— А без них — никак? Нет других вариантов?
Девчонка задумчиво морщит лоб.
— По тросу сможете забраться?
— Не могу, — мотаю в ответ головой, — слишком скользкий, смазан чем-то.
Девочка решительно ложится, плечи выступают за край бетонной плиты. Протягивает мне руку. Я изо всех сил тянусь вверх, наши пальцы касаются друг друга, но этого совершенно недостаточно, чтобы выбраться.
— Не достаю!
— Подпрыгни и хватай меня за запястье. — Она незаметно для себя переходит со мной на «ты», но сейчас не время делать замечания и читать нотации.
— Ты меня не удержишь!
— Удержу! Давай!
Я зачем-то набираю полную грудь воздуха, как перед прыжком в воду, неловко приседаю, затем резко бросаю тело вверх. Моя ладонь охватывает тонкое девчачье запястье, на мгновенье я представляю, как её косточки не выдерживают и хрустят под моей рукой. В следующее мгновение моё собственное предплечье оказывается в жёстком захвате, такое ощущение, что его сжимает металлическая лапа робота. Короткий рывок — и вот я уже наверху.
Я боком отползаю на несколько метров от края пропасти и обессилено растягиваюсь на покрытом пылью и мелкой бетонной крошкой полу. Девчонка усаживается неподалёку от меня, если я вытяну руку, то могу её коснуться.
— Ничего не рассказывай своему отцу! — говорю я ей, когда дыхание выравнивается и сердце перестаёт бешено стучаться о рёбра. — Кстати, где он?
— Уехал в общежитие, вместе с остальными, смена закончилась. Мы, когда тебя встретили, как раз вниз направлялись.
— А тебя здесь одну оставил?
— Я уже не маленькая, да и люблю немного побыть одна. В последнее время, знаете ли, мне это не часто удаётся.
— Ну, всё равно, ничего ему не рассказывай!
Девчонка смотрит на меня с хитрым прищуром.
По инструкции, в случае возникновения нештатной ситуации она немедленно должна проинформировать инженерную службу. А ситуация, когда едва не погиб проникший на объект посторонний, как раз подходит под это определение. Я не могу заставить пришлую действовать вопреки установленным правилам, да и даже просить об этом не имею права.
— Хорошо, пусть это будет нашей тайной. При одном условии…
— Что за условие? — выдыхаю я. Похоже, гостья собирается меня шантажировать?
— Вы никому не расскажете, что я пыталась вас спасти при помощи строительного робота.
— Конечно! Замётано! — Я вздыхаю с облегчением. — Кстати, как тебе удалось его использовать? Они же полностью автономные.
— А, — девчонка машет рукой в сторону замершего у края пропасти робота. — Взломала системный код, и все дела. Ужасно примитивный агрегат.
Я собираюсь было высказать ей, что наши роботы самые лучшие и надежные на Периферии, и экспортируются на десятки планет, но тут же мне становится смешно. Я что, обиделся за робота? Я не выдерживаю и фыркаю, мгновенье спустя мы смеёмся вместе.
— Похоже, ты неплохо разбираешься в технике, — говорю я, отсмеявшись.
— Ну, да, — без всякой напускной скромности отвечает она. — С малолетства люблю возиться со всякими механизмами. Я собираюсь стать инженером-робототехником, когда вырасту.
Я отвожу глаза. Она просто ещё не слишком хорошо знает наш мир. Инженером ей никогда не стать. По статусу не положено, это профессия только для местных. Максимум, на что может рассчитывать переселенец — работа слесарем в небольшой мастерской или оператором на машиностроительном заводе.
Впрочем, а у меня ведь тоже нет права на выбор будущего. Не важно, кем я хочу стать — программистом, космобиологом или барабанщиком в рок-группе. Выбор сделан ещё до моего рождения. У сына наследного сенатора только два пути — профессиональная политика или дипломатия. Собственно, в плане свободы выбора будущей профессии между сыном крупного политика и дочерью нищего мигранта разницы нет никакой.
— А ты сильная! — говорю я, решив сменить тему разговора.
Она поворачивает голову в мою сторону и улыбается.
- Я жила на планете, где сила тяжести на треть выше, чем здесь у вас. И спортом занималась.
— Это каким же?
— Фрайтболом. В прошлом году наша команда прошла отборочные соревнования и мы участвовали в Чемпионате Периферии среди молодёжных команд.
— Круто! — искренне говорю я.
— На самом деле, нет, — наморщив нос, признаётся она. — Мы так и не вышли из подгруппы.
Мы опять смеёмся. С ней легко и просто общаться. Гораздо легче, чем с моими вечно надутыми и чем-то недовольными одноклассницами.
— Вета — это от какого имени? Светлана?
— Нет, — мотает она головой, — Елизавета. Ветой меня при оформлении в распределительный лагерь переименовали. Нам же не положены «королевские» имена. Ну, я и решила, что Вета — всё же лучше, чем Лиза. Хотя то ещё имечко получилось… Ветка Листова! Ты ведь не знаешь русского?
Я признаюсь, что не знаю. Вета разъясняет мне, как звучит её имя в переводе, и я соглашаюсь: действительно, получилось забавно.
— Но мне всё равно нравится, — тут же добавляю я.
Она пожимает плечами.
— Елизаветой меня решил назвать отец, в честь прабабушки. А Ветой меня мама раньше называла.
— А где сейчас твоя мама? — спрашиваю я.
— Мама умерла, когда я была ещё маленькой, — просто отвечает она. — Я её почти совсем не помню.
У меня в горле словно набухает тугой шероховатый комок, я делаю усилие, чтобы его проглотить. Это мне удаётся, но голос становится чуть осипшим, когда я говорю:
— У меня тоже мамы нет. Уже два года.
Наша медицина — самая лучшая на всей Периферии, наши врачи могут вылечить почти любую болезнь. Почти любую.
Вета протягивает руку и осторожно касается моего плеча. Словно протягивается ещё одна тонкая, прочная ниточка, делающая ещё крепче возникшую между нами связь
— Кстати, я до сих пор не знаю, как вас зовут. Или мне не положено об этом спрашивать?
— Нет, конечно же, можно. Меня зовут Людовиг. Но не вздумай ко мне так обращаться! Для друзей я Люк.
Смотрю на неё — будет смеяться или нет. Вроде, выглядит серьёзной.
— Ну, могло быть и хуже, — говорит она. Я вижу, что в её глазах всё же светятся искры тщательно скрываемого веселья.
— Могло, — соглашаюсь я. — У нас в школе есть Гамлет и Хеопс.
— Это закон такой у вас, давать детям исключительно царские и королевские имена?
— Нет. Просто глупая старинная традиция.
Пусть глупая, пусть нелепая, но наша. И мы не имеем права её обсуждать, тем более с гостями.
Я поворачиваюсь на бок, подпираю голову рукой и разглядываю гостью. Определённо, она мне нравится. И я ей, похоже, тоже нравлюсь.
— Так ты со славянской планеты? С какой именно — Славия, Сибирия? — спрашиваю я.
— Нет. Новая Арктика. Слышал про такую?
— Разве что название.
— Не удивительно. Это на самом краю сектора. Периферия Периферии, можно сказать.
— Расскажи мне про свою планету, — прошу я.
— О! — девочка сразу оживляется. Рука её тянется к коммуникатору. — У меня куча панорамных фотографий есть и голографическое видео…
— Не надо никаких фоток, — останавливаю её я. — Просто расскажи.
И Вета начинает рассказывать.
Новая Арктика начала заселяться совсем недавно, во время Третьей Волны, когда все более или менее пригодные для жизни планеты были уже разобраны. Повышенная гравитация, скованный льдами океан, непригодный для дыхания воздух. Русские колонисты высадились в районе экватора, и стали постепенно продвигаться в сторону южного полюса, километр за километром отвоёвывая землю у вековых льдов. Должен отметить, что сделать им удалось немало. По словам Веты, преобразование атмосферы сейчас полностью завершено, даже озоновый слой создан, так что летом, которое продолжается на экваторе около трёх недель, можно загорать, не рискуя остаться без кожи. А вот купаться нельзя — океан по-прежнему холодный и ядовитый.
Листовы жили в Новомурманске, втором по величине городе планеты. Квартира у них была совсем маленькая, пятикомнатная всего, но по местным меркам это считалось очень престижным жильём. Отец Веты заведовал отделением в филиале федерального госпиталя, преподавал в университете, часто ездил в командировки, — словом, общались они мало.
— Наверное, все отцы такие, — понимающе вставил я. — Я своего тоже вижу только за завтраком, да и то не каждый день.
— Ну, мы выходные обычно вместе проводили, и каникулы тоже, — ответила девочка, и продолжила рассказ. Престижная школа, собственный гравифлаер — на их планете сдавать на права можно было с двенадцати лет, а не с шестнадцати, как у нас.
— Что у вас там произошло? — спросил я. — Почему вам пришлось бежать с планеты?
Вета вздохнула.
— Ну, у нас гражданская война началась. На Новой Арктике с момента начала колонизации большинство в парламенте всегда было у партии терраформаторов. Планета нам та ещё досталось, поэтому все средства бюджета шли на преобразования климата и развитие промышленности, а социальным программам уделялось не слишком большое внимание, они по остаточному принципу финансировались… Я не слишком сложно объясняю? — спохватилась Вета.
— Нет, я разбираюсь в политике. Продолжай.
Вета кивнула.
— Так вот, не все жители Новой Арктики были готовы жить и работать ради будущих поколений. Высказывания «у нас всего одна жизнь» звучали всё чаще, и не только в личных разговорах, но и с экранов телевизоров и со страниц газет. Сторонники преобразований создали Партию Социальных Реформ, в противовес Партии Терраформирования, и благодаря щедро раздаваемым обещаниям смогли сначала войти в парламент, а созыв спустя заполучить там большинство. Тогда и начался период реформ. Они сократили рабочую неделю, уменьшили пенсионный возраст, наводили новых социальных льгот. Большие деньги выделялись из бюджета на возведение новых спортивных и культурных центров, строительство жилья. Жизнь и правда стала лучше… у тех, кто обитал в крупных городах. А вот на Юге, где терраформаторы бились с природой, отвоёвывая земли у вечных льдов, всё было по-другому. Социальные реформы требовали денег, и статьи, из которых финансировались программы по изменению климата, были существенно урезаны. Природа тут же начала отвоёвывать то, что люди у неё отобрали. Мы вынуждены были отступать на Север, отдавая обратно во власть льдов один посёлок за другим. Терраформаторы пытались сначала действовать через парламент, а когда это не удалось, предприняли попытку переворота. Он был неудачным, организаторов арестовали и казнили. Вот т