Чтобы хоть как-то соответствовать традициям, упросил Проскурина принести мне полено от здорового и крепкого оливкового дерева. Думал, удивится, начнет расспрашивать, на что оно мне. Уже готовился разъяснить, что так греки так оберегают дом от злых духов, незваных гостей. Полено горит все двенадцать дней! Проверено! Но Проскурин, все-таки, долгое время крутился среди греков. Уже знал многие обычаи. Не удивился, но репу почесал.
— Где ж я тебе его достану? — махнул рукой. — Достану как-нибудь! Не лишать же тебя совсем такого праздника⁈
И — достал! Я со смехом подумал, что вполне возможно Проскурин наведался в гости к де Витту. Там и нанёс урон Гефсиманскому саду гения русской разведки!
Я закинул полено в вычищенную, я бы даже сказал, вылизанную, печку. Присел возле.
«Мои сейчас все на службе в Балаклаве! — представил всех, стоящих в ряд. — А Умут, либо ждет у входа, либо, наверное, в доме у Егора. Слюну роняет у накрытого стола. Закончится служба, вернутся… И начнется двенадцатидневный марафон!»
Я смотрел на огонь. И совсем не жалел о том, что сейчас не праздную с родными. Сознание того, что у них все в порядке было мне важнее и грело куда больше!
— Твои явились табором! — сообщил мне моряк-охранник поздним утром.
Я расхохотался от того, что и он определил толпу греков на цыганский манер.
— Бузят уже?
— А то! — моряк усмехнулся. — Требовали, чтобы всех пропустили!
— И?
— Двоих только. Остальные там подождут. Пойдешь что ли навстречу?
Пришла задорная мысль.
— Нет. Разыграть их хочу!
Охранник попался с чувством юмора. Согласился подыграть еще и за обещанный магарыч.
Когда Егор и Ваня — не сомневался, что будут именно они — подошли к камере, я уже сидел на полу «закованный»! Изображал мученика! Чуть не раскололся, когда увидел у Вани в руках здоровое полено. Держал его, как ребёнка. Или как драгоценную бутыль какой-нибудь из своих водок. Завидев меня, оба вскрикнули сначала. Потом разделились. Егор бросился выговаривать матросу на русском за издевательства надо мной. Ваня на греческом по матери поносил власти, и одновременно, справлялся о моём состоянии.
Матрос, вошедший в роль, внимания на наскоки Егора не обращал.
— Наше дело маленькое! Как приказали, так и держим!
Тут и Ваня переключился на него.
«Этак он его сейчас поленом огреет!» — подумал я, освобождаясь от цепей.
Встал, подошел к ним.
— С Рождеством, греки! — гаркнул весело.
Греки недолго приходили в себя. Быстро раскусили розыгрыш. Бросились с радостными возгласами обниматься.
— Смотри-ка, не забыли! — указал я на полено.
— Конечно! — Ваня протянул мне его.
— Спасибо, конечно! — я указал им на печку.
Увидев, что я блюду традиции, кум не удержался:
— Нет такой тюрьмы, которая помешает нам, грекам, справить Рождество! — благо произнёс эту чуток напыщенную фразу на греческом.
Полено положили рядом с печкой. Двинулись к выходу.
— Я так понимаю, что и стол уже накрыт? — поинтересовался.
— Думаю, как раз успеют к нашему приходу, — подтвердил Сальти. — Стола нет, не обессудь. Но что-нибудь придумают!
Шли коридорами. Заметил, что местные с некоторым недовольством смотрят на Ваню и Егора.
— Чего это они? — спросил шепотом.
— По форме узнали, — отвечал Егор. — Нас же местные не очень любят.
— Почему?
— Мы участвовали в подавлении чумного бунта.
— Чумного⁈
— Ну, так говорят, — к разговору присоединился Ваня. — На самом-то деле бунт был бабий.
— ⁈
— Начался из-за женщин. Их довели своими приставаниями штаб-лекари. Кому понравится, когда твоих жён или дочерей лапают да насилуют⁈
— Как такое возможно⁈
— Оказывается, возможно, — Ваня пожал плечами.
— Ну и начальство местное… — Сальти сдержался от мата. — Постарались! Тут же, когда карантин ввели, они все поставки дров и продуктов на себя оформили и продавали только через свои компании. Везли всякую дрянь. Зарабатывали огромные деньги. И это же длилось не год и не два. С начала войны с турками. И чтобы эта схема жила долго, лекари любую болезнь объявляли чумой! И каждую смерть записывали на чуму! Людей изолировали. И они умирали уже не от болезней, а от того, как их там содержали. В больницах — ни одеял, ни продуктов, ни лекарств! Пожаловаться? Ни-ни! Нравы тут, в Севастополе — суровые. Офицеры могут запросто мастеровому по зубам съездить! Было дело в 30-м году. Контр-адмирал Пантаниони ударил уважаемого кораблестроителя. Так потом прятался! Его чуть не прикончили! И матросов истязают так… Не приведи Господи! За малейшую провинность раздевают догола, к пушке привязывают и секут линьками до потери сознания. Через пару часов моряк может умереть!
«А я еще Спенсеру указывал на английские методы! А тут в своем Отечестве такое же паскудство! Я уже не говорю про начальство и поставки! Это в России и сейчас цветёт пышным цветом! И даже похлеще! Поневоле посмотришь на Китай и задумаешься. Вон они на центральной площади проворовавшихся чинуш казнят! И, вроде, передёргивает от сознания, что это происходит в XXI веке. А, с другой стороны, насмотришься на россиян, нет-нет, да и согласишься про себя, что и у них не мешало бы Лобное место кровью окропить. Чтоб неповадно было!»
— Так никакой чумы в городе не было? — спросил, отвлекшись от размышлений.
— Нет, конечно! — хмыкнул Сальти. — Просто зарабатывали на этом. Карантинные чиновники и врачи. Потому что получали суточные.
— И какие?
— Инспектор карантина и полицмейстер, например, по десять рублей!
Я присвистнул!
— Да, да… Представляешь сколько в месяц? А в год?
— Гигантские деньги! — я вздохнул. — Поэтому в их интересах было карантин сохранять.
— Ну, конечно! А когда еще женщин начали насиловать! Тут уж… — Егор махнул рукой.
— Понятно! Чем закончилось? Ну, понятно, что подавили. Я имею в виду…
— Половину Севастополя выслали в Архангельск,[2] — тут уже вздохнул Ваня. — В сентябре это было. А многих босиком погнали! Только ты не подумай! Мы, балаклавцы, только в оцеплении стояли. В подавлении не участвовали!
— И все равно…
— Да! — Егор горестно покачал головой. — И все равно. Но местных тоже можно понять. И нас. Мы люди служивые!
— Как приказали, так и держим, — вспомнил я слова подыгравшего мне матроса. — И каждому же не будешь доказывать, что вы только в оцеплении были.
— Вот, вот! — подтвердили Егор и Ваня хором.
— Ладно! — рубанул Сальти. — Хватит о грустном. Праздник же! Посмотри!
Мы как раз вышли во внутренний дворик гауптвахты. У забора томилось все семейство. Раздался дружный радостный вопль. Я не выдержал. Побежал.
— Об одном тебя прошу, Мария! — кричал на ходу. — Только не плачь!
Но сестра уже плакала. Услышав мои слова, рассмеялась. И все равно продолжала плакать.
Несколько минут ушло на то, чтобы всех расцеловать. Мы не обращали внимания на кованые прутья забора, разделившие нас. Не обращали внимания на то, что бьёмся в них головами. Целовались и целовались, беспрерывно разговаривая хором.
— Сестра!
— Брат мой!
— Как же ты похорошела! Племяш!
— Дядя! — Янис отвечал на греческом.
— Умут! Ты еще жив? Греки тебя не сожрали? — со смехом спросил зятя на турецком.
— Шурин, дорогой! И жив, и счастлив, как никогда! — Умут ответил на греческом.
— Вах! — я удивился.
— Он выполнил наше условие! — смеялся Сальти. — Так сейчас шпарит, что не отличишь от настоящего грека.
— А еще я выполнил твою просьбу!
Под общий смех Умут продемонстрировал свои сапоги. Классического черного цвета.
— Дайте уже нам обнять его! — расталкивали всех Эльбида и Варвара. — Родной наш!
— Полено передали? — строго спросила Эльбида.
— А как же!
— А ты чего стоишь? — набросилась Варвара на Ваню.
— А что? — Ваня не понимал причину наезда.
— Наливай уже! Отметить надо!
— Люди! Вы это слышали! — возопил в небеса Ваня. — В первый раз за сто лет совместной жизни она предложила мне налить!
Все расхохотались.
— Какие сто лет, паразит⁈
— А! — отмахнулся Ваня. — С тобой год за три надо считать!
— Домой вернемся, я тебе устрою!
Опять хохот.
Ваня разлил. Здесь же на перевернутых корзинах, покрытых салфетками, уже разложили еду.
— Можно я скажу? — попросил я Ваню и Егора.
— Конечно!
— Сегодня великий праздник! Для всех нас. Двойной. И Рождество, и встреча с семьёй. Не обращайте внимания на место. Не тревожьтесь за меня. Вы сейчас вряд ли сыщете в мире человека более счастливого, чем я. Никакие трудности не имеют значения, если семья рядом с тобой. Когда все живы, здоровы и вместе. Я всех вас очень люблю! Выпьем за это!
С восторгом выпили. Ваня тут же бросился опять наполнять стаканы. Варвара не противилась.
— За Косту! — провозгласил Ваня. — За человека, собравшего эту семью. Я сейчас тоже не говорю про это место. Он создал нашу нынешнюю семью. Мы теперь не можем представить жизни друг без друга!
Выпили.
— Наливай! — теперь приказал Сальти, видимо еще опасаясь гнева Варвары, если бы предложение исходило от Вани.
Только после тоста Егора за процветание нашей семьи сделали паузу. Я бросился с расспросами.
— Рассказывайте, рассказывайте! Как вы? Что творится? Сестра?
— Все хорошо, брат!
— Нашёл кого спросить? — усмехнулся Ваня. — Она же из скромности слова не скажет.
— Все так хорошо?
— Хорошо⁈ — улыбался Сальти. — Да она теперь знаменитость у нас. Весь Крым побывал в её таверне!
Мария покраснела.
— Не слушай их, Коста. Какой весь Крым? Что ты несешь, кум?
— Весь не весь, — вступила Эльбида, — но много. И весь скоро будет! Она же так готовит!
— Сама Голицына к ней как-то наведалась! — докладывал Ваня. — Я, говорит, наслышана. Все хвалят. Приготовьте и мне что-нибудь. Хочу попробовать.
— И? Что приготовила, Мария?
— Баранину потушила.