийственный: теперь он летел прямо на истребитель, целившийся в защищенный полем нос прыгуна. Защита быстро таяла, но Миртона это больше не интересовало: поступив так же, как и наемник, он выпустил в противника очередь из своей турбинной пушки, дополнительно усиленной пробивающим магнитную оболочку лазером. Он жалел, что плазма, как и вторая турбинная пушка, не работает – вряд ли лазер для горных разработок мог нанести сколько-нибудь серьезный вред, но можно было рассчитывать на попадание в какой-нибудь жизненно важный элемент. Если бы только у него была плазма… А если и у того тоже?.. Нет, вряд ли – на истребителях лазеры не устанавливали, те были слишком слабы и не окупались со стратегической точки зрения.
– Ах ты сукин!.. – заорал наемник, уходя с линии обстрела. – Да я тебя…
«Семь секунд, – подумал Грюнвальд, видя, как истребитель разворачивается и стреляет из ракеты, нацеленной на едва живой правый борт «Ленточки». – Не попадет. Не может попасть». Однако наемник, к его удивлению, взорвал ракету перед самым кораблем, и в борт ударила гравитационная волна, высасывающая защищенную полем материю; если до этого Джейнис хотел их поджарить, то теперь намеревался убить. Гравитационная ракета – о подобном оружии Миртон слышал, может, только однажды. Материя, которой коснулась ее энергия, сжималась, превращаясь чуть ли не в микроскопическую черную дыру. Корабли теряли маневренность, корпус трескался, разрываемый искусственной гравитацией, которая, однако, была опасна как для атакуемого, так и для атакующего, – не самая умная, но исключительно успешная стратегия.
– Ты мой, – заявил Малькольм Джейнис. На «Ленточке» взвыли сирены, стазис-навигаторская погрузилась в темноту, раздался чудовищный грохот, все вокруг затряслось. Грюнвальд услышал донесшийся откуда-то взрыв и пронзительное шипение уходящего воздуха.
А потом корабль замерцал и прыгнул сквозь Глубину.
II. Машина
1. Напасть
Самое время признать, что нам ничего не известно о таинственной Напасти, якобы прокатившейся по всей Галактике и приведшей к Ксеновойне, а в итоге и к Машинной войне. Наши знания основаны на отрывочных данных из Галактической сети, зараженной Машинами. Что мы можем знать наверняка? Ничего. Мы не знаем, закончилась ли война тысячу или, может, несколько тысяч лет назад. Мы не знаем, в самом ли деле существовали какие-либо Иные. Мы даже не знаем, как долго существовала Старая Империя.
Когда Пин все окончательно доставало, она сбегала на Серое море.
Серое море было единственным крупным водоемом в окрестностях поселения Тартмана, не считая впадавшей в него реки Нис. Большая часть северного континента Евромы-7 – седьмой планеты системы, находившейся в пятом секторе Черной Вуали, как называли небольшую туманность на краю Рукава Ориона, – была покрыта лесом и, как и вся планета, окутана вечным туманом, скрывавшим деревья, холмы, долины и древние руины Иных.
Вайз нравилось бывать одной. Она осторожно ступала по каменистому пляжу Серого моря, вслушиваясь в шум и шипение ударяющихся о берег волн. Больше всего она любила Закатную пору, то есть вторую половину дня на Евроме-7 – тянувшийся словно до бесконечности заход единственного солнца планеты, отбрасывавшего на воду тысячи мерцающих отблесков. Ночь была холодна и наполнена страхом; система Евромы, чудом уцелевшая после Машинной войны, так и не была полностью внесена в каталог и описана чиновниками Старой Империи. Известно было лишь, что пребывание ночью за пределами поселений достаточно небезопасно.
Пока, однако, длилась Закатная пора, и Пинслип просто шла, иногда приседая и вытаскивая застрявшие в камнях карбоны – небольшие жемчужины, за которыми охотились кружившие в небе во́роны. Единственные известные на планете птицы якобы напоминали воронов с легендарной Терры, отсюда и их название, хотя они были намного крупнее и умнее, а еще черные как смоль, не считая лишенных зрачков белых глаз. Их, правда, сложно было считать полноправными Иными – как и большинство населявших Еврому созданий, – но Вайз все равно казалось, будто они за ней наблюдают, пытаясь прокаркивать фрагменты забытых слов.
– Жра-ать! – прохрипел тот, что покрупнее, приземляясь на кучу пористых камней. – Жра-ать!
– Держи, – Пин бросила ворону блестящий карбон. Тот каркнул, наклонился и клюнул, а затем задрал клюв, пытаясь проглотить твердую жемчужину, и Вайз на мгновение испугалась, что он задохнется. Ворон, однако, захлопал крыльями и переступил с ноги на ногу, поглядывая на нее с явной хитринкой.
– Жра-ать! – снова каркнул он, но Пинслип лишь засмеялась и покачала головой.
– Иди сам поищи, старый негодник, – ответила она, ускоряя шаг.
Метрах в двухстах впереди на пляже возвышалась скала, которую местные называли Пальцем Тартмана – идеальное место, чтобы усесться на ее вершине, слушая шум волн и забыв обо всем. Когда Закатная пора вступала в решающую фазу, именно Палец первым погружался в тень. Пин любила сидеть на нем, наблюдая, как пляжи Серого моря окутывает гаснущий в течение многих часов розовый свет, защищая Еврому-7 от прихода ночи. Впрочем, то было единственное время, когда Палец Тартмана оставался безлюдным, – сидеть на нем в Закатную пору считалось опасным чудачеством, и в селении ходили рассказы о безрассудных глупцах, которые, убаюканные шумом волн, заснули на вершине Пальца, чтобы никогда уже больше не вернуться домой.
– Глупцы, – нараспев пробормотала Вайз и радостно повторила еще несколько раз: – Глупцы, глупцы, глупцы.
На Пальце Тартмана кто-то сидел.
Она заметила его, когда добралась до места, где потрескавшийся фрагмент пляжа образовывал небольшое русло, заполненное серой водой. С такого расстояния она не могла различить сидящего, но была уверена, что это не кто-то из взрослых – маленькая фигурка выглядела не больше ее самой. «Наверняка Клаб Мурд», – решила она: сын ботаника Пекки Мурда, работавший вместе с отцом и приходивший в восторг от каждого дурацкого куста, оплетавшего руины. Что он тут делает?
Пин разозлилась – мальчишки не должно было тут быть. Он постоянно к ней цеплялся, как, впрочем, и к остальным детям из EDU-3, третьей учебной группы поселения Тартмана. Насколько она помнила, он даже как-то раз взломал ей соединенный с персоналем учебный модуль, из-за чего она лишилась большинства файлов, загруженных по поручению преподавательницы госпожи Тим. Пин была убеждена, что Клаб затаил на нее злобу, пока не покопалась слегка в Потоке и не нашла сведения о первых признаках созревания одиннадцатилетних мальчиков, а также терминах «гормональная буря» или «петушиные ухаживания».
Дурак.
Она могла поступить двояко: либо вернуться в поселение и провести последние минуты Закатной поры в обществе недовольного отца, либо отвоевать себе свой кусок пространства на Пальце. Можно, конечно, было и промучиться с отцом – ничего нового, бывало и намного хуже, но все же она склонялась ко второму варианту. Это было ее место, пусть даже Клаб полагал иначе, и она не собиралась от него так легко отказываться. Она решила, что сядет как можно дальше от него, но всем видом продемонстрирует ему свое недовольство. Так когда-то делала мать – Пинслип помнила, что, когда той что-то не нравилось, Аманда Вайз могла создать вокруг себя настоящее силовое поле из холода, сквозь которое никто не мог пробиться. Отец в гневе даже как-то раз назвал ее «ледяной сукой».