— Погодите! Погодите! — я выдохнул. — Значит, вы… — Тамара опять придержала меня за руку, чтобы я еще раз выдохнул, и не сказал летевшие из уст матерные слова, — продали сестру, живёте за счёт вырученного за нее золота. Действительно, пальцем о палец не ударили, чтобы спасти её! И сразу отвернулись от неё! И она, значит, вас опозорила⁈ Во-первых, её опередила природа![2] Вы мизинца её не стоите! Во-вторых, черт с вами! Никто от вас не требует сейчас ничего, кроме того, чтобы вы на пару минут включили свои куриные мозги! Вам тут предлагают выгодный для всех вариант! Так я, оказывается, рожей не вышел, чтобы встать в ваш калашный ряд⁈ То есть, вы готовы потерять сестру, жить с этим, как вы говорите, позором⁈ И отказываете ей? Не хотите, чтобы она была счастлива?
— Да! — Ваня выпятил грудь. — Мы дворяне! Мы никогда не согласимся на то, чтобы породниться с…
— Предупреждаю тебя, Ваня, подбирай слова! — я остановил напыщенного дворянина. — Иначе, я отпущу руку Бахадура. И достану свой револьвер!
Бахадур, услышав свое имя, кровожадно улыбнулся.
— Деревенщины вы! И дураки! — улыбнулся я. — Ваша сестра, чтобы вы знали, избежала позора. И сама себя защитила. А одному поганцу, который хотел надругаться над ней, воткнула в горло нож. А вы — напыщенные индюки. Права, Тамара! Не штаны вам нужно носить! Юбки — ваша одежда! Поехали отсюда, любимая! Ты, как всегда, была права! Зря, я все это затеял!
Мы сели на коней.
— Предупреждаю! — я говорил спокойно, но с оттенком презрения. — Если до меня дойдет, что вы распускаете грязные слухи про мою будущую жену, пеняйте на себя. Из-под земли вас достану и глотки перережу! Не хотите больше считать её своей сестрой — Бог вам судья. Но не смейте в таком случае даже имя её произносить. Меня можете поносить сколь угодно! Мне на это плевать с высокой колокольни. Я понятно объяснил?
Братья молчали.
— Как говорится, молчание — знак согласия, — я улыбнулся, кровожадно оскалив зубы. — Еще одно, братья-дворяне. Напоследок. Никогда не говорите «никогда»! Почему? Объясню. Чтобы вы знали. Мы сейчас едем в Тифлис. Там я получу российский орден и звание офицера. Понимаете, к чему я веду?
Ваня и Малхаз синхронно кивнули.
— Да, вижу, понимаете. Я стану дворянином. И я точно знаю, настанет тот день, когда вы все проедите и пропьете. И тогда вы приползёте к порогу нашего с Тамарой дома и попросите о помощи. Но учтите. Не я буду решать, пускать вас на порог или нет. Помогать или нет. Будет решать она. Моя царица и ваша сестра. Вот тогда и посмотрим, что означает настоящий позор!
— Этому не бывать! — заорал Ваня.
— Никогда не говори «никогда»! — повторил я со смехом.
— И не смейте вытаскивать этот нож! — Тамара ткнула в пластину Бахадура, торчащую из столба. — Будет вам напоминанием!
Мы покинули негостеприимный дом.
В душе мне было немного жалко братьев. Совсем чуть-чуть. Они были рабами устоев, принятых правил поведения. И не могли поступить по-другому. Но это только на первый взгляд. Потому что для них эти правила послужили лишь оправданием их мерзкого поведения. Недостойного звания настоящих мужчин. А как иначе воспринять их бездействие? Другие бы наплевали на такие правила, бросились спасать сестру. А там бы, уверен, смогли бы и со слухами разобраться, и с недобрыми взглядами. Да даже просто, отправили бы сестру куда подальше. Нашли бы нового жениха. Да мало ли? Так нет же! Золото за сестру они взять не забыли! А про все остальное — напрочь! С чего их жалеть? Вон, Тамара, по возрасту только-только из детских штанишек выпрыгнула. А по характеру и поступкам с ротой мужиков может сравниться. Хотя, подумал я, даже в современной, свободной и передовой Грузии расскажи кому подобную историю, выложи весь расклад, уверен, что большинство и женщин, и мужчин по привычке встали бы на сторону братьев. И осудили бы Тамару. Мол, женщина не должна себя так вести. Если есть правила, надо их соблюдать. Если положено с покрытой головой… И т. д., и т. п. А спросить их: а мужчинам так можно поступать? Потупят глаза. А что они могли сделать, ответят? Такие правила! Может, и передергиваю по поводу современной Грузии. И рад бы ошибиться.
…Примерно через километр, когда село скрылось из виду, Тамара остановилась. Спрыгнула с коня. Мы с Бахадуром остановились тоже. Бахадур недоумевал. Я, кажется, догадывался, что сейчас последует вторая часть марлезонского балета. Меня ожидало очередное избиение. Взгляд Тамары ничего другого не обещал.
Догадаться было несложно. После того, как мы с триумфом покинули дом Вани, Тамара совсем не наслаждалась победой. Все время бросала на меня свои взгляды-молнии. Причина была очевидной: она только несколько минут назад узнала про мою настоящую «работу». Её не волновало, что я по каким-то высшим соображениям не мог ей все выложить начистоту раньше. Я её мужчина. У меня от неё не может быть и не должно быть никаких секретов. Вот и всё! И по-другому не будет, если я хочу нести звание её мужа.
— Слезай! — приказала она.
Меня стал разбирать смех. Я вспомнил прекрасный детский фильм «Волшебная лампа Аладдина». Момент, когда злой волшебник трёт лампу. Джин не реагирует, хотя обязан.
— Выходи! — требует волшебник.
— Не выйду! — по-детски отвечает джин.
— Выходи! — шипит волшебник.
— Не выйду! — «капризничает» джин.
Еле сдержавшись, я принял на вооружение тактику джина.
— Не слезу! — отвечал, как ребёнок.
Тамара явно почувствовала игру. Теперь сама с трудом сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Видимо, я хорошо сыграл.
— Слезай! — повторила она, закусывая губы, чтобы смех не смог вырваться.
— Не слезу!
— Ах, так!
Тамара бросила взгляд вниз.
«Камень выискивает, — догадался я. — Поувесистей».
Так и есть! Наклонилась. Подобрала нехилый такой «камешек». Опять посмотрела на меня.
— В последний раз добром прошу: слезай! Не то — хуже будет!
Я не стал больше испытывать судьбу. Спрыгнул с коня. Встал напротив Тамары. Голову опустил. Тамара продолжала бороться со смехом. Поэтому тяжело дышала. Я поднял на неё глаза. Тоже играл вдохновенно. Сейчас был похож на того пацана с картины «Опять двойка»!
— Я жду! — Тамара для вящей убедительности пару раз хлопнула ладошкой по своему бедру.
— А что? Что? Я не виноват!
— Ах, ты не виноват⁈
— Нет! — глаза мои были подобны безоблачному небу. — Я много раз пытался тебе сказать!
— Да что ты⁈ Ай-яй-яй! И что же тебе помешало?
— Ты!
— Коста!
— Что? Что? Я же рот только открывал, чтобы признаться, так ты сразу с поцелуями на меня набрасывалась! Слова не давала сказать! Ты же такая ненасытная!
После этого пустился бежать.
— И я ещё должен тебе всыпать за то, что не рассказала мне, что предупредила братьев про наши клятвы друг другу! — вспомнил я.
— Так в чём же дело? Я тут! Иди, всыпь! — Тамара бросилась за мной.
Но в этот раз удержаться не смогла. Расхохоталась.
— Я тебя прощаю! — вопил я.
— Стой, трус! — захлёбывалась Тамара.
Мы смеялись оба. Я позволял ей нагнать меня. Позволял отвести душу, охотно принимая удары её прекрасных рук. Бежал дальше.
Бахадур заботливо отошёл с лошадьми в сторону, оставив нам свободной «детскую» площадку. Стоял в стороне. Улыбался.
А мы бегали и бегали по кругу. Я получал свои удары. Изображал «боль и муки». Просил прощения. Но Тамара была неумолима. Считая удары, вспоминала все мои «грехи».
Наконец, когда мы оба поняли, что окончательно отошли от утреннего проезда по деревне, от разговора с братьями… Что все эти напасти позади… И нам сейчас легко… Я подхватил Тамару на руки и уже сам впился в её губы, закрывая счёт своим «подвигам». Тамара сразу размякла. Подчинилась. Нежно отвечала.
Перестали целоваться. Смотрели друг на друга.
— Ты счастлива, любовь моя?
— Да! — Тамара тихо улыбнулась.
— Тогда в Тифлис?
— Да.
Тамара спрыгнула с моих рук. Бахадур уже подвел ей коня. Помог сесть.
— Только теперь ты мне все расскажешь!
— Расскажу, расскажу, — ворчал я, взбираясь на коня. — Куда я денусь?
— Теперь уж никуда! — улыбнулась моя грузинка.
…Между Вани и Тифлисом порядка двухсот пятидесяти километров. Памятуя о нашем недельном переходе из Поти в Вани с расстоянием всего в сотню, можно было предположить, что нам потребуется, как минимум, две недели. Но не тут-то было! Наша грузинка задала такой темп, что уже мне с Бахадуром впору было взмолиться, и просить её попридержать коней! Мы, конечно, с мольбой не взывали, но мягко намекали. На что Тома всегда отвечала нам смехом. Потом обвиняла в отсутствии мужества. И заставляла нас гнать и гнать! При этом и ночью мне не было покоя! Юная дева не успокаивалась, пока мои губы не начинали напоминать две сосиски! Между поцелуями я еще должен был рассказывать ей всю свою подноготную. Я, таким образом, еще и превратился на время перегона в мужской аналог Шахерезады! Мои «сказки» убаюкивали царицу. Она засыпала. Казалось, можно было, наконец, и самому отдохнуть. И тут уже после первой ночевки мы с Бахадуром поняли, что зря рассчитывали на полноценный ночной отдых. С первыми лучами солнца мы оба обнаруживали над собой уже готовую к очередному броску грузинскую амазонку. Она, особо не утруждая себя, просто пинала нас своими ножками, заставляя подниматься. Пресекала все наши ворчания. Совала нам в руки нехитрый завтрак. Стояла над нами, как воспитательница в детском саду, следившая за тем, чтобы детки съели всю кашку. И побыстрее! И плевать, что каша манная, загустевшая, с комками. Брррр! Потом также пинками заставляла быстрее собираться. Что в её понимании означало быстро пописать, плеснуть один раз водичкой на лицо. И в путь!
На третий день я не удержался. Во время обеденного привала, после подначки Бахадура, спросил:
— Любимая, из-за чего такая спешка? Пожар? Посмотри, во что платье превратилось! — я думал, что нашел самую больную точку любой настоящей женщины.